Эстетика нищебродства

      Второй акт моей божественной комедии стремительно набирал обороты. Знаете, как сделать человеку хорошо? Правильно, сделать плохо, а потом так, как было. До чего же я была глупа, когда сетовала на свою келью, теперь вернуться в неё — предел моих мечтаний. И не только потому, что подстилка из соломы — роскошная постель по сравнению с твёрдыми и ледяными камнями, а еда, приносимая Квазимодо, хотя бы имела право так называться в отличие от того, что пытаются мне выдать за пищу в тюрьме. Куда важнее было чувство безопасности, а вернее, его отсутствие. Благословенное ощущение, с которым мне пришлось распрощаться сразу же после того, как я оказалась в руках правосудия. Это конец. Я реалистка, и обманывать себя не в моих правилах, так что отрицать глупо. Очень скоро я в самом деле умру. Этот факт, конечно, удручает, но почему-то я терзаюсь не столько этим, сколько вопросом: ну как могла Флер так поступить со мной? Зачем ей это? Что ей пообещали за мою голову? Неужели и Матиас тоже оказался предателем? Если это так, значит у Клопена под боком враг, которому он доверяет! Как жаль, что я совсем никак не могу его предупредить… А Квазимодо! Бедный мальчик, я так и не выполнила своего обещания и не отвела его к Фролло. Хоть бы звонарю не пришло в голову накладывать на себя руки, а ведь я сама как-то подбросила ему такую мысль. Нет предела моему идиотизму! Фролло… Надеюсь, хоть с ним-то все в порядке. Архидиакон — умный человек, он должен выкрутиться. Он обязан выкрутиться, Жан без него не проживет. Фролло пошёл сдаваться инквизиции, чтобы спасти меня. Прав был Клопен, от меня одни проблемы. Но, что проку теперь об этом сожалеть…       Сквозь маленькое окошко с решеткой пробился тоненький луч солнца. Я перебралась к нему и подставила живительному свету свои бледные плечи. Как тяжело и тоскливо сидеть здесь. До чего же тут влажный и холодный пол, как я только еще не застудила себе все, что только можно. А, впрочем, с чего бы мне об этом беспокоиться, никогда не слышала, чтобы трупы болели. Да, я решила, что умру. Не в том смысле, что я тут самовыпиливаться собралась, я просто не стану снимать ошейник. Принять такое решение было невероятно трудно, ведь стоило мне вспомнить о родителях (в первый раз за все время пребывания в Париже, кстати), о своём доме на колёсах и прочих геранях на подоконниках, как возник ужасный соблазн свалить туда из этой страшной темницы со злобными людьми и тюремной баландой, убраться подальше от холодных камней, «испанских сапогов» и плетей. Но я поняла, что если сдамся, то меня однозначно ждет самоубийство. Только сделаю я это дома, на мягкой кровати в окружении герани. Так что малодушие пришлось отбросить. К слову сказать, я существую в этой темнице уже вторую неделю, и меня, разумеется, подвергали пыткам. Пока что ничего нестерпимо ужасного типа пытки водой или крысами не было. Был «испанский сапог» по примеру Эсмеральды, от которого у меня повреждена нога, и были плети. Но плети самые обыкновенные, без железных наконечников и крючков. Можно сказать, что я дёшево отделалась, меня не сжигали заживо, не отрубали мне конечности, не вливали в рот раскаленную смолу. Все пытки длились не дольше десяти минут. Конечно, было очень больно, но, учитывая, что могло выпасть мне на долю… Эти люди приставали ко мне с предсказуемым вопросом о Дворе Чудес, но ответ не понимали вообще, что к лучшему, потому что я крыла их многоэтажным русским матом. Они принимали это за неизвестный язык и искали переводчика, что было очень забавно, настолько, насколько я могу считать что-то таковым в моём положении.       