Не забывай, сколько вздохов ты сделал, хорошо? Ржавый запах сплетается с чувством превосходства. Я хочу, чтобы ты был только моим навсегда, неизменно.
В череп словно насыпали осколков, а тело и вовсе истоптали в них. Из невидимых ран хлещет кровь, пачкая идеально белые больничные простыни. Чимину бы понравилась эта картина. Ведь это точно была бы картина, а не то, что совсем бесполезные, никому не нужные чирканья на дешёвой бумаге. Произведение искусства, не меньше. Голос в голове Юнги отчего-то говорит шёпотом. Может, боится разбудить уставшее сознание, залегшее резко в спячку, как в панцирь, после испытанного шока. Наволочка мокрая от слёз, но больше от капающей слюны, когда он просто жевал подушку, ведь ничего не оставалось. И способа хоть так заглушить собственное я тоже. Нужно срочно собирать по частям, мягко, вставляя каждый фарфоровый шарнир сломанной кукле на место, предназначенное для него. Как вывернутые суставы, что уже не ноют от боли, а просто продолжают звенеть ею, находясь в непривычном положении. Скорее всего это бред, но почему-то у Юнги видения мокрого лета, площадки на заднем дворе. Там валяется грязный кожаный мяч, а ещё там слышится смех — будто исцеляющий. Нельзя спать, но отключка предупреждать не будет. Белый шум. А после тёплое дыхание на раненых запястьях вперемешку с его именем. 'Юнги'.***
Взрыва слышно не было, да и, в конце концов, этот взрыв был внутри Чимина, поэтому не обязан быть явным. Наоборот, он должен быть спонтанным, неожиданным, как само нутро младшего. Юнги привычно оттянут за волосы на затылке: его это уже ничуть не удивляет. В темноте взгляды пересекаются, Чимин тихо пылает яростью. Он сильно тянет Юнги на себя, заставляя того зашипеть от боли, но всё же встать. — Прекрати… Волосы отпускают, но свободой действий тут и не пахнет. Это лишь часть запланированного заранее, хотя Юнги невдомёк. На него даже взгляд не устремлён. Чимин, не медля, делает шаг к кровати, скидывая бесполезное одеяло на пол. Юнги смотрит, нахмурив брови, а потом из него вырывается смешок: — Ты чего творишь? — на этот раз он не готов. На подсознательном уровне ему страшно донельзя. Так сильно, что он сам, не осознавая, пятится назад. Впервые ему хочется убежать от Чимина, его взгляда, маски решимости на лице без тени улыбки. Такой Чимин гораздо страшнее Чимина безумного. — Скрыться? Из четырёх стен, Юнги-хён? — Чимин стоит на месте, смотря, как хён отдаляется. — Ты здесь заперт. Вместе со мной, — обрывает он. Смотрит на старшего ещё пару секунд, которые тянутся вечностью, непониманием и зарождающейся паникой. Юнги только осторожно успевает подумать, что первопричиной своего нахождения здесь является именно Чимин, и тут же жмурится, будто из-за собственных мыслей может получить вред наяву. А потом шаги навстречу к нему, к Юнги, и он в одночасье чувствует себя загнанным зверьком, не осознавая, что таковым являлся всегда. Чимин делает лишь пару-тройку быстрых движений, тут же оказываясь рядом с блондином. Хватает того за запястье, поднимая руку. — Боишься, Юнги-хён? Я не стану говорить, что всё будет в порядке, слышишь? Не в этот раз, — он явно ощущает, как старший начинает дрожать, словно от жара. Взгляд Юнги резво скользит по темноте комнаты, хочет зацепиться за что-либо, что сможет его спасти, как бы это опрометчиво не было. Его тащат к кровати за руку, и он всерьёз пытается вырваться, чтобы выскочить хотя бы в коридор. Паника позволяет ему забыть, что Чимин сильнее. Ненадолго. Чимин дёргает Юнги ближе к себе, разворачивает лицом и одним быстрым движением стаскивает балахонистого вида рубашку через голову. Руки старшего от неожиданности просто обессиленно следуют, позволяя проделать всё беспрепятственно. — Теперь даже не пытайся, — Чимин садит Юнги на кровать и уже хватается за резинку чужих штанов, пытаясь их сдёрнуть, как пальцы старшего впиваются в его руки. С изяществом истинной марионетки он сдавливает запястья Чимина, пытаясь оторвать от