Эстетика нищебродства

      Священник сопровождает пожилую женщину. Разве в этом есть что-то достойное пристального внимания? Нет, конечно нет. И слава Богу, знаете ли, потому что «фараонам» следовало бы заинтересоваться этой странной парочкой. Особенно старушкой, которая так трогательно цепляется за своего спутника, словно он и правда её последняя надежда, что в будущей жизни, что в этой. Это впечатление нисколько не расходится с действительностью, и я уже не понимаю, кто из нас жертва. Покорность Фролло настораживает. Иногда мне кажется, что в кинжале вовсе нет необходимости, и архидиакон сам с радостью побежал бы во Двор Чудес, успевай только дорогу показывать. И это очень тревожит. Здесь может быть несколько причин: самая очевидная из них это, конечно же, Эсмеральда. Пылающий грешной страстью батюшка очень хочет оседлать свой объект. Естественно, Клод уже успел насмотреться на очаровательную мордашку своей возлюбленной, благо, её изображения в совокупности с моей и Клопеновской расклеены по всему Парижу. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: раз наши с Эсмеральдой морды лица засветились на одной бумажке и мы участвовали в одном преступлении, значит, мы, как минимум, знакомы. А, значит, встреча со мной сильно повышает его шансы на встречу с ней. Вторая причина может заключаться в том, что Фролло захотелось плюшек от государства. Может, наш архидиакон решил сделать карьеру, преподнеся судьям на широком блюде наши с Клопеном головы. Ну и ещё остаётся крохотный такой, совсем призрачный шансик, что священник вспомнил о своём христианском долге и вздумал бескорыстно помочь страждущим, как какой-нибудь Жан Вальжан. Верить в это, конечно, наивно и бессмысленно, но всегда ведь стоит верить в лучшее в людях, не правда ли? Кста-а-ати, а ведь качество работы и прыть нашему врачу можно хорошенько подстегнуть, заронив в его душу хотя бы призрачную надежду на встречу с цыганкой. Да простит меня Греня.       — Эх, мэтр Фролло, вы ведь были таким хорошим человеком. Зачем только вам становиться таким чудовищем из-за какой-то цыганки.       — И вы, будучи преступницей, считаете, что имеете право… Подождите, что вы сказали? Цыганка?       Клод остановился и уставился на меня.       — Вы ведьма, — выдохнул он.       Мне захотелось рассмеяться. Да, я не слишком осторожно поступила, сразу раскрыв ему все карты.       — Что за чепуху вы мелете, выше святейшество? И вообще, чего встали? Шагайте давайте, времени в обрез.       — Откуда вам известно о цыганке?       — Типичный инквизитор. Сначала называет ведьмой, потом спрашивает. Дружу я с ней, вот и весь секрет. Она заметила, какие взгляды вы бросаете в её сторону, ну и поделилась со мной своим наблюдением по-девичьи. А вы сразу: ведьма, ведьма…       Он снова остановился как вкопанный; в его взгляде появилось что-то совершенно сумасшедшее. Так, только сбрендившего батюшки мне не хватало. Не такого эффекта я добивалась.       — Скажи, что ты знаешь о ней! О, заклинаю тебя Небом или адом, смотря что тебе дорого, скажи мне. Если ты все знаешь, для чего же мне скрывать. Я не вынесу больше этого…       — Тихо, тихо, тихо. Может быть, я и скажу вам, но сначала дело. Сделайте то, о чем я попрошу, и, может статься, что я и познакомлю вас.       — Правда? Нет, я не верю, ты лжешь!       — У вас нет иного выхода, кроме как поверить мне. Но я абсолютно точно не стану вас знакомить, если вы не выполните моей просьбы или выполните её дурно. Если человек, которого вам надлежит вылечить, умрёт, я вас убью, слышите? Или нет, хуже. Вы знаете теперь, что я королева воров. Так вот, мне ничего не стоит, в случае чего, собрать свой табор и навсегда покинуть Париж. Ваша возлюбленная принадлежит к моему табору, а потому уйдёт со всеми, и вы никогда больше её не увидите. Вы будете жить ещё много лет, терзаемый страстью, и никогда её не насытите.       — Прекрати! О, молю, не произноси этих страшных слов. Ты не можешь обречь меня на эту адову муку. Что я сделал тебе, о исчадье ада в обличье женщины? Какая же ты женщина, если тебе неведомы ни жалость, ни сострадание…       — Все, хватит демагогий! У меня человек на смертном одре, понимаете вы это или нет? Потом языком чесать будете. Я вам все сказала. Пациент выздоравливает — вы, может быть, воссоединяетесь с предметом своей страсти, пациент умирает — вы существуете всю жизнь в аду. Третьего не дано, и сам Господь Бог ничего не сможет с этим поделать. А теперь, двигайтесь шустрее, не выводите меня из терпения.       Клодушка повиновался с покорностью овцы. Ещё бы такому безапелляционному тону и не повиноваться. Да, теперь я была пастырем, а он животинкой. Знаете, когда Жеан назвал меня королевой преступного мира, это польстило мне. Я и правда ощутила себя королевой, этакой важной женщиной с авторитетом, которую не смеют ослушаться и которую уважают. Впервые мой статус первой дамы Двора Чудес, хоть и насмешливо, но был признан. До этого первой дамой была Эсмеральда, и я знаю, что от одной фразы школяра ничего не изменилось, но, все равно, слово «королева» добавило мне решимости.       Когда мы стали подходить к Двору Чудес, мне пришла в голову та мысль, которая и должна была прийти в голову королевы. Нельзя подвергать опасности своих подданных. Поэтому я завязала Клоду глаза и повела его дальше, как собаку на поводке. Кинжал я убрала. Воспоминание о цыганке делало архидиакона моим рабом. Чем ближе был дом, тем больше мной овладевало волнение. Хоть бы не опоздать, хоть бы не опоздать… Вскоре я уже бежала, таща за руку архидиакона. В шатер я ворвалась на всех парах и сразу же задала вопрос, мучивший меня все это время:       — Он жив?       Пьер сидел на табурете, пялился в одну точку и жевал корку хлеба. В его позе и поведении не было никакого оживления, но и особой тревожности не было. Полная апатия. Узрев моего спутника, поэт выронил свою краюху и не издал ни звука. Я не могла ждать дольше секунды. Выпустив руку Фролло, я бросилась к бледному и недвижному мужу и прижалась к его груди. Пульс есть, слава Богу! Успела, я успела.       — Боже, какое облегчение, он жив.       — Мадам Труйльфу, что ЭТО?!       Возмущению Гренгуара не было предела. Он даже покраснел от злости.       — Разве ты не узнал своего учителя, Пьер?       — Хватит ломать комедию! — кажется, у Грени начинается истерика. — Что он здесь делает? О Всевышний, я так и знал, что нельзя было отпускать вас! Вы же просто не можете не сделать какую-нибудь феерическую глупость. Притащить сюда архидиакона Жозасского… Да кому, кроме вас, такое может в голову взбрести?! Немыслимо! Разве что вам хватило ума завязать ему глаза, уж и на том спасибо. Но вы подумали? Вы хоть на одно мгновение представили, что сказал бы мсье Труйльфу, если бы мог.       Как же меня это достало! Как де меня достало, что меня все шпыняют, пинают, орут на меня, обвиняют в глупости. И я должна все покорно выслушивать, извиняться. Вечно ползать, как побитая собака, и прощения просить у всех великих и мудрых. Заколебало! Я резко разворачиваюсь и влепляю Грене звонкую оплеуху.       — Заткнись! — от моего крика дрожит шатер. — Заткнись и никогда, слышишь, никогда не смей разговаривать со мной в подобном тоне! Сам-то ничегошеньки не сделал, палец о палец не ударил! Только и знал, что сидеть и дожидаться смерти Клопена! А я не собираюсь смотреть, как он умирает. Я вообще на молекулы разложусь, но не позволю ему умереть! И у меня уже в печенках сидит то, что меня за пустое место держат. Я королева, ясно тебе! И это было моё решение! Ты хочешь знать, что бы сказал мсье Труйльфу? А я тоже хочу это знать, только вот не отвечает мне муж. Может, тебе ответит, знаток ты этакий. А теперь, отвали.       Я подбегаю к Фролло, срываю с него повязку.       — Пьер Гренгуар?       Удивление Клода можно сравнить только с удивлением Гренгуара.       — Да, да, — я раздражаюсь, — знаю, что вы знакомы. Вот ваш пациент, архидиакон. И помните мои слова.       Фролло разворачивает раненого, но осматривает не столько рану, сколько лицо.       — В моих руках жизнь одного из потенциальных убийц Феба де Шатопера.       Это все страшное выводило меня из себя. Снова подлетев к Клоду я произнесла:       — Да, но вы ведь тоже желаете смерти капитану, не так ли? Этот подлый солдафон чуть не отымел твою прекрасную цыганку. Он держал в своих руках её прелестные ножки и все остальное, целовал её лицо и шею. А этот человек кинулся на подлого мужика и всадил в него нож. Благодаря ему твоя цыганка нетронута и может встретиться с тобой. Воздай ему добром за добро!       Священник принялся за свою работу с достаточным воодушевлением. Наверное, никогда в жизни мне не приходилось так нервничать. Я грызла ногти на одной руке, выворачивала пальцы Гренгуару второй рукой. Надо отдать поэту должное, хоть я и обидела, но он не уходил. Я не переношу много крови, поэтому просто физически не могла следить за действиями Фролло. Я попросила Пьера сделать это, а сама вышла из шатра на свежий воздух и в изнеможении опустилась на землю. Я так устала… Не знаю, на какой период времени, но я потеряла всякую связь с реальностью. Я оцепенела, и это оцепенение было самым прекрасным чувством, которое я ощущала в последнее время. Никакой боли, никакого страха, никаких воспоминаний. В голове ни одной мысли, абсолютный вакуум. Как бы я хотела, чтобы это продолжалось вечно. Я сухофрукт, мумия, мертвец. Я труп, и труп хочет, чтобы его похоронили.       — Мадам Труйльфу? Мадам, вы меня слышите?       Мой маленький маня-мирок, моя уютная нирвана безжалостно растерзана в клочья. Убийца… Пьер, у тебя булыжник в груди вместо сердца.       — Он жив?       Этот короткий вопрос уже вырос в моё сознание, как растение в землю.       — Да, все в порядке.       Я подскакиваю, как воланчик.       — Он очнулся?       — Нет, но…       Я не дослушиваю и вхожу в шатер. Руки Фролло в крови, сутана тоже, даже на пол немного попало.       — Слушайте, если вы лечили его кровопусканием…       — Он будет жить.       Тон архидиакона такой твёрдый и уверенный, что я не могу не поверить.       — Правда? Не лжете?       — Он потерял много крови, потребуется время на восстановление. Но, если не случится никаких непредвиденных осложнений, он будет жить. А теперь я хотел бы получить обещанную вами плату.       Голос священника мне кажется божественной симфонией. Если бы только я могла записать эту фразу на диктофон! Клопен все также бледен и глаз не открывает, но это ведь временно? Осталось совсем немного подождать, ведь так?       Я сажусь на край кровати и накрываю своей ладонью руку мужа. Теперь все будет хорошо, скоро ты вернешься ко мне.       — Пьер?       Поэт моментально материализуется.       — Да, мадам.       — Завяжи мсье Фролло глаза и проводи его к себе домой. Привяжи его там к чему-нибудь и обеспечь постоянный надзор.       — Что? — попробовал возмутиться священник. — Но ты же обещала…       — Я помню, что обещала! Но он ещё не очнулся, поэтому придётся подождать. Имейте в виду, бежать вам некуда. Здесь одни бродяги кругом, и выход в город вы сами не найдёте. Ведите себя хорошо, и скоро вы получите то, что хотите. Пьер, повязку ни в коем случае не снимать!       Поэт выполнил все в точности, как я велела. Наконец, шатёр опустел. Господи, как же давно меня не окружали тишина и покой. И такая тихая, мирная радость. Что это? Пение птиц? Почему моё ухо раньше не улавливало этих звуков? Почему я раньше не замечала игр солнечных зайчиков и дуновение ветра, проникающий в щель между занавеской на входе и землёй. Я отодвинула эту занавеску, и в шатер ворвался свежий воздух, уносящий с собой удушливую вонь от крови. За неделю шатер превратился в склеп, теперь сюда снова возвращается жизнь. И этот сквозняк — первый её вестник. Ловлю себя на том, что улыбаюсь. Первый