Веди, словно лезвием, К сердцу и сквозь него. Крик питает меня. Наполни им вновь, Укрощая на время…
Намджун уходит с работы пораньше, спихнув некоторые дела на младших коллег, но по пути встаёт в глубочайший затор — всё как на зло. Пахнет гарью и кажется, будто грязный дым проникает прямо в салон — окна приходится закрывать и переходить на кондиционер, иначе можно свариться, задохнуться, проще говоря, умереть не самой приятной смертью. И почему именно сейчас ему приспичило ехать домой? Намджун и раньше так делал, но совсем редко, будучи человеком ответственным и совестливым, да и продумывал это заранее, если один день можно считать за «заранее», а сегодня получилось слишком спонтанно. И почему — Намджун сам ответить не мог, но отчего-то боялся и ругал изо всей силы свою интуицию. После того дня, как Намджун заметил новое упоминание о незнакомом для него друге Юнги, он хотел было задвинуть эту мысль в долгий ящик, признать, что он в самом деле слепой, возможно изрядно заработавшийся идиот, который в упор не замечает, как братишка строит личную жизнь. Но разум не отпускал, тем более, когда Намджун всерьёз задумался над последним словосочетанием: личная, чёрт возьми, жизнь. Инстинкт старшего, главы семьи заставлял думать, задаваться вопросами, в конце концов: а кто это, откуда, чем живёт и занимается? Беспокойство начинало выходить за рамки, но ещё не вопило, хватая Юнги за грудки и вытрясая ответы — с ним так ни в коем случае нельзя. Намджун бы ни за что не позволил себе или кому бы то ни было обижать брата, пусть они оба взрослые люди. Жизнь так распорядилась и заставила быть более щепетильным с родными, их ведь не так уж и много. Проблема состояла в том, что этот Чимин был буквально неуловим. Намджун стал украдкой наблюдать, но не находил каждый раз ни единого следа или чего-то подобного, что не скажешь о брате — изменения в том были видны. Скорее это касалось поведения — нервозность, которая раньше была не слишком свойственна Юнги, за которую тот всё же извинялся перед братом, и Намджун это ещё понимал. Более странным было то, что Юнги чего-то боялся. Смотрел сквозь опасливым взглядом, шугался шорохов, но в то же время мог спокойно улыбаться после, как ни в чём не бывало. Это Намджуна уже слегка настораживало, но причин пугаться пока не было, хотя были и другие факты, которые он принимал через силу. Не так давно, возвращаясь с работы, он застал Юнги на кухне — его очередь готовить ужин. Тот статично и не слишком старательно крутился у плиты, а ещё он явно забыл, что накануне послужил пепельницей для Чимина снова, надев свободную футболку, почти не прикрывающую ключицы. Жара стихать и не думала. Сев за стол и пожелав друг другу «приятного», братья принялись есть, Юнги при этом мимоходом упоминал о начальнике, как о не самом хорошем человеке, монотонно и без эмоций ругаясь, что и на ругань было не очень похоже. А вот Намджун молчал, заметив вереницу следов ниже шеи, на коже под локтями и чуть дальше по руке. Он не хотел пугать или запугивать Юнги — их братские отношения сходили больше на отношения лучших друзей, которые слишком заботятся друг о друге, но никогда не становились отношениями родителя и ребёнка, хотя функции были схожи. Намджун не читал моралей, а лишь помогал советом. Сейчас как быть, он не знал, но ситуация ему совсем не понравилась, тем более, что раньше Юнги совсем такого не делал, да и поводов не было, теперь же приходилось проводить параллели. — Я… заметил у тебя ожоги на шее, — хрипло проговорил тогда Намджун куда-то вниз, пока мыл посуду, а Юнги ещё стоял рядом. Тот неожиданно поменялся в лице, на нём сверкнул испуг, а затем попытался натянуть футболку выше, хотя это никак не получалось, пришлось просто отвернуться. — Ты взрослый человек, не затягивай с такими вещами. Хотя признаюсь, меня это пугает. Если ты хочешь поговорить о чём-то — поговори со мной, решим проблемы по-другому. Намджун затих, а Юнги закусил губу. — Да всё не так… — он запнулся, не знал как сказать, да и попросту не мог подставить Чимина. — Всё в