Эстетика нищебродства

      — Я знал, что влияние Жеана не пройдёт бесследно, — сокрушался Клод, битый час пытаясь отнять у меня бутылку, — всего несколько часов в его обществе вам хватило, чтобы перенять все дурные привычки.       — Дорогой отец Клод, извольте вам напомнить, что именно ваш забулдыга-брат спас ваши конечности от отсоединения, так сказать, ик, от общего организма. Так что, у меня теперь пожизненная монополия на право не слушать ваши проповеди.       Жеан повис на плече Фролло и дохнул ему в лицо перегаром. Я искренне надеялась, что это заставит упрямого священника разжать пальцы и отпустить горлышко сосуда, но мои чаяния были напрасны.       — Если единственным вашим желанием было избавиться от моих попыток наставить вас на путь истинный, то вам стоило позволить мне умереть. Ничто другое не заставит меня отступиться. Особенно теперь, когда я знаю, что небезразличен вам.       Несмотря на дымовую завесу кабака, мне удалось рассмотреть на лице Клода улыбку. Героический священник. Вцепился в Жеана, как в бутылку моего алкоголя, и нипочем не отпустит. Держу пари, воображение архидиакона уже причислило юного школяра к лику святых за этот великий во всех отношениях поступок — спасение двух несчастных из лап инквизиции. Хотя, кого я обманываю… Конкретно для Клода имеет значение лишь то, что брат именно его не бросил и рискнул ради него жизнью.       — Да, я тоже тебя очень люблю, братик, — заверил Жеан, пытаясь собрать глаза в кучку, — но сейчас ты не совсем справедлив. Во Дворе Чудес слишком много людей не брезгует горячительными напитками, чтобы ты мог обвинять меня в пагубном влиянии на Сандру.       Что верно, то верно. И это ещё мягко сказано.       — Мсье Фролло, вы не имеете права указывать мне, что делать.       Я топнула ногой.       — У вас есть два выхода: вы можете сейчас выйти на свежий воздух, немного проветрить голову, понять, что для ревности нет оснований, найти своего мужа и приятно провести время. Или… — он потряс сосудом в воздухе, — последовать примеру Жеана, проснуться завтра совершенно больной, выслушать очередной выговор и долго и мучительно приходить в норму. Выбор за вами, но я бы настоятельно советовал не делать опрометчивых поступков и покинуть это заведение. А, впрочем, лучше помогите мне вытащить отсюда Жеана.       — Что? — возмутился школяр. — Вы не имеете права указывать мне, что делать!       Поганец тоже попытался топнуть, пародируя меня, но удар ногой о землю получился слишком нетвердый, и паренек рухнул бы, если б не вовремя подставленная рука Клода. Естественно, я не могла отказать. Мы с Фролло-старшим успешно выволокли Жеана из кабака и потащили его к его палатке. Сегодня архидиакону уж очень хотелось удержать брата от развратных поступков на почве алкоголя.       А ведь священник прав. Я веду себя, как маленький ребёнок. Нашла, к кому ревновать. Ну не настолько у Клопена развито чувство общности, чтобы он вернулся к своей любовнице шестнадцатилетней давности. Хотя, Эсмеральда захочет целую семью, это наверняка. Но не может же она быть такой подлой, чтобы просить Клопена бросить меня! Или это её право… Додумать мысль я не успела, потому что вспомнишь солнышко, вот и лучик. А именно Труйльфу с почему-то квадратными глазами. Не поняла…       Ну вот, не успели мы от одной беды отделаться, как другая уже тут как тут. Людовик XI решил ликвидировать все дворы чудес, включая наш. Вообще-то эти ликвидационные рейды и раньше случались, что оборачивалось довольно кровавыми представлениями. Вот ведь средневековая логика! И не поспоришь. «Уничтожить нищету и преступность» в понимании Людовика XI носит абсолютно буквальный смысл. Да здравствуют преступные методы в борьбе против преступности, ага. Но не будем увлекаться гуманистическими идеями, для них сейчас не время. Сейчас время драпать. Драпать с пустыми руками означает сдохнуть с голоду, так что обитатели нашего Двора Чудес собирают монатки со скоростью, приближенной к звуковой. Мы с Гренгуаром тоже старательно запихиваем в повозку Клопена весь наш нехитрый скарб под монотонные завывания паникующей Пакетты. Кажется, этим она уже даже Эсмеральду достала. Особенно Эсмеральду. Решив, что у неё опять собираются отнять дочь, Шантфлери близка к истерике. Наверняка, у бедняжки в Крысиной норе крышняк поехал. Немудрено. Кстати, моя ревность больше не подает признаков жизни. Наблюдая, как бывшая затворница приклеилась к Эсмеральде, нетрудно сообразить, что ей придётся научиться размножаться почкованием, чтобы суметь прилепиться ещё и к Клопену. Кстати, сам цыган не принимает участия в сборах, а вместо этого о чем-то сосредоточенно размышляет, сидя на завалинке. Причитания Пакетты немного перекрывает скрип. Так сразу и не поймешь, что скрипит: зубы Грени или старая повозка.       — Что, Пьер, тёща успела задолбать за несколько часов? — я не удержалась и хихикнула.       — Ой, не говорите, — вздохнул несчастный, — тяжёлый человек. Я понимаю, она многое пережила, но годы затворничества сильно повлияли на её умение общаться с людьми и жить среди них. И, мне кажется, у неё мания.       — Да, пожалуй. Надеюсь, это пройдёт. Возможно, она на что-то другое переключится?       — Я на это даже надеяться боюсь. Слишком уж маловероятно. Скорее всего, она теперь будет считать Эсмеральду своей собственностью. А ведь она даже Эсмеральдой её запрещает называть! А я не знаю никакую Агнессу, мне вообще плевать на Агнессу.       Гренгуар излишне резко опустил ящик с инструментами на доски. Мда… Кто бы мог подумать, что присутствие Пакетты так пагубно скажется на семейной жизни Гренгуаров. Я обернулась и несколько мгновений не отводилась взгляда от скульптурной группы «Психея в руках Аполлона». И ведь не обвинишь Пакетту, у нее психологическая травма… Идея!       — Знаешь что, Пьер? Да оставь ты эти ковры, Бога ради, кому они нужны. Давай поможем друг другу. Ты сейчас подсядешь к Клопену и попытаешься узнать, что он планирует делать дальше, а я попробую решить твою проблему с тещей. Идёт?       Гренгуар немного оживился. Хм, а он в меня верит. Приятно.       — Да, конечно! Все, что угодно, если вы действительно можете помочь.       — О, друг мой, тебе помогу не я.       Я побежала искать Фролло. Старшего, само собой.       Клод был найден в классической позе мыслителя. Сидит на камне, подперев голову, и смотрит в одну точку. Рядом суетится Жан и храпит Жеан. Ох уж эти не приспособленные для обычной жизни мыслители…       — Мсье Фролло, разве вы не знаете, что настало время делать ноги? Какого черта вы бездельничаете?       Он перевёл на меня отсутствующий взгляд.       — А, мадам Сандра, у меня к вам тоже риторический вопрос. Присядьте.       Я выполнила его просьбу. А что ещё оставалось?       — Удивительно, просто невероятно, но Жан подает очень большие надежды. Я обучаю его и понимаю, что место его не здесь и даже не в колледже Торши, а в Сорбонне. Я пытался дать брату все, что имел сам, и даже больше, но он отверг все мои попытки. Зато мне удалось обрести утешение в сироте. Я хотел бы дать ему свою фамилию. Это безумие, но я хотел бы его усыновить.       Я обернулась. Жан был совершенно поглощен сборами и не прислушивался.       — Эта идея куда менее безумна, чем, например, решение усыновить Квазимодо.       — Да, но что я теперь могу ему дать? Я лишился всего, что имел. Моё положение в обществе теперь не выгоднее вашего.       — Ваш вопрос не такой уж и риторический. Положение в обществе — вещь динамичная. Самое главное, что вы можете дать Жану, — это знания. Поверьте, он оценит.       — Вы будете оспаривать риторичность моего вопроса? Меня считают разбойником.       Клод окинул меня взглядом, наполненным безнадежностью. И правда, о какой динамичности я вообще говорю? Можно вытащить человека из двадцать первого века, но двадцать первый век из человека не вытащить.       — Ладно, признаю. Трудновато будет. Вот бы вас как-нибудь перед законом очистить.       — Это невозможно!       — Если вы сделаете что-то значимое… Или как-нибудь убедите всех, что вас заставили. Или… Связи! У вас же есть связи.       Клод медленно поднял голову. Теперь он имел вид мыслителя, который только что познал смысл бытия. Только включенной лампочки над головой не хватает.       — Благодарю вас, мадам Сандра, я перед вами в неоплатном долгу.       Священник растаял в пространстве со скоростью, заставляющей верить в его иноземное происхождение. Ладно, чего бы он там ни выдумал, будем надеяться, что Клод, как человек умный, тупить не станет.       На горизонте нарисовался крайне взволнованный Гренгуар.       — Мадам Труйльфу, мы… Мы покидаем Париж. А вы решили мою проблему с матерью Эсмеральды?       Бли-и-ин.       — Куда же мы пойдём?       