Честно говоря, поначалу я рыдала, орала и закатывала жуткие истерики так, что узникам по всей темнице не было покоя от меня, но все это продолжалось ровно до того момента, пока я не определилась, что мне дальше делать: отправляться домой или нет. Приняв решение, я успокоилась и как-то даже смирилась со своей новой действительностью. Все-таки от воплей было больше вреда, чем пользы. Если в келье я больше всего на свете хотела, чтобы кто-нибудь пришёл и спас меня, то теперь я перестала об этом мечтать и этого желать. Слишком уж это опасно. Будет куда хуже, если кто-нибудь из моих близких погибнет, пытаясь выручить непутевую бродяжку. Иногда меня посещали мысли: а если бы я все же вернулась домой, смогла бы я забыть все и жить дальше? Ведь я легко забыла свой дом и оставленный по ту сторону реальный мир. И ответ: нет, не смогла бы. И дело не в том, что я будто бы не люблю своих родителей, вовсе нет, но я уже вылетела из того гнезда, и мне достаточно просто знать, что оно и его обитатели в порядке. Я не видела их уже больше года, но точно знаю, что о них есть кому позаботиться, и беспомощными, в случае чего, они не останутся. Скорее всего, настоящая причина заключается в том, что та семья любила меня по определению. Просто потому что я есть, потому что я у них родилась. И, если бы родилась не я, то это не имело бы значения, родители в любом случае любили бы ребёнка, который у них появился. Новое же семейство, которое я обрела здесь, любило и ценило меня не за то, что я есть, а за то, кем я являюсь. Моя личность и качества играли здесь первостепенную роль, и это говорило мне, что я полезна и нужна. Именно я необходима, и другой человек на моем месте не дополнил бы картинку, как кусочек паззла с не той формой сторон. И знаете, это вносило в мою жизнь какой-то смысл. Если бы я вернулась жить в лоно первой семьи, это было бы шагом назад. Ведь если на свете совсем нет людей, которые любят тебя за то, кем ты являешься, то получается, тебя совсем не за что любить. Ну, или ты настолько гениален, и твой внутренний мир настолько новаторский, что понять тебя никто не в состоянии. Но я-то уже пожила на свете и прекрасно знаю, что к категории непонятых гениев отношения не имею. Оставить здесь все значит потерять смысл жизни. А кому она нужна, эта жизнь, если она бессмысленная. Кстати, через это становилась все понятнее фраза «враги человеку домашние его». Раньше она мне казалась ужасной и жестокой, но жизненный опыт потихоньку раскрывал мне её секрет. Теперь я осознавала, что это не о ненависти к родственникам и не совет пойти и скорее трахнуть любимую тещу по голове обломком арматуры, а об ограниченности, на которую обречен человек, не вылетающий из гнезда в большой мир. Это и духовная ограниченность, и душевная.       Солнце поднималось все выше, луч становился все толще, а я чувствовала себя все лучше. Даже Пакетта страдает от отсутствия солнечного света меньше, чем я, наверное. Кстати о Пакетте. Я совершенно уверена, что наш со стражниками путь к темнице пролегал через Гревскую площадь. Могу поклясться, она где-то тут неподалеку. Интересно, а насколько далеко я нахожусь от самой затворницы. Я подняла голову. Единственное окошко находилось довольно высоко, а нар или ещё хоть чего-то, позволяющего забраться под потолок камеры, тут не имелось. Хорошо, хоть стены довольно щербатые. Если бы только не моя нога… Да и рука, та что была сломана, в такой сырости сильно беспокоит, но это ещё ладно, а вот с то ли вывихнутой, то ли с сильно ушибленной нижней конечностью какие бы то ни были скалолазания исключались однозначно. И ждала бы я себе спокойно смерти, если бы не один неожиданный визит.       — Эй ты, проснись сейчас же! Открой глаза. Дорогая, я не могу загорать здесь вечно. Ещё немного, и я имею все шансы сгореть не на солнышке, а на костре за беседы с арестанткой.       