порядке, хён. — Ладно, не знал, что такое делают, находясь «в порядке», — хмыкнул Намджун. Юнги занервничал. — Не обижайся, я просто беспокоюсь и хочу помочь. — Знаю, извини, — Юнги тихо подошёл и положил тёплые ладони на плечи брата, лбом уткнувшись в спину. Как ему быть сейчас, как потом — он правда не знал. Намджуна «извини» Юнги не успокоило. Всё это вообще только служило маслом для огня, разгорающегося в мозгах Намджуна. Он стал рыться в интернете, ища причины селфхарма, а Юнги кусал кулаки, думая о том, что Намджун считает, что он сделал всё сам, как чёртов мазохист. Да и вышло всё глупо, Чимин не зря говорил, чтобы тот скрывал следы. Чимин устроит новую взбучку за это? Будоражит. Намджун же стал думать, что у Юнги опять началась тяжёлая депрессия, только вот по поводу? Поведение несколько говорило об обратном, но что иначе могло быть причиной? Хотел выяснить, почти забыл о том парне, Чимине, которого за эти дни так и не успел увидеть. Снова. А Юнги украдкой утверждал, что тот появляется регулярно, прикрывая новые отметины на бледном теле. Проходя мимо комнаты брата, Намджун стал слышать оттуда смешки Юнги и разговоры с кем-то. Обычно, может быть, на такое не стоило обращать внимание, но Юнги почти всю жизнь был необщительным человеком, даже замкнутым, а теперь его растормошили, привели к каким-то нездоровым привычкам и действиям, да и вообще не слишком хорошо повлияли. Поэтому всё это было заметно, разнилось с недавним прошлым. Он прошёл мимо комнаты туда-сюда, обещая себе не врываться внутрь, хоть и хотелось, а потом решил придумать предлог — пошёл дальше по коридору на кухню, чтобы заварить кофе себе и Юнги. Справился быстро, пошёл обратно, повернул ручку. Юнги сидел на кровати, подогнув под себя ноги, одной рукой потирал шею, уставившись при этом в потолок, на лице тенью мелькнула какая-то грустная полуулыбка. Намджун затаил дыхание, потому что эта картина показалась ему довольно странной и слегка пугающей. — Кофе будешь? Знаю, будешь, — Намджун подошёл ближе к кровати, а тот вздрогнул, резко переводя глаза на брата. — Напугал, — усмехнулся Юнги, принимая горячую чашку. — Спасибо. — Не за что. Ты по телефону разговаривал? — спросил старший брат неожиданно для себя, потому что накатило. Через край перелилось из грёбаного чана любопытства. — Да нет, Чимин тут только что был, — хмыкнул Юнги, делая большой глоток, обжигая горло. А Намджун чуть с ума не сошёл. Он мысленно спросил себя: неужели он слеп настолько, потому что парень сейчас ну просто не мог пройти мимо него. — Когда он ушёл? — хватался Намджун за соломинку спасения, а голос почти начинал подрагивать от накатившего внезапно волнения. — Да только что. Я и сам не заметил. Задумался, а его уже нет. Но он, вроде, успел попрощаться. Намджун мысленно досчитал до десяти, а потом сделал глубокий вдох, носом втянул запах кофе, наполнивший комнату, и от него вдруг стало резко тошно, что напиток захотелось тут же выплеснуть. Нервы успокоить не получилось. Нет, он, Намджун, явно не сумасшедший. Он помнит всё, и провалов во времени у него нет. И эта мысль пугала больше всего, заставляя колени дрожать и приставляя колючий ком к горлу, потому как если сумасшедший не он, то с ума сходит Юнги. — Юнги, — полушёпотом начал Намджун. — Я, конечно, задам слишком глупый вопрос, но, — он запнулся и ещё пару секунд спрашивал себя — задавать ли? Но ситуацию надо было лечить. Хотя бы для себя. — Ты уверен, что Чимин был здесь? В комнате повисла на мгновение тишина, прерванная только неожиданным смешком Юнги. — О чём ты? — Ты всё время говоришь о нём, но я ни разу его не видел. Понимаешь, это меня… настораживает, что ли, — старший не знал, куда деть свой взгляд. Уставился в уже ненавистную чашку, смотря, как пенка аккуратно плывёт по краям и подрагивает от дрожащих рук Намджуна. — На что ты намекаешь? — Юнги развернулся на кровати лицом к старшему брату, чуть сплеснув кофе на постель, совершенно не замечая этого. — Тебе не кажется… Ладно, не важно, забудь, как-нибудь в другой раз, видимо, так? — Намджун попытался