себя, оставляет багровые лунки от ногтей, наливающиеся тут же кровоподтёками на смуглой коже. Губы сжаты и подрагивают, в глазах страх и злость одновременно — они заставляют содрогаться уже всё тело. А Чимин запросто вырывает руки из не такой уж и крепкой, как могло показаться, хватки. От лунок остаются продольные полосы, немного поцарапанной кожи — свой отпечаток Юнги на теле Чимина. Он и предполагать не мог, что роли могут поменяться даже гипотетически, хотя являлся жертвой всегда — и этот канон не изменить. — Ты дрожишь. Неужели от желания, хён? — Чимин резко перехватывает руки Юнги в порыве защититься снова, зажимает одной рукой, другой добираясь до штанов, когда старший уже не то, что дрожит, а откровенно паникует. Впервые. Чимина это не удивляет, но безмерно печалит, а ещё больше распаляет, зажигая каждую клеточку от макушки и до кончиков пальцев яростью. — Чимин, не сегодня, отпусти, — рычит Юнги ещё в меру тихо, — я могу закричать. — Ты можешь, но не станешь. У тебя не получится. — Я не хочу, слышишь? — старший срывается на шипение, высказывая прямо в лицо Чимина, хватаясь за последние надежды на спасение. — Сегодня я хочу больше, — обрывает Чимин, и в подтверждение тому слышится треск рвущейся одежды. Если бы сердце действительно могло, оно бы сейчас оборвалось и упало вниз, на самое донышко. — Мне жаль, Юнги-хён, — сглатывает Чимин, обращая мокрый, нетерпимый взгляд из-за прищура. — Ты даже представить себе не можешь, как мне жаль, что всё это происходит. Видеть, как ты меняешься, как всё происходящее тебя меняет, правда… Чимин останавливается на секунду, получая неожиданный удар ногой, но в ответ Юнги тут же получает более весомый удар в челюсть, что отдаётся звоном во всём черепе. — У нас всё было так хорошо. И продолжалось бы, Юнги-хён… Даже здесь. Ты вынуждаешь, — Чимин сжимает кулак — неприятно, но эта боль вовсе несравнима с болью в челюсти. Юнги не успел и звука издать, а голова осталась в том же положении, как было при ударе. — Продолжалось? — бессильно удивляется Юнги, на мгновение поджимая губы, выдерживая боль. — Как долго, Чимин? Однажды тебе просто перестало бы хватать моих нервов и живого места на теле. — Нам не нужны живые места, Юнги-хён, — улыбается Чимин, сдёргивая порванную одежду с хёна. — Ты не ослышался. Нам. Потому что я всё ещё помню, как тебе нравилось всё это. Обещаю, в этот раз ты будешь просто гореть от восторга. Юнги успевает только выдохнуть имя Чимина, как грубо летит плашмя на собственную кровать, лицом встречаясь с поверхностью подушки, пока в руках чувствуется неожиданное освобождение. Он быстро опирается на них и хочет встать, но тут же чувствует вес младшего на своих ногах, а затем руки на лопатках, заставляющие его рухнуть и вжаться обратно. Сбитое дыхание затруднено ещё больше. — Не надо, хён, не поможет, — на выдохе говорит Чимин, сидя сверху. Он заламывает руки старшего назад, пусть тот и пытается сопротивляться. И в самом деле — не поможет. Только не в этом положении. Локти скреплены сзади вместе, а потом быстро стянуты чем-то, что раньше было одеждой — теперь же просто тряпки, однако, пущенные в дело. Юнги вздрагивает от стянувшей неожиданно боли — Чимин сил не жалеет и вяжет крепко, это заставляет паниковать ещё сильнее, оставляя сдавленные хрипы в подушке. — Чёрт возьми, — испугано мямлит Юнги, — ты совсем с катушек слетел? Чимин ничего не отвечает, а только заканчивает связывать локти и проводит ладонью по похолодевшей, но чуть влажной коже на спине, будто любуясь результатом. Тело под ним дрожит, бледные руки дёргаются, в попытке вырваться. Этого было бы вполне достаточно. Но снова не сегодня. Чимин берёт оставшийся предмет одежды, валявшийся рядом, рвёт для удобства, чувствуя, как от звука Юнги на секунду замирает. Наверняка в испуге, а младший и не позволит ждать. Он скрепляет запястья, заставляя Юнги ещё сильнее вывернуть руки и промычать от боли в подушку, а потом снова крепко стягивает: даёт шанс