Эстетика нищебродства

      Я вернулась домой и рухнула на кровать как подстреленная. До чего же я устала… Чувствую себя полуразвалившейся старухой. А ещё сегодня вечером мне предстоит открыть Эсмеральде глаза. Как же я буду это делать в таком ужасном состоянии. Посетовать должным образом я не успела, потому что меня буквально вырубило. Горячая еда и утомление сделали своё дело.       Как же хорошо… Боже, я словно заново родилась. Давайте пропоем хвалебную оду здоровому сну. Я восстановилась и готова к новым свершениям. Что там у нас по плану? Будучи в весьма хорошем расположении духа я сладко потянулась, открыла глаза и… Растеряла все хорошее настроение. На краю кровати сидел Клопен и улыбался во все тридцать два. Как же хочется проредить его белоснежный частокол.       — Че тебе надо? — буркнула я.       — Чего мне надо в моем же доме? Как интересно, однако, поставлен вопрос.       В голосе цыгана нет и намека на раскаяние, только юмор. Ему, мать его, опять одни хиханьки да хаханьки. Ну все…       — Ах так да? В твоём доме? Хорошо, оставайся здесь в своём доме!       Вообще-то технически он прав, я не прописывалась в этой палатке, но когда нас, женщин, это смущало, верно? Кроме того, меня обидели. А нет ничего страшнее, нелогичнее и беспощаднее, чем обиженная женщина. Я вскочила и ринулась к выходу. Клопен схватил меня за руку.       — Ну, погоди, крошка. Погляди-ка, что я тебе принёс.       С этими словами Труйльфу извлекает из кармана золотой браслет. Самодовольно улыбается, застегивает на моём запястье. Я внимательно рассматриваю подарок. Блестит, переливается. Золотой ободок весь в красных камушках. Рубины.       — Я специально для тебя стащил, — поясняет цыган и заключает меня в объятия.       Все, браслет моментально теряет всякое значение. Я забываю о нем, потому что кому нужна ювелирка, если тебя обнимает человек, который… Которого… Ох, ради этого стоило попасть в передрягу, терпеть Феба, разбивать нос о стену и вообще… Я чувствую, как неумолимо заливаюсь краской, словно какая-нибудь Эсмеральда или другая девица подросткового возраста. Да, я говорю банальности, чувствую что-то тоже далеко не новое на этой планете, но кто может поставить мне это в вину? Люди высоко ценят интеллект, но вот используют его не так уж и часто. С эмоциями наоборот. Презирать презирают, но все хотят сходить с ума от гормонального коктейля, бьющего в голову. Да, я хорошо осознаю, что у меня сейчас гипофиз в мозгу вырабатывает серотонин, дофамин, адреналин, окситоцин и ещё какую-то химическую бубуйню, отвечающая за влюбленность. Только мне плевать. Вот честно слово. Меня обнимают, меня гипнотизируют, и мне кажется, что сейчас рухну в обморок. Да, я баба, я тупая влюбленная баба. И я хочу, чтобы он меня поцеловал. Нет, я сейчас сама это сделаю.       Как же он собой доволен, у него прямо на лице написано: «Аплодисменты сейчас, цветы в машину». И приятно ведь. Приятно, когда тебе что-то дарят, обнимают. Совру, если скажу, что неприятно. Даже не так. Приятно, что кто-то считает, что ты достойна подарка. Кто-то, вроде бы совершенно чужой. Не мама и не папа, для которых ты по факту рождения маленький божок, а посторонний человек. Да ещё и такой, как Клопен. Его лицо медленно движется мне навстречу… Вот, вот сейчас. И тут меня озарило. Меня ж хотят купить! А ещё я принимаю в качестве подарка краденую вещь. Я по инерции скосила глаза на браслет и внезапно поняла, что представляют собой рубины. Это же инициалы! ФГ. ФГ, ФГ… Флёр-де-Лис де Гонделорье.       — Ты обокрал Флер?       Я задаю вопрос почти в губы Клопену.       — Что?       Похоже, я сломала шаблон ещё одну мужику.       — Ты украл браслет у девушки Феба, да?       Вот ведь Сонька Золотая Ручка! И когда только успел? Он же даже не подходил к ней. Вроде бы.       — Разве это имеет какое-то значение?       Я отцепляю его руки и пытаюсь стащить браслет. Одной рукой это довольно трудно.       — Что не так? — теперь раздражается Труйльфу. — Какое значение имеет предыдущая владелица этой цацки?       Не могу снять. Протягиваю ему руку.       — Сними и отнеси туда, откуда взял. Хотя нет, просто сними. Сама отнесу, а то ты стопудово не донесешь.       Клопен ругается и злится. Затем срывает золотой ободок и объявляет:       — Раз ты у нас такая дерьмоважная птица, пожертвуй эту вещицу на выпивку горстке нищих.       — Нет, Клопен, его надо отдать.       Но цыган не слушает, а просто выходит. Несколько минут я смотрю на занавеску, что выполняет в палатке функцию двери. Но вот кто меня за язык дергал, а? Зачем я снова поссорилась с ним, едва успев помириться? Что, Флер обеднела бы без одного браслета? Нет. Да и я могла бы отнести потом тайком. Но нет же, надо было закатить скандал на пустом месте. Я гребаная истеричка. Выбегаю из палатки, хочу извиниться, но цыгана уже и след простыл. Эх, пустая моя башка! Прости, Клопенушка…       Не могу оставаться в шатре, совсем тоска сжирает, поэтому я просто иду наугад, петляю между прилавками и телегами. Ещё и рука эта треклятая снова разболелась. Наверное, я всё-таки даю ей слишком большую нагрузку. А как иначе? Никакого постельного режима, никакого покоя.       — Доброго дня, мадам Труйльфу.       Гренгуар выглядит не менее побитым жизнью. Рваный, какой-то осунувшийся. Эх, горемыка.       — Привет, Пьер. Как успехи?       — Как может быть то, чего нет, мадам? Эсмеральда нынче места себе не находит. Кажется, она в сильном волнении, но растолковывать причину не желает.       Ещё бы она не была в сильном волнении. Гадает, бедняжка, что может быть сегодня у старухи Фалурдель.       — Не бери в голову, Пьер. Уверена, очень скоро она обратит на тебя внимание.       Греня вздохнул. Было видно, что он не очень-то верит моим словам.       — Ну, ты бы как-то пробовал поухаживать. Букеты, конфеты… Ладно, просто букеты. Подарки там и все такое. Знаю, что набор стандартный, но на Эсмеральду должно, вроде, подействовать.       — Эх, мадам, я бы и рад, но на какие, спрашивается, гроши? Мне едва хватает на еду, до подарков ли.       Я уже открыла рот, чтобы объяснить Грене секрет добычи бесплатных подарков, но вовремя прикусила язык. Общение с Клопеном на меня плохо влияет.       — Да, это проблема. Ладно, не дрейфь, прорвемся. Клопен же учит тебя драться.       Гренгуар усмехнулся.       — Когда мне удаётся его поймать и уговорить, учит. Если только избиение с комментариями можно уроком назвать.       — Он избивает тебя?       И по Пьеру видно. Весь в синяках, ссадинах, запекшейся крови, потрепанный.       — Когда учат плавать, кидают в воду. Либо ты плывешь, либо тонешь. Мсье Труйльфу считает этот метод самым действенным.       У мсье Труйльфу не все дома и к вечеру не сойдутся. Таково мое мнение, но лучше я его придержу до поры до времени.       — Слушай, Пьер, у меня к тебе просьба. Не мог бы ты раздобыть мне какую-нибудь книгу? Можно на латыни, но тогда уж и словарь какой-то тоже. А то я не очень в мёртвых языках шарю.       У Гренгуара был такой вид, словно я попросила его добыть мне гранатов с ананасами. Я пощелкала пальцами перед носом поэта.       — Приём, приём, это земля, как слышно? Пьер, я говорю всего лишь про книгу. Уверена, тебе известно это слово.       — Вы знаете латынь?       — Ну, неидеально, конечно. Немного знаю, читать, пожалуй, смогу.       Ах, вот, что его удивило. Преподавали мне латынь в институте, все выпускники моего ВУЗа немного шарят в этом языке, но для Грени это ж чудо чудное и диво дивное.       — Но вы же…       Поэт замялся.       — Бродяжка? Ну так, тебе же неизвестно, где я прожила все двадцать три года до того, как стать бродяжкой.       — А Эсмеральда даже читать не умеет.       — Ну и о чем ты думаешь? Пьер, твоя жена не умеет читать, и ты даже не предложил ей свою помощь в этом вопросе? Обучи её всему, что знаешь сам.       Видно, нашему поэту это даже в голову не приходило. Ещё бы, разве средневековую женщину за мозги любят.       — Пьер, Пьер, Пьер, — я приобняла Греню за плечи. В какой-то момент поймала себя на мысли, что жест получился совсем клопеновским, — пусть она увидит всю глубину твоего интеллекта, пусть поймёт, что тебе открыты тайны, которые недоступны многим. Обустрой все так, чтобы это выглядело, будто ты приглашаешь её в волшебный мир. Сделай процесс обучения интересным, веди себя по-отечески, ведь у Эсмеральды никогда не было папы. Ты непременно сумеешь ей понравиться. Кроме того, у умной девушки нет никаких шансов клюнуть на Феба.       — Это тот самый Феб, что спас Эсмеральду от звонаря Собора Парижской Богоматери?       