улыбнуться. — Откуда я могу знать, почему вы не видитесь, хён? — резко начал Юнги, опять сплеснув кофе в очередной раз, только на себя, обжигая руки и шипя, резко отставляя кружку на стол рядом. — Не нервничай, — Намджун смерил взглядом, выдохнул ещё раз. — Я просто хотел уточнить. Всего-то. Старший встал с кровати и направился к выходу, понимая, что в принципе разговора не получилось, хотя и из этого можно сделать своеобразные выводы. — Хён, я думал, вы уже виделись. Он говорит о тебе иногда, я правда думал… — Обо мне? — Немного. — Хорошо, — вздохнул снова Джун, обернувшись через плечо. — Передавай 'привет'. И вышел, когда в мыслях всё кричало: «Вот дебил, Намджун, ты грёбаный идиот, кому ты 'привет' передаёшь?». Он понимал, что это не игра, а играть он отчего-то уже начал, опомнившись поздно. Или это лишь, чтобы подыграть? — Юнги-я-я, — он сидел на кухне позже, запустив руку в волосы, и шёпотом причитал. — Что нам делать? — тут он оглянулся назад, посмотрел вокруг себя и снова опустил голову. — Чёрт подери, твои призраки скоро начнут преследовать меня. Он пытался погасить свою уверенность тем самым невыносимым кофе, но в результате лишь распалял, как то масло в огне. Наполовину он ещё надеялся, что всё придёт в порядок само, это может быть его помутнение, но оставлять всё просто так не стоит. Беспокойство не оставляет, но ещё не задумывается о том, что может стать слишком поздно. Нет, ещё не может. Теперь же Намджун готов отказаться от своих слов в принципе, сидя в машине, судорожно ища в бардачке сигареты, которых там быть просто не могло. Суматохи снаружи, несмотря на пробку нет, только гудение и глухие сигналы сквозь закрытые окна. В салоне свежо, но в голове у Намджуна душно, он пытается успокоить себя и кое-как это делает. Просто решил уехать домой пораньше, просто будет с братом чуть дольше, если затор позволит ему это сделать. Если мысли позволят ему это сделать. Он очень сильно беспокоится за Юнги.***
Распускается, словно цветок, большой, огромный, белый, рассеивается, становится прозрачным, сходит на нет. Дым растворяется в квартире, оставляя по полу осадок из пепла и запаха по всей в целом кухне. Юнги уже никак не реагирует, тем более окно открыто, и чистый, насколько это вообще возможно, воздух всё проветрит. Чимин бессовестно дымит, обходя сидящего Юнги по кругу вот уже в который раз. — Чего мельтешишь? — поднимает Юнги взгляд на красноволосого, тот на секунду замирает, стиснув сигарету в зубах. — Думаю, — выплёвывает одно слово он и разворачивается, подходя к окну рваными шагами. — О чём опять? — Юнги вновь упирается в чтиво, разговаривая со спиной. Спокойствие рядом с Чимином — как бомба замедленного действия, только вот без таймера — не знаешь, когда рванёт, и это самое опасное, что может быть рядом. Напрягает поверх пофигизма. — Опять? Будто думать мне не пристало? — усмехается Чимин через плечо, почти не видя Юнги из-за капюшона. — Да нет, я не об этом, — смеётся по-доброму Юнги. — Хотя ты часто легкомысленный, — он оглядывается на парня, замечая на себе недовольный взгляд. — Я не говорил, но Намджун недавно спрашивал о тебе. — И это я тут легкомысленный? — Чимин яростно выбрасывает прокуренный фильтр в открытое окно, берёт пачку и сжимает её в руке. — Я знаю. — Откуда? — Юнги старается подобрать самое удивлённое выражение лица, что у него есть в арсенале. — Просто знаю. Я всегда знаю всё, Юнги-я, — снова неформальная речь младшего и прищур с мелькнувшей едва улыбкой. Но тут же улыбка удаляется, а брови уже сдвинуты, и этот взгляд куда-то прямо в нутро Юнги заставляет поёжиться. — Мы чуть не поссорились с хёном, но слишком хорошо относимся друг к другу, чтобы ты стал причиной наших разладов, — пожимает плечами Юнги, говоря с хрипотцой. Буквы в глазах перемешиваются, информация с листка в мозг уже никак поступать не хочет — барьер. Горящий, огненный и мельтешащий. — Юнги, ты дурак, — с улыбкой уже произносит в ответ Чимин, а блондин снова удивляется. — Почему он не может знать, он мой брат… — Вы так близки друг с