понять, что выхода нет совсем. Юнги трётся лицом о подушку, а потом чувствует, как с ног встают. Он ослаблен, и кроме режущей боли в локтях и запястьях, а ещё в вывернутых суставах ничего не чувствует. — Чего ты добиваешься? — ноет он на выдохе. — Не чего, а кого. Тебя, — наконец, отвечает Чимин. Наклоняется, запускает руку в волосы старшего. — Ты получишь сейчас, что хочешь, но не думал, что будет дальше?! — восклицает Юнги, всё ещё надеясь спастись. А Чимин не думает об этом, ведь выход закрыт, засов опущен, он слишком тяжёл для них двоих. Он вновь проводит пальцами по телу неизменно с любовью. Быстро заставляет Юнги подогнуть колени, но тот сопротивляется даже скорее от собственного физического бессилия и обиды, а Чимин ждать больше не намерен. Громкий удар по ягодице, нажим под коленями, ноги подогнуты, а подушка намокает от слёз. — Чимин… — тихо произносит Юнги яростным шёпотом, а потом чувствует, как с него грубо стаскивают последнюю вещь — нижнее бельё — от чего задыхается в новом приступе слёз. — Чимин! — уже громко практически провывает старший, за что оказывается поднят за волосы на затылке. — Не кричи! — шепчет Чимин сквозь зубы, наклонившись к нему и опираясь одной рукой на кровать. — Ты же сообразительный, а я говорю это уже не в первый раз. Не зли меня ещё больше, иначе придётся заткнуть твой рот другим способом. Юнги хочет сказать что-то о чувствах, лжи и много ещё о чём, что смогло бы притормозить Пака, но получается только скулить от боли, чувствуя ураган паникующих мыслей, а затем он снова оказывается вжат лицом в подушку, когда младший грубо отпускает волосы. Чимин не церемонится, пристраиваясь сзади и резко входя, практически продираясь внутрь — жутко узко, смазки не хватает, но для младшего кайф доставляет пронзительный вскрик Юнги, утихающий в подушке вместе с пролитыми слезами. Он дёргает стянутыми руками сзади, делая себе только хуже, утопая в боли, проходящей через каждую клеточку в теле. — Горячо, — шепчет на выдохе Чимин, сдувая прядь волос со лба, а затем проводит рукой по ягодице, оставляя красные полосы от ногтей на белом. — Тебе ведь тоже, правда, хён? Он двигается резко и дёргано, закусив губу, пока Юнги вгрызается в подушку и сжимает веки до чёрно-красного в глазах — он был бы сейчас несказанно счастлив, если бы просто упал в обморок от болевого шока, но тело против него, ощущая новый прилив на оголённых нервах. — Чи… мин… — ноет хрипло Юнги в подушку слёзным голосом, а младший только добавляет скорости, вынуждая хёна прогнуться. Пак вдалбливается, снова не жалея сил и уж тем более не жалея хёна. Он почти не дышит, стараясь услышать каждый всхлип и каждый стон боли, хруст — что это, кожа или кости? Одинаково неважно и одинаково здорово. Нереально. Чимин знает, почему раньше не сделал этого, но сейчас всё, сломал, и ломает всё больше с каждой минутой. Потому что у Юнги уже нет сил плакать. Подушка и так сырая, а наволочка всё ещё сжата зубами. Он просто трясётся в такт, задыхаясь и прикрыв опухшие веки. Хорошо бы насовсем. Боль слилась в одно, она идеальна, потому что она абсолютно везде — и внутри, и снаружи, а ещё кажется, что будет длиться вечно. И Юнги будет чувствовать, пока не изотрётся в порошок. И даже потом, когда Чимин кончит, сжимая бёдра до побеления пальцев, кажется, что она дошла до своего предела, добралась до вершины, взбираясь на остриё пика, усилилась и заставила на несколько секунд потерять зрение и слух. Да и много чего ещё потерять. Юнги пуст. Красивые легенды о любви — это в самом деле всего лишь легенды. Люди рьяно рассказывают их — они сами не знают, что это такое. Ни один из них. Дар убеждения силён, из уст в уста, а затем слепая вера каждого, что у них точно оно, то самое чувство — любовь. Нет. Есть только жестокая правда — антоним легенды, и её ощутить в самом деле может каждый. Это боль, вот она, в каждом миллиметре души и тела. Карточный домик чувств растоптан, и виновник пройдётся по бесполезным