Я бы хлопнула себя ладонью по лбу, если бы моя вторая рука двигалась.       — Да, но это неважно.       — Так это человек, о котором вечерами вздыхает Эсмеральда.       Язык мой — враг мой.       — Пьер, не расстраивайся, это так, глупости. Ничего у них не было и не будет.       — Откуда вам знать, мадам?       — Клянусь тебе, просто поверь мне.       Просто я пообещала Клопену.       — Так вы, мадам, говорите, вам книга нужна.       — Да, пожалуйста.       — Простите, все моё имущество вы можете видеть на мне. Ничем не могу вам помочь. Но, если вы желаете учиться, я мог бы познакомить вас с одним человеком. Он очень образован, в своё время был моим учителем и может вам помочь.       — Вот как? А он не смутится моим статусом?       — Нет, ему по роду деятельности запрещено презирать нищих.       — И кто же это?       — Клод Фролло, архидиакон Жозасский.       Бляха от сандаликов.       Вот и пища для размышлений, причём безо всякой книги. Сижу в каморке у Эсмеральды и Гренгуара, пью травяной чай и размышляю над предложением поэта. Клод Фролло. Клод Фролло, который по просьбе бывшего ученика мог бы взять меня в ученицы или, как минимум, снабжать литературой. Какая честь… Ой, я не потяну такой уровень! Господи, нет, я просто не могу. В ученицы? Нет, ни за что! Мне делается дурно от одной мысли об этом.       Греня бегает, суетится, готовится к первому уроку для любимой жены. Наблюдать за ним так забавно, он нервничает, словно у него свидание. Цыганка ещё не знает, какой сюрприз её ожидает. Я прыснула от смеха, когда представила, как Пьер с сексуальным придыханием объясняет, что два плюс два будет четыре.       — Вы тоже считаете, что я смешон, да? Господи, кого я пытаюсь обмануть. Ещё ни одна женщина не полюбила мужчину благодаря грамоте. Мадам Труйльфу, прошу вас, скажите сразу, это ведь была шутка?       — Успокойся, Пьер. Ты должен показать ей, чего ты стоишь. Ну и заодно пробудить у неё интерес к чему-то, помимо золотых шпор. Поверь, быть умным очень сексуально.       Гренгуар явно мне не верил.       — Так дело не пойдёт.       Я встала, подошла к Грене и ткнула его пальцем в позвоночник между лопаток. Так когда-то делала мне мама, чтобы я не сутулилась. Пьер тут же приобрёл Фебовскую осанку.       — Вот так, не горбись. Как показывает практика, горбуны ей не нравятся. Помни, ты уверенный в себе, мудрый, сильный взрослый мужчина. А она несмышленый ребёнок, к которому надо относиться снисходительно, но уважительно. Ты справишься, я в тебя верю.       Пьер усмехнулся.       — Я чувствую себя мальчишкой на первом свидании.       Внезапно мы услышали на лестнице шаги.       — Это Эсмеральда, — радостно воскликнул Греня.       Но эта тяжёлая поступь просто не могла принадлежать девушке. В комнату заглянул Клопен. Господи, до чего же я рада. Я кинулась к цыгану.       — Клопен, прости меня, прости. Я не хотела возмущаться. Я просто долбанная истеричка…       Он лукаво усмехнулся и взъерошил мне волосы. Не злится. И алкоголем от него не несёт, хотя он вроде ходил браслет пропивать.       — Пойдём. Тебе надо повязку сменить.       Вот так просто, словно и не ссорились. Просто надо сменить повязку. На душе стало так тепло и спокойно, будто камень упал.       — Давай, Пьер, не переусердствуй только.       Уже перед самим выходом Клопен обернулся.       — Желаю удачи, поэт. Благословляю тебя на покорение сердца моей девочки. Ты мне уж всяко больше по душе, чем тот второй.       И мы ушли.       Да, рука выглядит неважно. Синяя вся, как небо, местами жёлтая. Я могла бы подумать, что это красивый цвет, если бы речь не шла о моей конечности. Но вот Клопен выглядит вроде спокойным.       — Как там оно? — мой голос звучит тревожно.       — Заживает помаленьку. Если бы меньше рукой двигала, заживало бы быстрее.       Я фыркнула. Он занялся накладыванием новой повязки.       — А куда ты браслет дел?       Я осторожно затронула больную тему.       — Отнес обратно.       — Обратно? Не пропил?       — Нет, говорю же. Вернул. А что, теперь жалеешь о нем?       Он вернул его! Сделал, как я хотела! О, Клопен… Я кинулась цыгану на шею.       — Спасибо! Спасибо тебе.       — Первый раз я слышу благодарности от женщины за то, что отдал её подарок другой.       