другом, — выдыхает Чимин, подходя к кухонным тумбам, проводя рукой по поверхности. — Поэтому и нельзя. Есть возможность — и ты расскажешь ему всё, как есть, — Чимин находит глазами какой-то предмет и тут же поворачивается к сидящему рядом за столом Юнги. — Я в своём уме, Чимин, — усмехается Юнги, а Чимин подходит вплотную, нагибается и хватает за затылок, прижимаясь своим лбом ко лбу старшего. — В своём, в моём, это неважно, — шепчет он почти в губы. — Ох, ты не представляешь, как это неважно. До поры до времени. — Мне показалось, ты испуган, — щурится Юнги, до невозможности возмущая Чимина. — Может, ты и прав. Но не забывай, что я — твоя зависимость, — младший почти рычит, скалясь. — А я твоя, разве не так? — Ты сегодня какой-то разговорчивый, пора прекращать. — Чимин отдаляется, рванув Юнги за затылок. Тот чуть отшатывается на месте, а позже чувствует, как стул под ним вышибает с ноги Чимин. И Юнги почти падает, но младший хватает его грубо за плечи, потом за ворот светлой рубашки и сажает на кухонный стол. Привык ли Юнги к таким странным методам Чимина? Возможно, не до конца. Но это пока идеальная грубость, ещё не выходящая за рамки. Чимин думает, что у него есть отличный повод выказать на Юнги свои сокровенные желания, оставить их на теле до конца дней, запечатлеть его самого, Чимина, в Юнги. Проникнуть внутрь через кровь, смешаться с ней в который раз. — Я даже знаю, о чём ты думаешь, — шипит Чимин в губы Юнги, и тот надеется на поцелуй, но не получает ничего в ответ. Младший слишком занят сдёргиванием рубашки, вырывая намеренно пуговицы, царапая кожу ногтями. — Чимин, — сквозь зубы проговаривает старший, пытаясь стянуть руками капюшон с его головы. Получается, но в ответ он видит надменный, жестокий взгляд и сдёрнутую, наконец, рубашку, которая стелется белым пятном на пол. Чимин вжимает свои ладони в белые хрупкие плечи, что заставляет Юнги шипеть имя младшего. Он закусывает губу, роняет блондина на стол, отталкивая за плечи, а Юнги не успевает удержаться. Падает, словно в пропасть, ожидая конца. Неминуемого. Так похоже… Больно натыкается лопатками на поверхность стола и сдавленно стонет, прищурившись в потолок. Ничего нового там сегодня нет. Он приподнимает голову и видит Чимина. Оглядывает его снизу доверху, пока взгляд не упирается в поблескивающий металл ножа в правой руке младшего. — Ты что задумал? — Юнги пугается не на шутку, на губах внезапно играет нервная улыбка, призывающая успокоить Чимина, но в глазах того уже плавает спокойствие — затянутое пеленой и возбуждением, пугающее, чёрт его дери, спокойствие. Юнги пытается поднять колени к себе, подсознательно защищаясь, но Чимин подходит, мягко хватает их в свои ладони и разводит перед собой. — Явно не обедать — каннибализмом не увлекаюсь, прости, — улыбается, и от этого даже каким-то образом становится проще. — Я мог бы сказать тебе успокоиться, но ты же знаешь, — усмешка, — пока не услышу твои стоны и крики, я не уйду, — он наклоняется вплотную и шепчет последние слова уже в грудь Юнги, проходясь по ней губами, а тот зарывается рукой в копну красных волос, пытаясь оттянуть с гримасой ещё не наступившей боли. — Разве не слишком, Чимин? Это всё опасно, — проговаривает он. Знает, что не остановить, но хватается за воздух руками, падая в бездну. — Нет, Юнги-хён, как раз, уже пора, — снова горячий шёпот, струящийся выше по шее к уху, оставляющий за собой дорожки влажных следов. — Тебе понравится. Я обещаю. Понравится? Это слово заедает в мыслях Юнги, пока Чимин ползёт по его коже, словно змея, оставляя приятные, но прохладные ощущения. Заедает так, что крутится там непрерывно, отпечатываясь на закрытых веках цветными буквами. По-нра-вит-ся. Как же это представить… Чимин нежным быть патологически не умеет, делай он даже так. Он будет так, как умеет, со всеми присущими только ему чувствами. Чувства Юнги же остаются на краешке его сердца, сжимают, делают больно уже. Он стерпит и это, и то, что будет дальше. А пока Чимин неожиданно проводит рукой по промежности хёна, ведя настойчиво выше, забираясь