картонкам ещё раз, оставляя мазутные следы от ботинок. Как только Чимин на секунду ослабляет руки на ягодицах, Юнги тут же рассыпается, падает обессиленно, ничего не чувствуя, кроме хоть какого-то расслабления в шее, в ногах и сзади. Рук он уже не ощущает и даже не представляет, какого к чёрту синего оттенка сейчас кисти. Его ничто и никто не волнует, даже Чимин, встающий с кровати, с почти бездыханного тела. Юнги ничего не хочет, а ещё ему плевать на всё, даже если Пак решит что-то ещё проделать. Вывернутый, он сейчас не почувствует ни шороха. Ослабленные путы сейчас бы помогли, но Юнги уверен, что Чимин специально не развязывает его, может даже оставит так до прихода кого-либо в палату. Но, спустя недолгий промежуток времени, напряжение всё же спадает, Юнги со стоном выдыхает, чувствуя адскую боль в затёкших плечах, в каждом суставчике, и снова слышит довольную усмешку. — Умница, Юнги-хён, ты это заслужил, — он, наконец, освобождает и локти, руки сваливаются безжизненно по бокам, и острая боль в них ещё впереди. Чимин же снова присаживается перед Юнги, смотря на его мокрое лицо, мокрую от слёз и крови подушку, истерзанные губы. Он проводит большим пальцем по ним, не получая в ответ совершенно никакой реакции. — И всё то, что произошло, ты заслужил тоже, хён, — тихо продолжает он, ведя пальцами по щеке. Знает, что тот слышит. — Никто не виноват, кроме тебя. Вини в этом себя, — говорит он с улыбкой. — Хочу, чтоб ты это чувствовал, потому что и я ощущаю подобное из-за тебя. Он проводит пальцами до ушка, убирает руку и прикасается губами к щеке, оставаясь так на несколько секунд, а потом встаёт и разглядывает «творение». Может показаться, что человек на кровати уже и не жив, его дыхание почти незаметно. Синие кисти, до синяков и затёртостей пережатые запястья и сгибы локтей, в остальном — синяки и царапины на белой коже. Он лежит так неестественно, сломанная игрушка, нуждающаяся в ремонте. Или в дефибрилляторе. Чимин издевательски-аккуратно накрывает тело одеялом, а около выхода обращается: — Теперь я снова напомнил о себе, да, хён? Не смей забывать. Ты же знаешь, что я вернусь. Скорее, чем ты ожидаешь. Темно и страшно. Совсем никого нет. Больные мысли Юнги настаивают на том, что один он пробудет до своего конца, а до него уж осталось совсем не долго. И, кажется, вот-вот, он наступит. На свет в конце тоннеля не похоже — темно. Из последних сил он притягивает дрожащую руку наверх, сгибая в локте. Понимает, что всё ещё не чувствует, а потом немедленно погружается в темноту от усталости.***
Тэхёна приводят обратно после встречи с доктором. После яркого коридорного света он совершенно ничего не видит и стоит с полминуты у двери, опираясь о неё спиной. — Хён, ты спишь? — шёпотом спрашивает он, но в тишине слышно достаточно. В ответ ничего, а значит догадки оправдали себя. Парень медленно привыкает к темноте, но всё же докрадывается до своей постели мелкими шажками, а потом аккуратно садится, стараясь не издавать шум. Он просто осматривает комнату широко раскрытыми глазами, а потом долго-долго смотрит на Юнги, лежащего совсем неподвижно — так, что из-под одеяла виднеется только макушка. На свой страх и риск Тэхён решает осторожно подойти к старшему — что-то его беспокоит. Сперва он стоит у спинки кровати, а потом подходит ближе, усаживаясь перед хёном на колени прямо на пол. Моргает несколько раз и сглатывает. Юнги словно восковой, застывший. Тэхён тянет подрагивающую руку к его лицу, задевает лоб и чувствует слипшиеся пряди волос, отчего быстро одёргивает руку назад. Кожа лишь едва-едва тёплая. — Юнги-хён… Хё-ё-ён, — шёпотом тянет Тэ, начиная беспокоиться не на шутку. Он включает ночник на тумбочке старшего, слегка жмурится от неяркого света, а потом начинает чаще дышать, видя, что Юнги совершенно никак не реагирует. Он зовёт ещё несколько раз, а потом обращает внимание на пальцы, чуть высовывающиеся из-за краешка одеяла. Он притрагивается к ним, ощущая холод, а потом