Эстетика нищебродства

      Мой дорогой, мой спаситель, мой герой! Мой самый лучший на свете принц! Мозг возносит хвалебные оды Клопену Труйльфу, пока он стаскивает с меня бездыханное тело несостоявшегося насильника. Освободившись, я вытаскиваю изо рта одеяло и захожусь диким и отчаянным плачем. Я хочу кинуться на шею своему спасителю, но тот размахивается и со всей силы влепляет мне оглушительную пощечину. Голову заносит в сторону, я чувствую на языке вкус крови.       — Идиотка! Потаскуха! Шлюха! — Труйльфу орет ещё погромче меня. Если бы здесь были стёкла, они бы трещали.       В руке цыгана все ещё зажат кинжал, и я начинаю опасаться, что он и меня пырнет. И не зря. Клопен подходит, хватает меня за волосы, прижимает к стене.       — Что, дорогуша, свиданьице с возлюбленным пошло немного не так, как тебе бы хотелось?       Он приставляет окровавленный кинжал к моему горлу, ситуация все больше напоминает фильм ужасов, а мне хочется смеяться. Клопен ревнует. Старая, как мир, ревность.       — Думала обмануть меня, да? Соблазнилась золотыми шпорами, блестящими латами? Девичье сердечко неравнодушно к солнцеподобным воинам? Или, может, он тебя купил? Что он предложил тебе, говори.       Кинжал оставляет на шее кровавый след. Не могу больше выносить чуши, которую он несёт. А смех так и клокочет в груди. Дурачок. Я могла бы начать рассыпаться в оправданиях до скончания века, ныть, но решила поступить более лаконично. Я просто подалась вперёд и прекратила поток словоблудия, залепив рот Клопена поцелуем. Кинжал стал давить на шею уж слишком сильно, цыган опешил. Оружие со звоном упало на пол, одна рука Клопена легла мне на затылок, другая обняла за талию. Люди говорят, что от любви до ненависти один шаг. Глупая поговорка. От ненависти до страсти один шаг. У обеих этих эмоций одна природа. Теперь я это точно знаю. Он прижимается ко мне всем телом, вжимает в хлипкую стену так, что мы имеем все шансы ввалиться в соседнюю каморку. Весь поцелуй состоит из отчаяния, страха, ярости. А все вместе составляет безумие. Безумие, которое охватило нас в захудалой комнатушке в одном из самых отвратительных районов Парижа. Миром правят две страшные силы, которым не в силах противостоять ни одно живое существо: эрос и танатос. Влечение к жизни и влечение к смерти. И обе эти силы в действии сейчас наблюдает маленькая цыганка Эсмеральда. Одну из них представляем мы с Клопеном, а другую Феб, и нетрудно понять, кто из нас что олицетворяет. И правильно. Все по правилам. Принц появился в самый нужный момент и спас принцессу от монстра. И кому интересно, что принц с принцессой жалкие самозванцы. Монстр-то настоящий, а значит, все взаправду. Но сказка не может длиться вечно. Гробовую тишину нарушает стон. Тело на кровати шевелится, издает звуки. Клопен отпускает меня, отходит, злобно ухмыляется. Затем подбирает кинжал и идёт к Фебу. Цыган движется медленно, как змей. Смакует момент. А я понимаю, что первый раз мне не хочется спасать человека от суда Клопена. Я хочу, чтобы Труйльфу его убил, а вместе с ним и все наши проблемы. Я готова сыграть роль императора в Колизее, который, опуская большой палец вниз, приговаривает к смерти одного из участников сражения. Только вот моего мнения никто не спрашивает. Я лишь рядовой зритель и не имею права казнить и миловать.       Клопен подошёл совсем близко, он заносит оружие над горлом злодея. Я реагирую, как молния, перехватываю запястье Клопена. Всей душой желаю смерти подлецу, но не могу этого допустить. Потому что неправильно это. Потому что убийство — зло, и я интуитивно чувствую, что проблем от этого лишь прибавится. Мне нисколько не жаль Феба, но вот Клопена жаль. Цыган отталкивает меня, я падаю на пол. Он выжидательно смотрит в глаза сверху вниз.       — Пожалей… Себя, — только и говорю я.       Он снова подходит к своей жертве, смотрит на стонущую окровавленную тушу. Мгновение. Ещё одно. Он сует кинжал за пояс, помогает мне встать.       — Надо уходить.       Давно пора. Эсмеральда вон уже еле стоит. Слишком много всего для её хрупкой души. Клопен одной рукой хватает меня за локоть, другой рукой Эсмеральду и тащит нас прочь. Старухи Фалурдель нет на месте. Тем лучше, мы беспрепятственно покидаем дом.       