Эстетика нищебродства

      Мы летим, как птицы. Мне кажется, что я почти не касаюсь ногами земли. Ветер свистит в ушах, рука отвечает пульсирующей болью на каждый прыжок, но сейчас мне это безразлично. Я не знаю, что готов сделать с нами Феб, чтобы отомстить за свою поруганную честь, но в который раз меня поражает ерундовость повода, по которому мне хотят свернуть шею или покалечить. Клопен всего лишь пошутил, причём довольно невинно. Но капитан словно разума лишился. Это, должно быть, очень забавно выглядит. Не каждый день парижане имеют уникальную возможность наблюдать капитана королевских стрелков Феба де Шатопера, на своих двоих преследующего двух бродяг. Клопен заливисто хохочет, чинит препятствия для капитана, опрокидывая на дорогу баки с мусором, какие-то бочки и другой хлам. Сам Труйльфу птицей перелетает через любой барьер. И одушевленные, и неодушевлённые предметы ему нипочем. Он юлит между людьми, как угорь или змея. Даже молния могла бы позавидовать королю цыган. Я не так ловка, но, к счастью, Клопен не оставляет меня на произвол Шатопера. Цыган тащит меня за руку, если я отстаю, мешает капитану настигнуть меня. Хотя, сдаётся мне, Фебусу на меня плевать, ведь не я его троллила на глазах у невесты и её маман.       Клопену весело, он дразнит Шатопера, подначивает его, на ходу осыпает насмешками:       — Шустрее будь, ленивый ты боров! Ишь, разожрался на барских харчах. Давно не вкушал солдатской баланды? Эх ты, свинья в железной банке! Да от тебя и безногий удрать сумеет. Ну ничего, я растрясу твою жирную тушу. Скажите «спасибо», капитан. Вас ведь учили словам благодарности в колледже? Само собой, в науке вы не преуспели, но уж эти знания даже вы должны были вынести из стен альма матер.       Феб и правда был похож на борова. Нет, скорее на разъяренного быка. Клопена это веселило. Он хлестал капитана словами, словно хлыстом. Тореадор, машущий красной тряпкой перед носом быка, и тот вызывает у своей жертвы меньше гнева. Клопен хохочет, но мне не до смеха, я начинаю уставать.       Цыган заворачивает за угол здания, я на автомате лечу за ним и почти врезаюсь в спину Труйльфу. Перед нами стена. Картина Репина «Приплыли». За спиной послышалось тяжёлое дыхание, я оборачиваюсь, но лучше бы я этого не делала. Мы в ловушке, но, вопреки всем законам логики, мне нужно проржаться. Шатопер стоит, широко расставив ноги, с него градом льётся пот. Прекрасная шевелюра растрепалась и теперь похожа на паклю. Девичья мечта вытирает нос, проводит ладонью по лбу, сплевывает на землю. Как здесь не хватает Эсмеральды! Нашей красавице нужно взглянуть на центр своих грёз именно сейчас.       — Попались, — выдыхает Феб и медленно движется на нас.       — Что будем делать? — нервно спрашиваю я, пятясь к стене и не спуская глаз с Фебуса.       Вместо ответа Клопен подлетает к стене и начинает карабкаться со скоростью и ловкостью обезьяны. Эй, брат-примат, а я?! Меня в институте лазить по стенам не учили, а поклонницей жизни на улице я стала всего лишь десять месяцев назад. Ничего не остается, кроме как медленно отходить назад в тщетных попытках сохранить расстояние между собой и мстителем. Но вот я уже чувствую спиной шершавую поверхность и понимаю, что я в глубокой… Хм.       — Клопен? Не надо, Клопен, не помогай мне! Я тут сама управлюсь. Ну и что, что у меня только одна рука рабочая и альпинизму я не обучена.       Я всеми силами старалась придать голосу побольше сарказма, но помощь что-то не торопилась спускаться, а Феб растворяться в пространстве. Ладно, я не Эсмеральда, но Фебу же пофиг? Надо вылезать из одного места своими силами.       — Ну что, малышка, оставил тебя твой любовничек? — гаденько ухмыльнувшись, ляпнул Фебус, надавив на любимый на мозоль.       Я убрала с лица испуганное выражение, поправила платье, пригладила свою «макаронную фабрику» на черепушке и, виляя бедрами в лучших традициях Двора Чудес, пошла на Феба. Мужик остановился. Мужик растерялся. У мужика когнитивный диссонанс. Ещё бы, ведь жертва ведёт себя не так, как от неё ожидают. Не вопит, не ревет, не ноет. Что, петушок, сбой в системе? Сейчас у тебя вообще пробки повылетают. Тетушка Кассандра из тебя дурь-то выбьет. Ну, а что? На всех бедных, слабых девушек прЫнцев не хватит. Вон мой прЫнц свой задок унес, а мой на растерзание оставил. Грустно… Прям до слез обидно. Но не будем распускать нюни. Сейчас мы наглые, смелые, раскрепощенные. И мы всех сделаем.       Подхожу к растерянному Фебу, как можно более соблазнительно улыбаюсь. У моей жертвы сработал мачовский рефлекс. Шатопер сразу же приосанился и начал тереть свои тараканьи усики. Что за отвратительная привычка?! Лучше б ногти грыз. Хотя, если бы он ногти грыз, скопытился бы ещё в отрочестве.       — Ну что вы, господин офицер, какой же он мне любовник? Разве может женщина, даже такая, как я, обратить внимание на этого глупого дрыща? Разве может он сравниться… Ну вот, хотя бы с вами? У него нет ни вашего шарма, ни вашей силы, ни красоты. Он вызывает отвращение! Но вы…       Я положила Фебусу здоровую руку на грудь.       — Вы совсем другое дело. Какие у вас бицепсы!       Я полапала его предплечье.       — А трицепсы! А волосы, а усы.       Произнеся последнее слово, я чуть не прыснула со смеха, но вовремя удержалась. Феб надулся от моих комплиментов. Боже, ну и самомнение. Только слепой не поймёт, что я безбожно льщу.       — Да, мадемуазель, теперь я вижу, что ошибся в вас, — Фебусик обнял меня за талию, задел своим железом больную руку.       Какие мы внимательные.       — Не откажете ли вы мне в удовольствии сопроводить вас в трактир на кружечку эля?       А вы, капитан Феб, не откажете мне в удовольствии убрать свою вонючую тушу от меня?       — Ну, разумеется, господин офицер, я польщена подобной честью. Только вечером, если вас не затруднит.       — Ну разумеется. Вы знаете, где держит постоялый двор старуха Фалурдель?       — Да, господин офицер.       — Вы будете ждать меня там нынче в одиннадцать часов?       — Конечно, господин офицер. Я буду вас ждать, где вам угодно.       Наконец, Шатопер отвалил. Слава Богу, я уж думала, этого никогда не произойдёт. Мне срочно надо в душ и проблеваться.       И тут, как чертик из коробочки, откуда-то сверху свалился Клопен. Так он, тварь такая, не удрал! Сидел и смотрел, Ирод! Я налетела на него с кулаками.       — Где ты был, скотина, почему не помог?       Он засмеялся в ответ, выставил вперед руки, шутливо защищаясь от ударов.       — Помочь и лишиться такого изумительного зрелища? Ты за кого меня держишь?       — А если бы он не отвалил? Да чему я вообще удивляюсь? Тебе же глубоко плевать! Иди ты в задницу.       Я развернулась и, старательно изображая безразличие, пошла… А не знаю, куда я пошла, не было у меня никакого плана. Единственное, что я отчётливо понимала, так это то, что находиться на одной территории с подлым цыганом не желаю. Ему смешно! Ему смешно, а мне пришлось изображать полнейшую дуру. Как это унизительно…       — Где мой Феб? — вопрошает Эсмеральда с интонацией, которой мог бы позавидовать офицер гестапо.       