проникает дальше, стягивает одеяло пониже. Запястья окольцованы красно-синим, а когда Тэхён приподнимает слегка его руку, то кисть безжизненно повисает. Он тут же подхватывает её, боясь причинить боль, ведь Юнги, похоже, в самом деле было больно. А дальше Ким замечает, что старший без рубашки, и о том, что ему могло быть просто жарко, думает в последнюю очередь. Тэхён дышит на ледяные руки, запястья, стоя на коленях перед Юнги, глаза наливаются мокрым, а потом он вдруг видит тяжело открывающиеся опухшие веки старшего. — Хён… Юнги пугается, видя перед собой Тэхёна, но даже показать этого не может — ослаблен настолько. Он медленно моргает, ощущая тепло рядом с ним, видя подрагивающего младшего перед собой. — Я д-думал, ты… — опускает взгляд Тэхён, всё ещё держа руку и чувствуя, как капелька скатывается по щеке. «Я тоже», — думает про себя Юнги. — Хён, я п-позову кого-нибудь. Пожалуйста, т-терпи, — он аккуратно кладёт руку, а потом быстро встаёт с коленей, спеша, практически спотыкаясь и удаляясь из палаты. Юнги не считает время, возможно, он снова проваливается в сон, и думает, что Тэхён перед глазами — всего лишь приятная часть его спутанных грёз. В реальности же ничего хорошего его не ждёт, потому что и самой реальности уже нет. Но Тэхён вновь заставляет его распрощаться с мыслями о преждевременной кончине, оказываясь рядом, вполне настоящий, согревающий руку своей тёплой ладошкой, смотрящий обеспокоенно и предано. И Юнги бы не понял почему так, собственно, но об этом не думается — рядом кто-то живой, тёплый и заботящийся. Обладатель этих щенячьих глаз не сделает плохо. — Я здесь, сейчас придёт Джин-хён, м-можешь не волноваться, — кивает несколько раз Тэхён, сглатывая. — Что я могу сделать? Ты хочешь пить? Юнги прикрывает глаза. Жажда чувствуется неимоверно, но он даже представить не может, как перевернется на спину, чтобы попить. — Нет, — шёпотом проговаривает он, потому что громче не получается. — Посиди тут. — Хорошо, хён, я буду здесь, — кивает снова Тэ. — Он сделал с тобой что-то п… плохое? Юнги удивляется, что Тэхён понимает его без слов вот так, с одного взгляда, видя просто разломанным, поэтому смысла скрывать нет. Он кивает, ощущая ноющую боль в затёкшей шее. — Потерпи, пожалуйста. Д-доктор тебе обязательно поможет. Юнги верит, потому что больше ничего не остаётся. Он смотрит в огромные глаза Тэхёна, видя в них бурю беспокойства, а ещё жалости с маленькими озерцами у нижних век. — Ты… почему плачешь? — хрипло спрашивает Юнги, морщась и закрывая глаза, когда пытается притянуть вторую руку к себе. Тэхён обеспокоенно следит за его движениями, а потом смотрит в глаза-полумесяцы, вовсе слипающиеся из-за отёков. Хён плакал сегодня гораздо больше. — Потому что меня не было здесь, когда нужно… — Ты же не виноват, — в ответ на это Тэхён только опускает голову. — Зачем он это сделал? Он же твой друг. Друзья так не поступают… — Потому что он и не друг мне, — шёпотом выдыхает Юнги. Теперь ему как-то пресно думать об этом — тишь после боли, безразличие. Звучит неоднозначно. — Он мне теперь… никто, — прикрывает глаза хён. Тэхён пальцами дотрагивается до лба снова, убирая пряди с глаз, а Юнги теперь смотрит на него в упор. — Ты за всех так печёшься, Тэхён-а? Глупо было бы, если бы младший остался равнодушным к такой картине. — Не могу же я оставить т-тебя, — прямо говорит он. — Ты хороший. Т-ты лучше, чем думаешь. И гораздо лучше, чем думает он, хён, — Тэхён снова слегка запинается, но всё же произносит слова. У Юнги внутри одновременно горько становится и тепло, он закрывает глаза снова, чуть шевеля пальчиками под тёплой чужой ладонью. — Не отключайся, хён, п-пожалуйста, — младший снова часто задышал. — Будь тут, Тэ, и проследи за этим, — устало произносит Юнги. — Я никуда не уйду. Тэхён не успевает проследить подольше, потому что в полутёмную комнату снова вторгается свет из коридора. Тэхён быстро поворачивает голову, смотрит, жмурясь. Внутри снова белый халат.