Я вцепилась в руку Клопена и время от времени трясла её. Клопен не возражал. Он понимал, что мне нужно куда-то девать эмоции.       — Я не слишком понимаю твою тревогу. У бродяг нет дома. Видимо, в тюрьме ты забыла, что означает отсутствие постоянного пристанища.       — Нет, не в тюрьме, а во Дворе Чудес, который был нашим пристанищем больше года. И это только с момента моего появления.       Я раздраженно отбросила его руку.       — Это не более, чем счастливая случайность, — флегматично заметил цыган, — на рассвете тронемся.       — Неа, не тронемся.       Ну вот, почему я всегда выступаю в качестве разносчика плохих новостей?!       — Сомневаюсь, что Фролло вернётся к рассвету. Тихо, тихо, тихо, прежде, чем возмущаться, дослушай.       Я пересказала ему наш диалог с Клодом и смогла-таки убедить, что мешать священнику не стоит. Всё-таки, в Клода верят все. Даже Труйльфу.       Солнце осторожно выглянуло из-за линии горизонта и окрасило небо в лёгкий персиковый оттенок. Создавалось впечатление, что даже небесное светило несколько опасается вторгаться в общество бродяг и разбойников. И правильно, нашим только дай возможность. Если бы солнце спустилось чуть ниже, его уже разобрали бы на угольки для костра. И у неживой природы есть инстинкт самосохранения. Как сказал однажды Клопен: «В лебеде можно видеть символ непорочности и целомудрия, а можно видеть мясо. И второе намного полезнее, ибо символ целомудрия в рот не положишь». Золотые слова. Как хорошо, что солнцем можно обогреваться и не вытряхивая из него все внутренности. Ночь была холодной, но уж больно деятельной. Не замерзнешь. Сейчас наоборот. Вроде как и теплее, только не чувствуется это. А ещё говорят, что мир не антропоцентричен. Клопен накинул мне на плечи какое-то ветхое пальто.       — Утро холодное, — лаконично прокомментировал он и выпустил в свободное плавание по воздушному океану колечко дыма изо рта.       — Человек — мера всех вещей, правда, Клопен?       — В рамках отдельно взятой цивилизации.       Удивительные слова, почти пророческие, я бы сказала.       — А разве так было не всегда?       — Так было раньше, теперь не так.       — А как теперь?       Он сел рядом со мной и затянулся на несколько мгновений.       — А теперь есть объективная истина.       Я немного подумала.       — В древней Греции человека считали мерой всех вещей. Это дало начало греческому антропоцентризму. А греческий антропоцентризм дал начало искусству, которое можно воспринимать зрением. Известно ведь, что греки большие мастера в скульптуре и архитектуре. Получается, у греков не было объективной истины?       — Откуда же ей взяться? Ежели человек мера всех вещей, а все люди различны, то нет одной правды. А правда должна быть одна.       Плюрализм двадцать первого века закидал бы Клопена тухлыми помидорами. Слава Богу, мы не в двадцать первом веке, нам позволено думать, как хочется.       — А, по-моему, все люди одинаковые. Один и тот же набор качеств, но в разной последовательности.       — В таком случае, отдай пальто. По мнению северного человека, тут душно.       — Ты слишком буквален.       — Зато точен.       — Какая-то слишком математическая точность.       — Где же ещё нам брать точность, как не у точных наук?       Он снова выпустил в воздух струю дыма. Ненавижу запах курева.       — Между прочим, от курения умирают.       Он пожал плечами.       — Все хорошее когда-нибудь заканчивается.       — Ты в самом деле считаешь свою жизнь хорошей?       Он усмехнулся.       — Это объективная истина.       — Какой-нибудь король с этим явно бы не согласился.       — А кто сказал, что объективная истина у королей?       — Объективная истина у разбойников?       — Ну, разумеется. А ты не знала?       Он откровенно насмехается надо мной, но как-то наплевать.       — У таких разбойников, которые висят на кресте и просят помянуть себя в Царствие Божьем.       Дальше я спрашивать не стала, это было бы уже как-то даже неприлично. Конечно, я жена, но мое право лезть в штаны человеку ещё не даёт права лезть к нему в душу. В душу пускают по особому приглашению.       Солнце поднималось все выше. Это последний рассвет, который мы встретим во Дворе Чудес. Мы с Клопеном наблюдаем, как через всю площадь к нам несётся Фролло-старший.       — Бегите скорее! Через два часа здесь будут войска!       Этот рассвет может стать последним не только в жизни Двора Чудес, но и в нашей жизни.