Эстетика нищебродства

      Мы с Клопеном лежим в шатре прямо на земле. Мне твердо, поэтому я взгромоздилась на супруга, насколько смогла, и завернулась в его рубаху, так как голышом уже все-таки было слишком холодно.       — Удобно устроилась, посмотрите-ка на неё, — усмехнулся Труйльфу, — а тебя не тревожит, что моя спина уже приняла форму каждого камешка и малейшей соринки на земле?       — Молчи, поганец, блудным мужьям слово не давали, — буркнула я в ответ, — и вообще, ты старик. С твоей осанкой надо больше спать на твёрдом.       — Как будто мы тут спали.       Клопен схватил меня за нижнюю челюсть и попытался поцеловать, но я вывернулась и ударила его затылком по подбородку. Зубы стукнули, но язык он, кажется, все же не прикусил. Жаль.       — Отвали, Иуда.       — Сдаётся мне, ты слегка запоздала с такими заявлениями, — засмеялся цыган, не обидевшись на мой удар, — ну будет тебе. Сама ж видишь, что моя коротенькая интрижка только на пользу нам пошла.       — Так ты теперь нашёл оправдание своему блядству?!       Я собралась заехать ему кулаком в лицо, но он перехватил мою руку.       — Хорошо, извини.       — Ты что-то сказал? Я не расслышала.       — Говорю: извини. Довольна? Твоя благосклонность дороже минутного удовольствия.       — Да что ты говоришь. В самом деле? А я уж думала, что единственное, чего я достойна, это тычки, крики и ругань. Знай, у меня теперь козырь против тебя на всю жизнь! Я отныне за любой косяк буду тыкать тебя носом в это дерьмо. Это и будет моей местью.       — Добро, пусть так.       Цыган обнял меня и задумался. Я ещё некоторое время ругалась, но, так и не получив реакцию, тоже замолчала. Возможно, Клопен знал или догадывался, что я скоро прощу его, а инцидент с потаскухой вспоминать не стану хотя бы для того, чтобы самой не расстраиваться.       Где-то там снаружи не умолкали беготня и разговоры. Отпущенные Фролло после урока дети шумно делили маски, костюмы, готовили свои номера. Солнце медленно клонилось к закату, и его красные лучи пробивались в шатер. Солнечные зайчики кровавого цвета прыгали по мягким, колышущимся стенам и по земле. Добрались даже до наших с Клопеном переплетенных ног. Что может быть прекраснее, чем легкий полумрак шатра и бегающие по нему огоньки. Что может умиротворять лучше, чем мерный гул внешнего мира… Весь мир, вся вселенная, все там, снаружи, по ту сторону галактики, а я здесь. Я и Клопен.       — Нет в тебе всего этого… Бабьего, — неожиданно заметил цыган, — всех этих ахов-вздохов, слез, грёз и прочего. Но и мужицкой грубости, жестокости, напыщенности я не обнаружил. Ты могла бы быть мне другом, если бы не была женщиной. От тебя нечего ждать удара в спину, ты не требуешь денег и подарков, не таскаешься и не пьешь, ты милосердна и совсем неглупа. Ты спасла мне жизнь. Я привязался к тебе…       Никто никогда еще не говорил мне таких слов. Это лучший из комплиментов. Я уткнулась носом ему в шею и поцеловала, он зарылся пятерней в мои волосы, помассировал затылок.       — Улыбаясь, десятки звезд Тихо гасли на небосводе. Мы решили дружить всерьез. Разве плохо у нас выходит? Кто и в чем помешает нам? Ведь нигде же не говорится, Что надежным, большим друзьям Запрещается пожениться? *       Труйльфу немного отодвинулся от меня и с непониманием уставился в глаза.       — Стихи? Общение с архидиаконом таки сильно повлияло на тебя.       — Архидиакон и не слыхивал таких стихов, — усмехнулась я, — да и чего ты прицепился к нему? Он, между прочим, и не пытался никогда навредить нам.       Клопен промолчал, но на самом деле, ничего и не нужно было говорить. Вот и пусть ревнует, ибо нефиг.       Занавеска на входе распахнулась, и в шатёр влетела Эсмеральда.       — Клопен, там Жеан… Ой.       Девушка покраснела, а Труйльфу принялся выдирать у меня свою рубаху.       — Эсмеральда, чтоб тебя… А ну задернула занавеску с той стороны!       Цыганка моментально испарилась, мы с Труйльфу переглянулись. Мда… Скоро о нашем… нашей консумации узнает весь Двор Чудес. Клопен подорвался и рванул за цыганкой.       — Эсмеральда!       — Куда-а-а! — я удержала его за руку. — Оденься, мать твою.       — О, Матерь Божья…       Клопен натянул портки со скоростью пожарника и бросился ликвидировать распространитель слухов в зародыше. Я задумчиво почесала макушку. Эх, кажись, мой любимый мужчина заразил меня вшами. Дай Бог, чтобы это было единственное, чем он умудрился меня заразить.       