Девушка держит меня за плечи, сверлит взглядом. Мда, если я не отвечу, меня точно начнут пытать.       — Я не знаю, клянусь колбасой, — безэмоционально выдаю я, просто чтобы она оставила меня в покое.       Я устала, у меня болит голова и рука, я обижена, зла и видеть никого не хочу, но Эсмеральде это безразлично.       — Он побежал за тобой и Клопеном. Вы должны были видеть, куда он пошёл.       Я сбросила с себя руки цыганки. Как же надоела эта дурацкая мыльная опера! Не переношу все эти розовые сопли!       — Ты любишь Феба?       Я задаю вопрос твёрдо, жёстко, тоже по-гестаповски. Интонация не вяжется со смыслом слов, но иного и быть не может, если ты ненавидишь все, что движется, а что не движется, то двигаешь и не ненавидишь.       Цыганка краснеет. В иной ситуации это могло бы показаться милым, но сейчас меня это бесит. Эсмеральда озирается, словно собирается сообщить мне величайший секрет.       — Да, — тихо отвечает она.       — Чудесно. Знаешь, где находится постоялый двор старухи Фалурдель?       — Да…       — Тогда сегодня вечером мы пойдём туда. Ты должна видеть это.       С этими словами я отправилась домой во Двор Чудес. Хватит с меня на сегодня.       Я почти бегу по улице, потому что слёзы застилают мне глаза. Глупо, невероятно по-идиотски, но факт. Пытаюсь не думать о том, что Клопен бросил меня, но, чёрт возьми, только эта мысль в голове и вертится. Может быть, цыган слабее капитана и не имеет меча. Может, он не смог бы втащить меня на стену и только сам попал бы под раздачу. Я ведь выкрутилась, но почему мне так паршиво? Я никогда не была ни нежной принцесской, с которой надо сдувать пылинки, ни храброй, смелой воительницей, плюющей в лицо опасности. Я лохушка, бомжиха. Я абсолютно гармонирую с новым статусом. Такую не захочется спасать. Он и не стал. Но до чего же мерзко.       — Вот дерьмо!       Я не заметила выступ дома и на полном ходу впечаталась в него физиономией. Из разбитого носа на платье закапала кровь. Логичное, чёрт возьми, завершение так хорошо начавшейся прогулки. Идиотизм, но этот нос меня доконал. Я заревела, села на землю и прижалась спиной к стене дома.       — Это ты!       Над моей головой раздался удивленный, слегка возмущенный голос. Я приподняла голову и увидела Флёр. Только её тут не хватало. Я быстро поднялась и, прикрывая ладонью лицо, попыталась удрать. Не получилось. Мне положили руку на плечо. Ненавязчиво так, но это заставило меня остановиться.       — Простите, мадемуазель, мне надо идти.       Флер заглянула мне в лицо, несмотря на моё сопротивление.       — Не бойся, — мягко произнесла она, — я не причиню тебе вреда. Я тебя простила.       Мне не было понятно, за что это ей меня прощать, но сейчас я почему-то почувствовала себя Жаном во время нашей с ним первой встречи. Наверное, я сейчас также смотрю на неё волком. И также ожидаю от неё подвоха.       — Бедняжка, тебя побили.       Лицо Флер сделалось сострадательным.       — Пойдём со мной, тебе нужно умыться.       Флер-де-Лис де Гонделорье, что тебе от меня нужно. Я не знаю, в чем прикол. Может, и нет его… Люди любят быть добрыми, когда им это ничего не стоит. Как бы то ни было, но я позволила Флер увести себя. Может, она хоть накормит меня. Давно я уже не обедала полноценно.       Мы вернулись к дому де Гонделорье. Завидев почтенную мамашу своей спутницы, я уже приготовилась к тумакам.       — Дочь моя, разве можно ходить по городу совсем одной? Да ещё и в такое время. Кого ты привела? Это ведь та нищенка, что…       — Матушка, я знаю. Но она нуждается в помощи. Нужно дать ей умыться и поесть. Прошу тебя, это наш христианский долг.       