Седативное

Ты же отлично выглядишь в пятнах крови...

Джина мало что может поразить, но изменение в поведении его пациентов всё равно каждый раз заставляет выпасть в осадок, будь это хорошо или плохо. Удивляться лучше приятно, но чаще, с его работой, выходит наоборот. И доктор удивлён в очередной раз, заходя в знакомую палату. Первым делом он кидает взгляд на кровать Тэхёна, на которой скомкано одеяло, никого нет, даже привычного силуэта за рисованием. А потом смотрит дальше, подходя ближе и убеждая себя и своё зрение в том, что видимое — правда, не показалось. Видеть Тэхёна мирно спящим — уже странно, как минимум. Видеть то, как он спокойно лежит в чьих-то объятиях — странно вдвойне. Утренний тёплый свет делает эту картину ещё умиротворённее. Юнги тоже спит, по-прежнему уткнувшись носом в чужие лопатки. Сокджин смотрит на наручные часы и поджимает губы. Он бы с удовольствием дал парням шанс отдохнуть подольше, но ничего хорошего не выйдет, если они пропустят завтрак. Ещё с секунду подумав и в очередной раз взглянув на парней, доктор тянет руку к плечу Юнги, легонько тряся, а следом к плечу Тэхёна. Первым глаза открывает младший, немало удивившийся вообще тому, что его кто-то будит. На время он теряет ориентацию в пространстве, не понимая, где находится, потому что положение вещей вокруг немного изменилось, но вскоре память быстро возвращается — возможно из-за того, что чужая тёплая рука всё ещё лежит на нём. Юнги просыпается, потому что чувствует копошение рядом, а потом и наблюдающий взгляд Джина. Он не сразу убирает руку, но потом одёргивает себя, видя своё положение, и подтягивает себе затёкшую за ночь конечность, но не так, словно ничего и не было: были бы уже пойманы в любом случае. — Доброе утро, — улыбается Джин, сжимая в руках папку с бумагами, а потом поправляет очки. Парни несинхронно, но совместно-сонно кивают. Тэхён садится, трёт глаза и хочет встать с места, но его прерывает вопросом Сокджин. — Ты выспался? В ответ несколько положительных кивков. — Вы, ребята, за ночь дар речи потеряли? Тэхён испуганно поднимает взгляд на доктора и почему-то краснеет, вызывая у того усмешку, а следом и улыбку у Юнги. — Н-нет, всё в порядке. — Я вижу, что в порядке, потому что впервые бужу тебя собственноручно. Было бы хорошо, если бы твой режим вернулся в человеческую норму. — Мне нужно выйти… — совсем смущается Тэхён, вставая с места и уходя в туалет. — Ты как, Юнги? — Хотел выпить снотворное Тэхёна вчера, но это не понадобилось. Знаешь… было очень спокойно, — замечает Юнги, тоже вставая с места. — Тебе сейчас нельзя принимать ничего кроме таблеток, которые приношу я. Договоримся так, хорошо? — выдыхает доктор, а Юнги пожимает плечами и легко кивает. — Когда вы легли? — Когда Тэ пришёл с процедур. — И он не просыпался ночью? Не дёргался? Юнги задумывается. — Кажется, он даже не переворачивался, потому что заснули мы также. Он вчера был слишком нервным, я заметил, поэтому решил, что так будет лучше, — выдыхает Юнги. — Не мог на это смотреть. — Хорошо, — с улыбкой замечает Сокджин. — Пожалуй, это можно оценить, как изменение в лучшую сторону. — Я думал, ты будешь читать лекции о нравах. — Ничего же плохого не случилось, — пожимает плечами доктор в ответ. — Можете отдохнуть ещё днём, а пока ждите завтрак. Я приду немного позже, — он дожидается скорого возвращения Тэхёна и уходит. Завтрак проходит практически в тишине — слегка тяжеловатой и отдающей чем-то зацензуренным — вето, и об этом не скажешь, по крайней мере так думает Тэхён. Юнги меланхолично копается в тарелке и наблюдает за привычно нервничающим соседом, который также не произносит ни слова и даже взгляд не поднимет ни разу. Старший осознаёт, что ему нарушать эту тишину. — Тэ, — зовёт Юнги, тут же увидев взгляд младшего. Знает, что тот всё ещё придёт по первому зову. — Ты смущаешься? Тэхён сглатывает и отводит взгляд, вызывая у Юнги улыбку. — Извини, если тебе было неудобно сегодня ночью. Зато мне было тепло. — Мне тоже было тепло и удобно, — щёки снова покрываются румянцем. — Спасибо тебе. Юнги странно слышать благодарность за то, что он просто спал сегодня рядом, потому что на самом деле это ни черта не просто. Возможно, «обычные» жесты окрашиваются в этом месте совсем в другой тон, и даже Юнги замечает, что эти робкие объятия были необходимы ему самому. И, может быть, поэтому хочется сказать «спасибо» в ответ. — Я рад, что ты наконец-то смог хоть