Эсмеральда медленно вошла в воду и протянулась вверх, расправив плечи. Со стороны её можно было бы принять за прекрасную жрицу какого-нибудь солнечного божества, вышедшую на молитву. Мужчины, которые могли бы оказаться поблизости, непременно упали бы и начали укладываться штабелями, но оных представителей человечества не наблюдалось в радиусе нескольких километров, к вящему удовольствию мужа нашей красавицы. «Жрица» обернулась, стрельнула в меня взглядом чёрных и глубоких, как Байкал, глаз и спросила:       — Сандра, ты идёшь?       — Да, конечно.       Я улыбнулась, встала и пошла вычесывать вшей нашей расчудесной принцессе всея Двора Чудес. Как оказалось, эта проблема очень распространена, хоть я могла бы и догадаться. Честно говоря, и Клопен, и Эсмеральда, и даже Гренгуар прекрасно уживались со вшами все это время, не говоря уже о Жане. Даже Фролло совершенно не беспокоил этот факт. Раньше мне отчего-то даже в голову не приходило, что с этим надо что-то делать. Но с тех пор, как мы с Клопеном начали… жить вместе, вопрос гигиены встал очень остро. Пришлось настоять на бане для всех. Теперь Сена была поделена на женскую и мужскую части. В мужской сейчас Клопен, Жан и Греня плещутся, а мы с Эсмой здесь тусуемся. Насекомых друг у дружки ищем. Эсмеральда легла на воду и погрузила в неё свои чудесные локоны, а я, поддерживая её за спину, принялась чесать её волосы частым гребнем.       — Я хотела бы, чтобы ты знала: я так рада за вас с Клопеном. Пьер объяснил мне, и я теперь понимаю.       Я поперхнулась удивлением. Даже не хочу знать, что там Греня наплел нашей невинной бедняжке. Будем надеяться, что объяснения происходили в теории, а не на практике. Хотя, сейчас достаточно удобный момент для растолкования некоторых непонятных моментов:       — Послушай-ка, а у вас-то с Пьером как дела? Раз уж мы заговорили на такую деликатную тему, мне тоже хотелось бы знать.       Скромная девочка отвела взгляд и зарделась. Это смутило меня.       — Прости, я лезу не в своё дело.       Цыганка выпрямилась и тряхнула волосами.       — Я не знаю, как мне быть. Мой Феб, мой прекрасный Феб… Я была уверена, что его образ навеки запечатлен в моём сердце, и я никогда не смогу не любить его. Однако, я стала замечать, что могу уже не размышлять о нем, а его лицо стирается из моей памяти.       Бедная цыганка подняла на меня полные боли глаза.       — Я дурная, я очень дурная, верно? Я не способна быть преданной и любить вечно. Как бы я хотела всегда пылать нежностью и страстью к моему Фебу, но теперь мне… Скучно. Я более не могу, как раньше, смотреть в небо и видеть только его лицо. Не скажешь ли ты мне, отчего?       Бедная, бедная девочка. Как искренне она раскаивалась в том, что её эндорфин, дофамин и адреналин больше не реагируют на Фебуса.       — А чье лицо ты теперь видишь в небе?       Цыганка пожала плечами.       — Всякий раз, как я об этом задумаюсь, приходит Пьер и придумывает мне занятие. Рассказывает что-нибудь или зовёт куда-нибудь. Когда он говорит, мне кажется, будто у меня растут крылья. Так… Как раньше было при взгляде на Феба. А его стихи…       — Это потому, что у Феба красивое лицо, а у Пьера — душа, — с понимающим видом заключила я.       — С ним я никогда не чувствую ни одиночества ни скуки. Он всегда готов прийти на помощь. Но это совсем не то, что было с Фебом.       Ужасно захотелось процитировать Ивана Грозного из бессмертной комедии «Иван Васильевич меняет профессию» и спросить: «Что тебе еще надо, собака?», но вопрос был бы риторическим, потому что я прекрасно знала, чего Эсмеральде не хватает — гормонального коктейля. И плевать, что Греня денно и нощно качает бицуху и тренируется с Клопеном, чтобы хоть немного приблизиться к идеалу своей ненаглядной. Плевать, что он бегает за ней на задних лапках. Плевать, что развлекает, занимается, все больше вливаясь в жизнь супруги. Эсмеральда плотно держит кольцо френдзоны и готова похоронить в ней бедного поэта. И хрен я что могу с этим сделать.       — Знаешь, Эсмеральда, невооруженным глазом видно, как сильно Пьер тебя любит. А насчёт «не как с Фебом» задумайся. Ведь твоя любовь к Фебу уже прошла. Может быть, это и не была любовь? Может, она, любовь-то, совсем другая.       С этими словами я улеглась на руки цыганки и принялась избавляться от собственных вшей. В этот момент неожиданно зашевелились кусты. Эсмеральда уронила меня в воду и испустила протяжный вопль. Пока я отплевывалась, из кустов робко выступил старший Фролло, закрывая себе лицо руками. Споткнувшись, священник рухнул на землю, я ругнулась, а Эсмеральда в очередной раз покраснела.       — Сандра, не могли бы вы воздержаться от ругательств в моем присутствии?       — А вы, падре, не могли бы говорить по делу? Чего вам здесь потребовалось?       — Там ваш супруг сцепился с моим братом, и никто не решается их разнять. Возможно, вы могли бы это сделать.       Бляха от сандаликов, что опять…