Следующие полчаса благородные дамы потратили на исполнение своего христианского долга. Меня накормили свининой с капустой (там было больше капусты, чем свинины, но да ладно), мне принесли воды, чтобы умыться и попить. Да, они так и не запустили меня в свою светлицу, но они все-таки смогли вызвать у меня чувство благодарности. Ведь подвоха не было. Флер, которая поначалу вызывала у меня только раздражение, теперь казалась очень хорошей девушкой. А ведь если верить Гюго, ей в мужья достанется этот отвратительный Феб.       Пока я ела, сидя на пороге дома, юная де Гонделорье не отходила, грустным взглядом наблюдая за мной.       — Ты случайно оказалась на улице, ведь так? — неожиданно спросила она.       Я на мгновение замерла.       — Отчего вы так решили, мадемуазель?       — Ты аккуратно ешь. Совсем не как нищенка. И выглядишь ты не так уж и скверно. Нищенки обыкновенно очень страшны.       Пожалуй, это самые приятные слова, которые я слышала в последнее время. Сейчас меня публично признали не окончательно опустившейся. Эти слова закрепили за мной симпатию к Флер. Я прочистила горло.       — Я действительно на улице недавно. Полтора месяца где-то.       — Я видела твои выступления на Гревской площади, — доверительно сообщила девушка, — и бродягу, что сегодня шутил над Фебом, тоже видела.       Воспоминание о Клопене испортило мне настроение.       — Где же он теперь?       — Не знаю и знать не желаю, — буркнула я.       — Он забавный.       Вот те раз.       — Вы серьёзно так думаете? — я робко улыбнулась. — Когда он глумился над вашим капитаном, не было похоже, будто вы находите это забавным.       — Нет, я говорю о другом. На самом деле, мне известно куда больше о Фебе, чем думает матушка.       Вот те два.       — И вы… Простите, если лезу не в своё дело, но вы все равно хотите выйти за него замуж?       Флер-де-Лис вынула из кармана платок, постелила его его на пороге рядом со мной и села.       — Да, как бы странно это ни звучало. Да и родители сосватали нас.       — Но Феб де Шатопер… Он сделает вас несчастной.       — Откуда ты знаешь? Ты гадалка?       — Не нужно быть гадалкой, чтобы понимать, что мужчина, который любит женщин, сделает несчастной каждую, что посмеет его любить.       Флер вздохнула.       — Быть может, все изменится, — печально предположила она.       Я не хотела её разочаровывать и огорчать, но ведь нужно знать правду.       — Вряд ли. Вы знаете, что капитан де Шатопер очень известный ловелас. Ни одного публичного дома не пропустит. Я не потаскуха, конечно, но живу в плохом районе. И часто вижу вашего жениха.       — Молчи. Молчи, прошу тебя. Я люблю его.       В глазах несчастной застыла такая вселенская скорбь. Мои собственные печали показались мне сущей чепухой.       Помолчали.       — Разве твой бродяга похож на рыцаря из легенд? — слегка раздраженно спросила Флер.       Я усмехнулась.       — Нельзя себе представить человека, который был бы меньше похож на рыцаря, чем он.       — Но это не мешает тебе любить его?       Я едва не выронила ложку.       — Я не люблю его.       — Такие вещи женщины чуют за версту, — Флер улыбнулась.       — Я адекватная. И я отдаю себе отчёт в своих действиях и эмоциях. Да, он мне иногда нравится, но сейчас я его ненавижу. Не более того. Любовь — это не бабочки в животе и не розовые слюни. Любовь — это доброта, милосердие, терпение, бескорыстие. Спасибо за еду.       Я встала, вручила Флер тарелку и пошла прочь.