Бежать куда-то ночью довольно романтично. А если ты при этом ещё чувствуешь себя в безопасности, то тут уж вообще впору любоваться луной, задирая голову. Обращать внимание на всякие мелочи типа свежего прохладного воздуха и безлюдности. Это все сошло бы за романтичную прогулку, если бы мы так не торопились и если бы не было Эсмеральды. Мне хочется отправить цыганку домой в одиночестве. Внезапно Эсмеральда останавливается, выдергивает свою руку, закрывает лицо ладонями и разражается рыданиями. Её трясет, она едва не падает на мостовую, но Клопен успевает предотвратить падение.       — Что не так? — вопрошает он, но цыганка не в силах отвечать. Пожалуй, я знаю, в чем тут дело.       — Прости меня, Эсмеральда, но одним словам ты бы не поверила. Я сделала это не чтобы обидеть тебя, а чтобы показать, что Феб де Шатопер убог, противен и совершенно недостоин твоей любви.       Цыганка утыкается лицом в плечо Клопена.       — Хочешь сказать, что ты пошла делить с Шатопером постель, чтобы отвадить от него Эсмеральду? — Клопен крайне изумлен.       — Ну, в общем, да. Вернее, нет, я не собиралась с ним спать. Просто хотела показать, как отвратителен может быть этот недорыцарь. Нельзя не поверить тому, что видела своими глазами.       Клопен запрокидывает голову и разражается хохотом. Его смех даже отвлекает Эсмеральду от собственного горя.       — Вот как, оказывается, ты поняла меня, когда я велел тебе защитить Эсмеральду.       — Защитить? — цыганка высвобождается из объятий.       — Да, сестренка. Мы с Шатопером в каком-то роде приятели. Были. Есть ещё третий, именем Жеан Мельник, младший братец архидиакона Фролло. Я частенько выпивал в этой доброй компании и знаю, что представляют собой эти двое. Капитан королевских стрелков, пронзивший твоё юное сердце, как впрочем и Жеан Мельник, знатный любитель женского пола. Он принёс бы тебе одни несчастья. Ну я и велел этой идиотке избавить тебя от дурной привязанности. Сама понимаешь, женщина женщину скорее послушает. Кто ж знал, что эта дура расценит мои слова, как дозволение проводить подобного рода предосудительные и опасные авантюры.       — Отчего ты не сказал мне всего этого раньше?       — Влюбленное сердце глухо. Разве ты послушала бы?       — Вот именно, — встряла я, — влюбленное сердце глухо к моим словам в равной степени, как и к твоим. Поэтому «эта идиотка» и пошла на опасную авантюру. Кроме того, когда ты, Клопен, в последний раз бросил «эту идиотку», у неё возникла мысль, что тебе плевать, где и с кем проводит она ночи.       Клопен фыркнул и, наверное, сказал бы что-то ещё, но наш мирный спор был нарушен стуком конских копыт.       — Быстрее!       Клопен и Эсмеральда кинулись наутек, я бросилась за ними, хотя искренне не понимала, по какому поводу паника. Ну, едет кто-то на лошади, в чем проблема?       — От кого бежим? — спросила я, поравнявшись с Клопеном.       — Разве не слышишь, как стучат подковы по мостовой?       — Кто-то скачет на лошади, и что с того?       Труйльфу не удостоил меня ответом, словно я задала ну очень глупый вопрос. Цыгане посчитали нужным перейти на шаг, только когда стук копыт перестал до нас доноситься.       Едва мы вступили на территорию Двора Чудес, как нам навстречу кинулся Гренгуар.       — Эсмеральда, хвала Всевышнему, с тобой все в порядке! Мы с Джали места себе не находили, когда ты не вернулась домой ночевать. Ах, так ты с мсье и мадам Труйльфу. Что ж ты не предупредила?!       Эсмеральда вздохнула, а Клопен усмехнулся. Я заметила, что Труйльфу перестал глумиться над Пьером в присутствии Эсмеральды, хотя не упускал возможности отпустить колкую шутку, если цыганки поблизости не было. Неспроста это.       — Ты, поэт, не зря беспокоился. Смотри в оба, будь внимателен.       Эсмеральда все ещё была очень печальна, но все-таки позволила Пьеру увести себя.       — А ведь у нас с ним назначено на завтра свидание. И тоже у старухи Фалурдель. Было, — шепнула мне Эсмеральда перед тем, как уйти.       Эх, Фебусик. Наш пострел везде поспел, но такой-то свиньи он не ожидал от цыганки и бродяжки.       — Пойдём и мы, — сказал Клопен, завидев, что чета Гренгуаров исчезает в ночи.       Моя рука совсем посинела, на ней не осталось даже желтых следов. И все из-за чёртова Феба. Клопен сменил мне повязку и ещё раз отругал за глупый поступок, замедляющий моё выздоровление.       — Сколько я ещё буду тащить на своём горбу калеку? — сказал он, но, когда я предложила ему бросить меня, ничего не ответил.       