рукой под резинку боксеров. Чувствует напряжение, слизывает с губ, продолжает водить рукой. Юнги выдыхает, ждёт, как кукла, того, что случится дальше. Смирение и покорность, мешающиеся с боязнью. Чимин приподнимается и находит другой рукой на время отложенный нож, проводит ребром по дрожащей груди, даря холод ни черта не успокаивающий напряжённое горячее тело. — И ты правда собираешься это сделать? — спрашивает Юнги, откинув голову на стол, стукнувшись затылком, пока Чимин пальцем надавливает на головку его члена. — Будто ты не знаешь, — смеётся он, ведя нож выше, убирая руку от члена Юнги. Сталь уже чувствуется на пульсирующей артерии, изменчиво перебирается справа налево, заставляя кровь холодеть. Запах страха. — А ты не знаешь, отчего я не могу скрутить твои руки и остановиться сейчас? — спрашивает Юнги сбивчивым хрипом. — Говорил же, знаю всё-всё-всё, — улыбается Чимин и останавливает нож, переводя на лезвие в ямочку между ключиц, левой ладонью сковывая правую хёна. Ловкое движение вниз. Небольшое и недостаточное для того, чтобы услышать скрип рвущейся кожи, но достаточный, чтобы услышать сдавленный крик Юнги — Чимин уже в экстазе и обязан это продолжать. Продолжает тут же, ведя вниз дальше, ошалело, крик обволакивает их обоих, оставляя такие разные по сути своей ощущения. Чимин откидывает голову, закрывая глаза. Восхитительно. Юнги хватается свободной рукой за нож, пытаясь сбавить хватку Чимина. Другая до побеления сжимает ладонь младшего. — Хватит! — кричит он. — Уже? Нет, ты же знаешь, ещё слишком мало, ты же хочешь большего, хён, — мурчит Чимин, переводя взгляд на Юнги. Зрачки расширены. — И я. Хочу. Ярко-красное на белом холсте. Безумно красиво, вместе с холодным оттенком металла удваивает эстетичность. Вместе с хрустальными криками — утраивает. Капли скатываются тихо по груди, оставляя равные полосы, заходя одна на другую, смешиваясь в одно, но непременно покидая тело. — Ты сделаешь только хуже, — рычит Чимин, намекая на руку, тянущую его вверх. Это всё слышится сквозь звёзды в закрытых глазах Юнги. Он выгибается и исходится криком, пока Чимин нарочито медленно ведёт вниз, упиваясь превосходностью момента, плавясь от него. Стонет имя младшего, словно шлюха, хотя знает, что в итоге дадут всё равно ему. Слёзы в уголках глаз плывут по щекам, по параллельным красному траекториям. Юнги отпускает руку, прикладывает её к груди, ощущая пощипывание, пока Чимин замирает, оглядывая «творение». Кровь не ждёт, она так приятно рвётся на выход, сковывая свежие раны, мышцы и разум. Мысли и правда мутнеют — от неизбежного, кричащего «хватит», до безмолвного «доведи до конца». И Чимин вновь берётся за сталь, доставляя обещанную порцию боли вертикальными полосами ниже груди, по бокам. Слушает крик, наполняется им, будто кричит сам, задыхается, хрипит. Юнги взмаливается на боль, которая напоминает ему острый, кисло-сладкий соус. Пожалуй, этот оценился бы на сотню тысяч, другую по шкале Сковилла. Всклочивается, колотит свободной рукой по поверхности стола. Смирение, покорность и самоотдача. Чимин чуть не кончает от этих криков и дрожи в чужом теле: дыхание сбито донельзя, а давление внутри черепа готово разорвать его на куски, оставляя в глазах тёмные пятна, которые он видит, смотря на багровые раны, белую кожу под красным. Нож со звоном падает на пол, оставляя там маленькие брызги, а Чимин опускается к начальной точке — ключицам, по пути столкнувшись с пересохшими от стонов губами. Врезается резким поцелуем, ощущает на себе дрожь и сиплые вздохи сквозь поцелуй. Когда Чимин губами касается ямочки между ключиц, Юнги уже не понимает, где началась граница между болью и наслаждением. В его глазах ещё стоят слёзы, а Чимин в это время языком проходится по ране, оставляя колючие ощущения, вонзающиеся внутрь. Губами он проходится ниже, слизывает кровь, засасывает, оставляя вокруг порезов новые следы засосов, опускается ниже, по животу, ведя ладонями по груди, пачкая их в крови, неуклонно движется ниже, оставляя дорожки от пальцев. Юнги кладёт на его