Мы с Эсмеральдой, держась за руки, движемся в сумерках к трактиру Фалурдель. Мне немного не по себе, но цыганка чувствует себя как рыба в воде и легко ориентируется. А я все ещё думаю, как же объяснить Эсмеральде цель нашего путешествия. К счастью, цыганка довольно терпелива и не задаёт лишних вопросов. Что ж, она увидит все сама и поймёт.       — Это здесь.       Обшарпанный домик в несколько этажей на берегу Сены. От реки несёт тухлятиной, и этот запах заполняет тут все. Иногда мне кажется, что здание просто обрушится, всякий раз, когда его фундамент настигает волна. Мда, хорошенько же место для свидания выбрал Шатопер. Дёшево и сердито. Как можно быть настолько не брезгливым. Мы пришли к трактиру за полчаса до назначенных Фебом одиннадцати часов. Как хорошо, что тёмно, в сумерках куда легче спрятаться. Я спрятала Эсмеральду в тени одной из стен трактира и велела:       — Сиди тихо, смотри внимательно и не вздумай высовываться, что бы ни произошло.       — Хорошо, — кивнула цыганка.       — Нет, это очень серьёзно. Пообещай, что не станешь влезать, даже если увидишь что-то крайне неприятное.       Девушка вздрогнула.       — Да, хорошо. Обещаю.       Я встала поближе к входной двери постоялого двора так, чтобы моя фигура была хоть немного освещена. Стремное место. Не будь здесь Эсмеральды, ни за что бы не сунулась. Присутствие цыганки как-то придаёт уверенности и чувства безопасности.       Шатопер оказался на редкость пунктуален. Вот его туша выплывает из темноты, челюсти изображают некое подобие улыбки. Сейчас, в ночи, он похож на чудовище, а не на рыцаря. Может, и я, в таком случае, похожу на принцессу, а?       — Добрый вечер, моя прелесть, — от Феба разит спиртным.       — Здравствуйте, господин офицер.       Я опускаю глаза долу, чтобы изобразить для Фебуса скромницу, и ежусь, потому что страшно. Меньше всего на свете я хочу куда-то идти с этим типом. Но я должна. Ничто лучше не объяснит Эсмеральде, что её рыцарь прогнил насквозь. Феб обнимает меня за талию, я, скрепя сердце, позволяю ему это, хоть и не делаю ни одного движения навстречу.       — Любовь моя, как я скучал, — Феб дышит мне в лицо своим перегаром, я бы хотела, чтобы он говорил погромче.       — Идём.       Фебус тащит меня в трактир, краем глаза я замечаю, что Эсмеральда крадется за нами. Хорошо, что Шатопер набухался и весьма относительно теперь воспринимает реальность. Внутри наш господин офицер швыряет старухе своё экю и требует комнату. Он ругается и грубит, но он заплатил, поэтому Фалурдель пофиг. Она ведёт нас в комнату. Дверь закрывается, и вот теперь мне по-настоящему страшно. Эсмеральда осталась снаружи. Я одна. Одна с этим жирным бухим боровом. Я помню, что в книге он заговаривал Эсмеральде зубы, потихоньку её раздевал. Но сейчас он явно не намерен разговоры разговаривать. Его глаза все в красных прожилках, мускулы ходят ходуном. Он начинает раздеваться, а меня захлестывает паника.       — Господин офицер, погодите, что это вы делаете?       Я выставляю вперёд единственную свою здоровую руку и понимаю, что дела ещё хуже, чем я думала.       — Любовь моя, иди же ко мне.       Он пытается меня схватить, но я уворачиваюсь от его хватки.       — Послушайте, Феб, перестаньте! Мне страшно! Прекратите это. Давайте поговорим, как нормальные люди.       Но он не был нормальным человеком. Он зарычал и снова кинулся на меня, я бросилась к двери, но он перехватил. Задел руку, перед глазами от боли потемнело. Слезы брызнули сами собой и от страха, и от боли. И тогда я заверещала. Так громко мне орать ещё не приходилось. В дверь с той стороны колотили. Это Эсмеральда пытается пробраться ко мне. Я бью Феба ногами по груди, я ору, как раненый сайгак. Как сто раненых сайгаков. Как стадо бедных, насилуемых жирными боровами сайгаков. Феб швыряет меня на кровать, засовывает в рот кусок одеяла, рвет моё платье. Это конец, я даже орать не могу. Не-е-ет!!! Нет, что скажет Клопен? Я хотела, чтобы это было с Клопеном и не та-а-ак.       Внезапно все заканчивается, так не успев начаться. Потная туша безвольным кулем валится на меня, придавливает к кровати. Что это? Кровь? На меня стекает кровь! Хочу заорать, но мешает грязное одеяло. Над тушей возвышается фигура. Искаженное яростью лицо, поблескивающая в лунном свете серьга, в руке зажат кинжал с окровавленным клинком. Мой дорогой!