Я с трудом приподняла голову и попыталась сфокусировать взгляд на потревожившем меня человеке. Лежала я ровно до того момента, как успела сообразить, что со мной через окошко говорит… Жеан.       — Мельник?! Что ты здесь делаешь?!       — Да не ори ты. Дозваться до тебя пытаюсь. И как только у тебя выходит спать так, словно не на камнях лежишь, а на мягкой перинке. А казнь? Казнь вовсе не мешает тебе предаваться Морфею?       — Как ты здесь оказался? А, неважно. Как там Клопен? А все остальные? Ты знаешь что-нибудь о Клоде? Никого больше не поймали? Ты должен передать Клопену, непременно скажи ему, что Матиас предатель.       — С чего бы мне вдруг сообщать другу такую очевиднейшую ложь? Да ещё и порочить имя другого моего друга.       — Это не ложь. Флёр! Именно из-за неё меня поймали. Матиас, наверняка, с ней в сговоре.       — Мы знаем. Да, поймали тебя из-за нее, но она сделала это из большой любви к названному тобой цыгану. Нашего дорогого герцога поймали во время врумалий, и прекрасная дама де Гонделорье отправилась вызволять возлюбленного. Ей было предложено забрать господина своего сердца в обмен на твою голову. Если тебя это утешит, она раскаивается в своём поступке.       — Ладно, шут с ней. Тогда, зачем ты явился? Уж всяко не попрощаться со мной. Лучше бы Клопена привёл…       — Во-о-от, с этого и следовало начинать, — Жеан вытащил из-за пояса железный напильник и принялся пилить решетку, — нынче состоялся побег моего братца из заключения. С моей помощью, разумеется. А тут, смотрю я и вижу, что рядом и ты кукуешь. Что ж, чего бы не порадовать старого друга да не вызволить заодно и его прекрасную жену.       У меня уже в который раз отвисла челюсть.       — Погоди, то есть, ты спас Клода из тюрьмы?       — Что тебя удивляет? — оскорбился Жеан. — Мы с ним не ладили, но ведь это совершенно не значит, что я до того ненавижу братца Клода, что оставлю его на съедение судьям и крысам. Что по натуре своей одни и те же существа. Все же в нас с архидиаконом Жозасским течёт одна кровь. Да и я бы без него давно бы подох в ближайшей канаве.       Я усмехнулась.       — Ошибаешься. Ты без него подох бы ещё в колыбели. — Ну будет тебе, — он уже заканчивал свою работу, — ты не в том положении, чтобы читать мне проповеди. Да и к тому же, монополия на эту привилегию принадлежит исключительно братцу Клоду.       Жеан согнул решётки, теперь отверстие было достаточно широким для моей худощавой фигуры. — Спасибо тебе, Жеан, — я улыбнулась, — я ведь раньше считала, что тебя интересуют только женщины и выпивка, а тут такой самоотверженный поступок. Я сильно ошибалась на твой счёт.       Школяр покачал головой. — У почтенного и добродетельного отца Клода лучше получалось благодарить. В кои веки я услышал в его проповеди, что меня после смерти ожидает не адская погибель, а райское блаженство. Ей-Богу, когда в проповедях появляется хоть что-то новое, то и слушать не очень тоскливо. А теперь, некогда болтать, забирайся давай.       — Прости, но у меня перебита нога, я никак не могу пойти с тобой. Лучше тебе прямо сейчас бежать во Двор Чудес. Я буду молиться…       — Хватит молиться. Молилась уже. Сейчас надо действовать, держи. Обвяжи её вокруг талии.       Жеан бросил мне конец веревки. Я обомлела, но сделала, как он велел. Я и так-то не была толстой, а в келье и тем более в темнице ещё сильнее похудела. Мне следует сказать спасибо тюремной баланде, Жеан легко и быстро вытащил меня. Бежать было крайне затруднительно, и школяру пришлось посадить меня к себе на плечи. Ругаясь сквозь зубы и не реагируя на требования бросить меня и спасаться самому, он побежал.       — Стой, стой! — воскликнула я, увидев нору Пакетты. Просто невозможно упустить такой шанс.       — Не трать слова и не привлекай внимания, ты же не хочешь, чтобы мы попались.       — Я не о том. Мы должны остановиться возле крысиной норы.       — На что тебе сдалась крысиная нора, а особенно теперь?       — Не спорь. Неизвестно, когда ещё я сумею пробраться на Гревскую площадь.       Жеан не переставал ворчать и ругать меня на все лады, но просьбу выполнил. Я вцепилась в решётку.       — Пакетта? Пакетта Шантфлери?       Страшная, сгорбленная старуха показала голову из мрака и уставилась на меня абсолютно пустыми глазами.       — Цыганка… — процедила она сквозь зубы.       — Вот ведь безумие, — не переставал возмущаться Жеан, — нас вот-вот схватят, а она вон что выдумала, с безумными старухами беседы вести.       — Да какая я вам цыганка? Я славянка вообще, но не в том суть. Пакетта, у меня к вам предложение, от которого вы не сможете отказаться. Хотите встретиться со своей дочерью?       В глазах несчастной мелькнул совершенно чокнутый огонёк. Одно мгновение, и Пакетта вонзила острые отросшие ногти в мои запястья. Жеан окончательно перестал что-либо понимать.       — Ты знаешь, где она? Ты знаешь, что с ней? Моя бедная маленькая Агнесса жива? Заклинаю тебя, скажи мне.       Я выдрала свои руки и с грустью посмотрела на капельки крови.       — Да, я знаю, где она и что с ней. С ней, кстати, все в порядке, но, чтобы увидеть её, вам придётся пойти с нами. Жеан, пили решетку. И ещё одно, помните, пожалуйста, что, если вы нас придушите, дочери вам не видать.       Затворница моментально сменила гнев на милость.       — Милая, добрая девочка, умоляю, отведи меня к моей крошке Анессе, ты моя единственная, последняя надежда. Проси, что хочешь…       — Да, да, — я замахала на неё руками, — Жеан, какого хрена ты застыл. Пили, говорю, решётку.       Школяр хлопнул себя по лбу.       — Ты полоумная? Нам надо бежать!       — Похоже, что из нас двоих полоумный ты. Какая буква во фразе «пили решетку» тебе неясна? Препираясь со мной, ты только тратишь драгоценное время.       Фролло-младшему не оставалось ничего, кроме как делать, что велено. И тут я поняла, что мы пропали. На другом конце площади нас заметили стражники и тут же кинулись к нам.       — Жеан?       Он обернулся.       — Вот дерьмо!       Наша смерть неумолимо приближалась, а я поняла, что вместе со мной Жеану не улизнуть. Такой балласт подведет его под монастырь. Господи, какая же я идиотка…       — Беги, Жеан, беги один!       Он без лишних слов подхватил меня на руки, но с места не двинулся.       — Оставь меня и уноси ноги. Какого хрена ты опять изображаешь истукана?       Парень аккуратно опустил меня на землю и ткнул пальцем вперёд. Да, было от чего застыть. Бесчувственные стражники не подавали признаков жизни, а нам навстречу шёл Квазимодо.       — Звонарь моего брата нас не убьет? — не отрывая взгляды от горбуна, спросил Жеан.       — Искренне на это надеюсь, — ответила я, также уставившись на Квазю.       Бежать не имело смысла. При встрече с опасным животным, а моё жестокое подсознание воспринимало горбуна именно в этом качестве, нельзя показывать, что ты его боишься. Постепенно звонарь подошёл к нам совсем близко, а затем неожиданно схватил меня за шею. Если бы не осознание того, что привлекать внимание нельзя, я бы завопила так, как не орала даже тогда, когда он нес меня по стене Собора.       — Веди к хозяину или умрёшь, — отчеканил он.       Я с трудом кивнула.       — Только… — я задрожала всем телом, — возьмём с собой затворницу?       — Да, умоляю, отведите меня к моей дочери! — отмерла и снова заныла Пакетта.       Слово «отпусти», похоже, сыграло решающую роль. Квазимодо позволил допилить решетку, и мы всей нашей безумной компанией отправились во Двор Чудес. Я иду, мой Клопен!