раз за такое долгое время. Склеп ещё не до конца трансформировался, но в моей выжженной душе уже началась весна. Я осторожно, практически невесомо ложусь рядом с Клопеном, обнимаю его за руку, кладу голову на плечо. Все очень осторожно, чтобы не дай Бог не задеть рану. Какой он у меня красивый, чудесный, самый лучший. Должно быть, я никогда за всю свою жизнь не чувствовала себя такой счастливой. Как сделать человеку хорошо? Сначала сделать плохо, а потом, как было. Впервые за довольно долгое время мне спокойно, наконец-то истерзанные нервы могут избавиться от вечного напряжения. Как мне этого не хватало…       Пробуждение это зло, любая активность это зло. Не хочу двигаться. Не хочу и не буду.       — «На молекулы разложусь, но не дам ему умереть»? Так и сказала?       — Да, мсье. И пусть я понятия не имею, что она имела в виду под словом «молекулы», она заслуживает только ваших благодарностей, но никак не порицаний. Привести архидиакона во Двор Чудес было глупостью, но эта глупость спасла вам жизнь.       Сердце замирает, а внутренности сворачиваются в клубок. Хочется вскочить, завизжать, как дурочка-чирлидерша, стиснуть в объятиях так, чтобы кости хрустнули, но огромным усилием я подавляю в себе этот порыв. Уж больно интересно, что они ещё скажут, пока думают, что я сплю.       — Мне с трудом верится во все твои россказни. Возможно, ей нужно что-то от меня поиметь.       — Чепуха, пустое, — голос Пьера звучит даже немного раздраженно, — чем таким вы можете отплатить за тот самозабвенный уход, который вам был оказан.       — И правда, чем…       — Перестаньте, — теперь в его словах звучит насмешка, — любовь не торгуется, не взвешивает заботу на весах торговца.       Беседа умолкает, а чувствую, как рука Клопена осторожно проводит по моим волосам, задевает лоб. Возникнувшая от его неверия обида растворяется, будто её и не было. Улыбка выдаёт меня с головой. Я открываю глаза и даю выход эмоциям.       — Ты живой! Ты живой!       Мой радостный вопль слышен, наверное, в центре Парижа. Я целую его лицо, тискаю в объятиях, реву от счастья. Он хохочет, шутливо отбивается, ерошит и без того стоящие дыбом волосы. В радостном экстазе я забываю об осторожности, валю его на кровать и тут же отскакиваю, потому что лицо Клопена искажает гримаса боли.       — Прости, прости, прости. Я совсем забыла! Тебе очень больно?       В улыбке, которой он отвечает мне, есть что-то виноватое.       — Моё тело ещё слишком хило, чтобы выдержать всю силу твоего восторга, душа моя.       В шатер входит Эсмеральда.       — Клопен, я принесла тебе поесть. Сандра…       Цыганка ставит миску на пол и прижимает меня к себе, чем сильно удивляет.       — Как нам благодарить тебя за спасение Клопена?       Как же это умилительно и трогательно, аж в носу щиплет.       — Меня-то за что благодарить? Вы будто бы все забыли, что Клопена спасли архидиакон Жозасский и его фармацевтическая продукция. Я всего лишь взяла на себя труд доставить сюда вышеобозначенного человека.       — Никто другой не взял бы на себя такой труд, — утверждает Эсмеральда, отлепляясь от меня и заканчивая тем самым этот парад умиления.       Обед, который Жан и Эсмеральда смогли совместными усилиями организовать для Труйльфу, состоял из двух кусков хлеба и одного небольшого кусочка сала, и хоть цыган был голоден, но он посчитал нужным поинтересоваться:       — А вы сами-то когда в последний раз жрали?       Мы в три голоса наврали, что «жрем» регулярно и по-королевски, что помогло нашему больному с чистой совестью потрапезничать. Я ничего не ела где-то двое суток, но, тем не менее, не было для меня большего удовольствия, чем созерцать аппетит больного. Это ведь признак верного выздоровления, ведь так?       — А теперь, друзья мои, рассказывайте, каких дров вы тут наломали, пока я находился в вынужденном отпуске, — потребовал Клопен, отложив миску.       — Нет, это лучше ты нам расскажи, как это тебя угораздило так продырявиться!       Мне очень не хватает скалки, или сковороды, или ещё какого-то стереотипного атрибута разгневанной супруги. Клопен смеётся. Должно быть, я и в самом деле выгляжу комично.       — Раз вы все здесь в сборе, значит самого дурного не произошло, и «пеньковое ожерелье» подождет. Уже неплохо. На что вы жили все это время?       Вопрос адресован Гренгуару. Поэт как-то замялся.       — Та-а-ак, понятно. Эсмеральда, будь добра, принеси мне воды.       Цыганка послушно ретировалась.       — Отвечай, подлец, на что жили мои девчонки, пока я изображал бревно?       Тон был полушутливый-полусерьезный, я прыснула от смеха. Это все ещё было слишком мило для нашей суровой нищенской реальности. Меня не покидало ощущение какой-то сказочности происходящего.       — Жан «вышел на дело», Эсмеральда просила милостыню. Мадам Труйльфу тоже. Иногда.       — А ты, здоровый лоб, что все это время делал?       — Пытался всеми возможными для меня способами поддерживать вашу жизнь.       — Проводил все время возле моих мощей вместо того, чтобы заняться чем-то полезным? Иного от поэта и ожидать нечего. Ваш брат просто неспособен достать денег.       Быть сердитым сегодня не получалось, ругать тоже выходило из рук вон плохо. Сквозь всю эту мишуру деланного гнева волной прорывался смех.       — Ой, а сам-то! Дырявый добытчик. Лучше бы ты стихи сочинял, чем валяться бревном неделями. Не пущу тебя больше никуда! Будешь цветочки в горшочках выращивать.       — Молчи уж, королева рванья.       Он шутливо пихнул меня локтем в бок. Как я скучала по этому!       — Ладно, братцы-кролики, что теперь делать с мсье Фролло? Мое королевское величество желает выслушать ваши предложения.       Я немного замялась. Вот и как сейчас рассказать о том, что я фактически купила врачебные услуги Фролло, заплатив за них знакомством архидиакона с Эсмеральдой. Греня порубит меня на форшмак. Хотя за что? Ему что, сложно один раз показать Эсмеральду несчастному священнику? А вот и она. Легка на помине. Воду принесла, вручила кружку Клопену. Сказать или не сказать? Сказать, не сказать…       — Эсмеральда, Пьер, тут такое дело… Обещайте, что не будете ругаться?       Все трое уставились на меня с неподдельным ужасом на лицах. Наверное, если бы им сказали, что Апокалипсис ожидается со дня на день, они выглядели бы менее ошарашенными.       — Что ты сделала? — очень тихо спрашивает Клопен.       Я рассмеялась.       — Да ладно вам, ребята, выдохните. Все не так ужасно. Просто я пообещала Фролло, что познакомлю его с Эсмеральдой.       — Что?!       — Иначе он отказывался тебя лечить!       — Мало того, что ты подставила меня и себя, так ещё и Эсмеральду подвести под монастырь хочешь? Но это и в самом деле не страшно. Мы все хорошо понимаем, что нам надлежит сделать.       — Что?       — Не будь дурой.       Клопен провел большим пальцем себе по горлу.       — Нет! — выкрикнули мы с Гренгуаром в два голоса.       — Да что у вас за варварская привычка! — возмутился Греня. — Чуть что, сразу…       Поэт повторил жест Труйльфу.       — Мсье Фролло вас спас. И он мой учитель. Я не имею ни малейшего желания созерцать его принудительную смерть, особенно, если этого легко можно избежать.       — Вот, вот. Поддерживаю.       — А я что могу сделать? Он знает дорогу во Двор Чудес, мы попадем из-за него на виселицу.       — Ничего он не знает. Я привела его сюда с завязанными глазами.       — Я бы только хотела знать, что ему от меня нужно, — подала голос Эсмеральда.       — Вот! — подхватили Клопен и Греня. — Я бы тоже очень хотел это знать.       Ох, ребята, лучше вам оставаться в блаженном неведении.       — Что там происходит? — удивленно спросил Клопен.       И в самом деле, снаружи слышалась какая-то возня и шум. А также арго и ругательства.       — Пьер, прости конечно, но с кем ты оставил архидиакона? Меня терзают смутные сомнения…       — С Жаном.       