ладони свои и пытается надышаться вдоволь. Запачканными руками Чимин доводит до джинсов, рвано спуская вместе с боксерами, берёт член Юнги рукой, да и сам терпеть уже не может — свободной рукой проникает в штаны уже себе. Их сковывает друг с другом что-то сильнее боли, чувств или желания, но последнее овладевает Чимином, сбавив жажду боли, а Юнги не в силах желать что-либо, хотя младший замечает напряжённость хёна. Он настойчиво двигает рукой, получая хриплые полустоны, улыбается, когда облизывает головку кончиком языка, и закрывает глаза в блаженстве сам, когда трогает себя. Юнги слишком измучен, чтобы терпеть долго горячие, скользкие прикосновения, а Чимин напряжён слишком давно, поэтому оба кончают скоро, изойдясь в протяжном сиплом стоне. Юнги всё ещё не может привести в порядок дыхание, но пытается натянуть ослабевшими руками штаны. Тело ослабло, а в нос бьёт металлический запах его собственной крови. Руки дрожат, он не в силах понять, льётся ли кровь ручьём или давно свернулась. — Чиминни, — он выдыхает глубоко, смотрит в потолок, а потом чувствует в своей ладони его руку. Поворачивает голову, видит Чимина. Тот поправляет красную шевелюру свободной, улыбается так лучезарно и искренне, что хочется поставить картинку на паузу, чтобы смотреть, смотреть, смотреть и плакать. Юнги готов стерпеть всё, ради того, чтобы получить эту улыбку, пусть на щеке того будет след крови, а губы вовсе перепачканы. Это смахивает на один из поводов жить. Чимин смотрит на него, сжимает ладонь, а потом плавно отпускает, пройдясь кончиками пальцев до локтя. Юнги приходит в себя, пытается встать, но падает со стола прямиком на пол. Пострадавший бок начинает болеть, но на это всё сейчас плевать. Парень находит в себе силы, наклоняет голову вниз, видит тело в застывшей крови со следами разводов. Потом взгляд упирается в белое — скомканная рубашка на полу, и он тянется к ней, поднимая, натягивая сперва один рукав, потом кое-как другой. Руки слабеют, и всё, что сейчас хочется, это дойти до кровати и заснуть летаргическим сном дней на пять, чтобы кровь восстановилась, чтобы снова встать с силами и снова быть отданным. Пальцы плохо слушаются, когда он пытается застегнуть пуговицы. Тишина на кухне будто застоялась, нарушается лишь дыханием Юнги, но потом её будто встряхивают. Копошение ключей в дверном замке. Юнги начинает быстрее застёгивать пуговицы, а волнение подступает к горлу. Он внезапно чувствует себя провинившимся ребёнком, причём провинившимся за что-то архиважное. Не рано ли Намджун сегодня домой? Или у него, у Юнги, глюки? — Юнги-я, ты дома? — доносится из прихожей голос брата, а затем шаги явно направляются к кухне — по-другому не пройти. Юнги плетётся к комнате, надеясь успеть прошмыгнуть, но не успевает. — Я решил… что это? — Намджун тычет пальцем в брата, всё ещё с улыбкой, не успевшей сойти, но теперь замершей в каком-то оцепеневшем состоянии — не радостном уж точно. — О чём ты? — Это кровь? Это кровь, блять, Юнги! — он толкает брата за плечи на свет и подтверждает свои сомнения. Так точно. Это, блять, кровь. Тёмно-красное влажными расплывшимися цветками проступает сквозь белую тонкую ткань. Не скрыть. Особенно когда не хватает пары-тройки пуговиц. Юнги сглатывает подступающее волнение, а Намджун срывает рубашку, видя вертикальные кровоточащие полосы округлившимися ошалелыми глазами. — Юнги ты… ты… идиот! — вопит он, срывая рубашку совсем, комкая её и прижимая к груди брата. Юнги снова хочется плакать, но теперь как маленькому, осознавая и принимая, что это сделал всё не он, чёрт подери. Взгляд Намджуна резко соскальзывает на лежащий металлический предмет, и он почти приходит в ярость, сжимая хрупкое плечо брата. — И-ди-от, — рычит он по слогам, копаясь в своих карманах и толкая Юнги к стулу. — Это не я, хён, — хриплым шёпотом в ответ старшему брату, как за спасательную верёвку, хотя не должен. Зная в глубине души, что она ещё может затянуться вокруг шеи. — Тут никого нет! — чеканя с яростью каждое слово, произносит Намджун, а после — оглушительная тишина.