Он был хмур, а мне так хотелось снова увидеть хоть одну из обширного арсенала его улыбок. Вспомнились вспышка ревности и поцелуй. Если бы мы с Клопеном не были женаты, я бы точно захотела выяснить отношения. А так… Какой смысл начинать пытать цыгана на тему «Ты меня любишь?». Ведь я и сама не уверена, что ответила бы утвердительно на этот вопрос. Цыган фиксирует мою конечность, я наблюдаю за его умелыми действиями и думаю, что из него мог бы выйти недурной врач.       — Ты на кого учился в колледже?       Вопрос заставляет цыгана остановиться и поднять голову.       — Хотел бы я знать, что заставило тебя задать этот вопрос.       — Я смотрю, как ты обращаешься с моей рукой, и думаю, что ты мог бы быть врачом.       Он снова вернулся к работе.       — Любой бродяга немного врач, иначе не выжить.       — И все-таки.       — Хирург.       У меня отпадает челюсть.       — Вот это да! Я в шоке.       — Я не закончил обучение.       Хирург. Кто бы мог подумать. И тогда мне приходит в голову задать другой вопрос.       — Почему ты женился на мне?       Он снова останавливается, смотрит на меня, смеётся.       — Кто бы знал, что творится в женской голове.       Мне не хватило наглости настаивать на ответе. Он закончил своё дело, сел рядом со мной.       — Не знаю, — отвечает он спустя пять минут, — клянусь последней парой сапог, я не успел об этом подумать. Тогда эта идея показалась мне шуткой. Весёлой, смешной забавой. Кто ж знал, что ты принесешь с собой столько проблем.       — Ты жалеешь об этой шутке?       — Да, и довольно часто, — Клопен усмехнулся, — а тебе есть до того дело?       Конечно, мне это было очень важное, но я промолчала.       — Хотя сегодня, пожалуй, что и не жалею.       — Думаю, как раз сегодня ты был бы должен жалеть. Что теперь будет?       Он не ответил.       — Начальник, начальник, беда!       Наш с Клопеном безмятежный сон нагло прерван. Я закрываю ладонями уши. Жан, чтоб тебе пусто было, кто ж врывается к добрым людям по утрам, особенно если добрые люди спят после долгой трудовой ночи. Клопен ругается, ненароком пихает меня локтем в бок, приподнимается на тюфяке.       — Что стряслось? — ворчливо спрашивает он.       Тишина длится так долго, что я уже начинаю снова засыпать, но Труйльфу не даёт. Трясет меня за плечо.       — Проснись! Кому говорят, вставай.       Я с трудом приподнимаюсь.       — Ну что, у нас умирает кто-то?       — Молчи, дура, не кличь беду. Смотри.       Он протягивает мне лист бумаги, содержимое которого моментально прогоняет сон. На бумажке изображены три плохенькие портрета, на которых с трудом можно разобрать нас с Клопеном и Эсмеральдой. И надпись: разыскиваются. Твою ма-а-а-ать…       — Это стопудово из-за заколотого Феба.       Клопен ни с того, ни с сего отвешивает мне подзатыльник.       — Ничего ещё более очевидного сказать не могла? Чудненько, теперь по твоей вине мы жестоко влипли.       А ведь он прав. Все из-за меня! Если бы мне не вздумалось доказывать Эсмеральде, наши жизни сейчас не были бы в опасности. Я приношу одни несчастья.       — Ладно, уймись, — примирительно сказал Клопен, — это не так уж и страшно.       А затем обратился к Жану:       — Где ты это нашёл?       — Это расклеено по всему городу.       — Дьявол! Проклятье!       Клопен в ярости комкает бумажку, швыряет её Жану. Я готова зарыдать от осознания того, сколько бед принесла людям, которых люблю. Ведь я не хотела всего этого! Это было просто забавы ради, не более того. И вот во что вылилась моя игра. Глупая девка решила поиграть во взрослые игры и, мало того, что сама проигралась, так ещё и других подставила. Клопен положил руку мне на плечо.       — Ты бледнее смерти. Рука? Уж не худо ли тебе?       Он как будто беспокоится о моём здоровье и совсем не сердится. Разве он не готов меня пришить за все произошедшее.       — Можно ли что-то исправить? Только скажи мне, что я могу сделать, ибо сама я больше не стану проявлять инициативу. Никогда.       Цыган безмятежно засмеялся.       — Забудь, детка. Я попадал в куда более худшие переделки. В конце концов, ведь не ты ударила ножом капитана. Все поправимо, спи.       Клопен встал, и они с Жаном вышли. Я окончательно перестала что-либо понимать. Блин, лучше бы я дала Клопену убить Феба. Тогда уж на нас точно не завели бы дело.