В шатер с грохотом ввалился… Жеан. Бляха от сандаликов! Вслед за ним, словно слоны в посудной лавке, материализовались еще четыре каких-то мужика.       — Ой, начальник, а мы думали, вы того… Самого…       Один из четвёрки отвесил подзатыльник незадачливому оратору.       — Простите, король, за беспокойство. Дозвольте нам только забрать нарушителя, и мы сразу же уйдем.       Клопен перевёл взгляд на запыхавшегося школяра. — Приветствую тебя, мой добрый друг, — с поистине голливудской улыбкой отчеканил пацаненок, — помнится, ты мне должен пятнадцать су за последнюю бутылку вина на той попойке.       Минута молчания.       — А ну вон! — вызверился Клопен, и преследователей Жеана как ветром сдуло.       — Дружи-и-ище, как же я скучал!       Школяр раскрыл объятья и двинулся навстречу Труйльфу. И секунды не прошло, как наглец успел панибратски похлопать Клопена по плечу, потрясти его за руку и вообще всеми возможными способами продемонстрировать, что, мол, они с королем Двора Чудес кореша, и любые попытки надрать уши младшему Фролло будут караться по всей строгости местного законодательства. Цыган отпихнул школяра.       — Отцепись, Мельник, и потрудись оправдаться.       — В чем же, дорогой друг?       — Как ты здесь оказался?       — Спасался от добрых людей, которых вы, ваше величество, изволили выгнать из вашей резиденции. Простите за это нелепое вторжение.       Голос школяра звучал так подобострастно и вместе с тем комично, что ни у кого не возникало сомнений. Малец паясничает.       — Хорош в игрушки играться! — Клопен отвесил пацану затрещину. — Выкладывай, как тебя занесло в мои владения, пока я не велел обойтись с тобой, как и с прочими нарушителями. Заодно и от долга избавлюсь.       Тон Клопена заставил школяра стать чуть-чуть серьёзнее. Совсем капельку.       — Все очень просто, о великий король, ваша дражайшая супруга любезно согласилась меня проводить.       — Что?! — я подпрыгнула на месте. — Не было такого, врёт он все! Он, скотина такая, должно быть просто проследил за мной и старшим братом. Вот брехун! Да я тебя…       — Заткнись и сядь.       Такому безапелляционному тону попробуй не повиноваться. Тишина длилась минуту, две… Пожалуй, молчание затянулось.       — Эх, Мельник, что же тебе вздумалось преследовать мою жену? Этим ты здорово осложнил себе жизнь. Твой брат ещё может выкарабкаться, поскольку пришёл во Двор Чудес с завязанными глазами и оказал мне неоценимую услугу, но ты…       — Брось, Клопен, разве мы не друзья? Мы не один пуд соли вместе съели. Неужто ты мне не веришь? Что за чёрная кошка пробежала между старыми приятелями?       — Та же, что и между мной и Шатопером. Я никому не верю.       — Сдаётся мне, здесь какая-то ошибка. Наверняка, наши почтеннейшие блюстители порядка обознались и обвинили в нападении на капитана не того бандита. С чего бы это Клопену Труйльфу желать смерти человеку, которому он не должен денег.       — Это не твоя забота, Мельник. На твоём месте я бы лучше придумал весомый повод сохранить тебе жизнь. Пока я не вижу причин делать это.       — Наше товарищество уже не повод?       — Наше «товарищество» — это лишний повод вздернуть тебя прямо здесь и сейчас.       — Я разочарован в тебе, Клопен Труйльфу, но послушай. Я желаю примкнуть к твоему братству, стать твоим подданным. Тебе известно, что я уже давно веду образ жизни истинного арготинца, так отныне я желаю не только быть, но и называться им, носить с гордостью и достоинством это звание. Позволь мне стать частью этого места и доказать свою верность во многих славных деяниях.       Речь звучала почти торжественно, но мальчишке это не поможет. Что за блажь ударила в голову школяру? Ишь чего удумал. Возвращайся в колледж и взрослей, малыш.       — Добро. Оставайся, Мельник. Помни мою доброту, и отныне я тебе ничего не должен.       — Стоп, стоп, стоп, — я просто не могла позволить этому произойти, — Клопен, ты не можешь позволить ему остаться. Ты хочешь испоганить мальцу жизнь? Вот тебе сколько лет? Шестнадцать? Вот что тебе, идиоту, не хватает? Брательник с тебя пылинки сдувает, любит до одури, все для тебя делает, а ты, тварь неблагодарная, ему такую свинью подкладываешь. Не жалко брата? Он тебе и за мать, и за отца, и за…       — Что ты ещё о нас знаешь?       Вы можете себе представить ошарашенного, испуганного, сбитого с толку Жеана? И я не смогла бы, а, между тем, сейчас он именно такой. Да, чего-то меня понесло. Клопен тоже как-то странно смотрит. И Гренгуар, и Эсмеральда. Ну, е-мое, надо спасать положение.       — Эм… Ладно, слушайте. Дело в том, что мой отец был знаком с… Родителями Жеана и Клода Фролло. Поэтому я наслышана о их трагедии и немного о том, что произошло после.       Да, знаю, отмаз так себе. Но почему бы им не поверить, ведь это единственное удобоваримое объяснение моим обширным познаниям в биографии братьев Фролло.       — Как имя твоего отца? — как-то подозрительно спросил Жеан.       — Ты его не знаешь. Он был знаком только с твоими родителями и ещё когда ты был младенцем. Архидиакон тоже не имеет чести знать его.       — Отчего? Если твой отец друг нашей семьи, разве он не помогал братцу Клоду после смерти наших родителей?       — Нет, потому что… Потому что… Мой отец антиклерикал и не любит священников.       Ужасно хотелось треснуть саму себя по лбу. Что я несу?       — Торговец не любит священников? — искренне удивился Клопен.       — Ну так, само собой. Священники что проповедуют? Отказ от денег. А для папы деньги очень важны. Я именно поэтому и сбежала от него! Я же рассказывала тебе, Клопен.       Благодаря последним двум предложениям я обрела почву под ногами. Звучит не так уж и бредово. Ну, для Клопена. У Жеана отвисла челюсть.       — Ты сбежала от своего отца, потому что для него были важны деньги?       — Представь себе. Я хотела обрести свободу, но ты здесь явно не за этим. Ты станешь, как и большинство жителей Двора Чудес, обычным вором, опустишься на самое дно. Тебе оно надо? Возвращайся в колледж и не дури.       Жеан немного растерянно переводил взгляд с меня на Клопена, а до меня дошло, что я сейчас предложила парню свободу.       — Я желаю стать бродягой, и мне нет дела до моего брата. Именно за этим я пришёл сюда. Вы думаете, я рискнул своей жизнью ради брата? Вовсе нет! Я хочу быть вольным горожанином. Более того, я могу им быть!       А я искренне считала, что Жеан пришёл выручать Клода. Господи, Клод, что за свинью ты воспитал! Бросает учебное заведение, семью в лице брата, общество, нормальную жизнь, уходит в бродяги и… И мне стало стыдно. Блин, я ведь практически описала себя. Да, у нас с Жеаном разные мотивы, но поступок-то один и тот же. Ну разве что я учёбу закончила. Архидиакон еще ничего не знает о решении своей кровиночки. Клода ужасно жалко! У бедного священника и так мало хорошего было в жизни, так ещё и это.       — Я не вижу причин, почему бы тебе не стать одним из нас, — изрек Клопен, и это все решило.       — Клопен… — начала было я, но он твердо прервал меня.       — Я все сказал, а теперь исчезни, Фролло. Или уже не Фролло? Поэт растолкуй моим верноподданным, что сегодня они остаются без ночи удавок.       — А что же делать с архидиаконом? — спросил Пьер.       — Пусть сидит пока. Опосля решу его судьбу, но сейчас плохо мне, устал.       Цыган выглядел не самым лучшим образом, бледность была просто смертельной. Ну, конечно, он ведь ещё не до конца выздоровел. Правильно, пусть Клод сидит, вдруг его услуги ещё потребуются.       — Так, а ну-ка свалили все отсюда! Вы утомляете ещё не до конца поправившегося монарха.       Я вытолкала вручную из шатра всех посетителей. Мне совсем не нравится решение Клопена, но, как и всегда в таких ситуациях, у меня есть выбор: вдрызг разругаться с упрямым цыганом или попробовать косвенно повлиять на создавшееся положение. Выбор очевиден.