немного выспаться. Меня действительно начинало это волновать. Пожалуй, впервые за последнее время Юнги чувствует себя легче. Это вырисовывается в его движениях, лёгкой задумчивой улыбке, когда он смотрит в большущие глаза Тэхёна. Гадость на душе остаётся, но зато он понимает, что это, возможно, не навсегда, её ещё можно устранить, если верить. Юнги не хочет признаваться себе, но эту веру придаёт не доктор, не брат и даже не лекарства, а Тэхён — растрёпанный, словно воробей, парнишка, которого по стечению обстоятельств поселили с ним. Камера перестала быть одиночной, она даже и «камерой» как таковой быть перестала. Юнги не силится, но в глубине хочет понять — почему так? Он сложно сближается с людьми. Сложно вообще всё, что происходит в его жизни сейчас, поэтому странно видеть, когда в разгар несчастий появляется человек, помощь от которого более, чем приятно принимать, но в то же время не хочется сломить, потому как самому человеку нужна помощь. Хватит поломок на веку Юнги, он сыт и своими по горло. Днём, как и обещал, приходит Сокджин, чтобы провести совместную консультацию. В такой обстановке всё кажется необычным и непривычным, по началу даже скованным, но Джин знает своё дело, поэтому обращает всю ситуацию лишь на пользу обоим, стараясь разговорить их. Он понимает, что Тэхёну и Юнги предстоит много о чём поговорить в непосредственном оставлении их один на один, поэтому даёт шанс рассказать о том, о чём не зашёл бы обычный повседневный разговор — мастерски завуалированные, но не изменяющие своей сути причины нахождения здесь. Хотя вряд ли в этом месте могут быть действительно повседневные разговоры, дело всё равно касается проблем так или иначе. Но подковырнуть стоит — Джин знает, что они в состоянии помочь друг другу. Доктор немного затягивает с разговорами, но потом смотрит на часы, охая и извиняясь — всё-таки он на рабочем месте, и об этом не стоит забывать. Он ничего не говорит по поводу спешного прощания — естественно, это же его работа, его обязанности в больнице, пусть сейчас дело и касается Юнги, а только вежливо завершает и идёт в свой кабинет, около которого уже дожидается Намджун, сам назначивший встречу. — Как его дела? — спрашивает сходу парень, как только устраивается к кресле против доктора. Сокджин смотрит на него, видит обеспокоенный взгляд. Выглядит парень не очень. Наверняка из-за вечных страхов за брата, а ещё и, вполне реально, из-за угрызений совести или чувства вины. Причин сейчас может быть целая куча, однако результат очевиднее, чем налицо. — Ему лучше, — тянет Джин уголок губ вверх. И это даже успокаивает. Доктор нещадно лукавит, но в то же время говорит чистейшую правду. — Ему нужно больше отдыхать и соблюдать процедуры. Если он не будет противиться, а он, вроде, смирился с этим, то пойдёт на поправку быстрее, чем мы ожидаем. То есть быстрее выпишется. Намджун облегчённо выдыхает в ответ, опуская взгляд и грустно улыбаясь. Сокджину непременно хочется его приободрить, ведь всё и правда может и обязано наладиться. — Ты не должен себя загонять. Брат не злится на тебя, я говорил с ним на эту тему. В конце концов, дома, в родной обстановке у вас будет шанс поговорить и расставить всё на свои места, это не затянется надолго. Сколько времени прошло, Намджун? Обида иссякла. Сейчас ему просто нужна поддержка. Намджун согласно кивает. — Просто думаю о нём каждую минуту. Это не прекратить. Побыстрее хочу забрать его домой. Иногда мне кажется, что здесь, вдали от меня, он ещё более уязвим, чем дома. В ответ Сокджин поджимает губы, потому что тот отчасти прав, и последние события как бы подтверждают. — Я понимаю, что ты можешь следить за ним также, как было, всю оставшуюся жизнь, ведь он твой родной брат, он дорог тебе. Но он разумный парень, у него столько всего впереди… Поэтому нужно облегчить жизнь и ему, и тебе. Искоренить проблему и не возвращаться к ней никогда. Ты тоже должен жить без вечных волнений, — Джин по привычке снимает очки и кладёт их рядом на стол, смотря в глаза напротив. Намджун может и хочет что-то возразить, но слов не находит. Будет сложно отпустить брата, но он и в самом деле не может всю жизнь оставаться под присмотром. Это одновременно и хорошо, и страшно. — Хорошо. Делай то, что считаешь нужным, лишь бы с ним всё было в порядке. Знаешь, я ведь пришёл сказать ещё кое-что. Это важно, наверно, — пожимает плечами Намджун, хмуро. Сокджин согласно кивает, приготовляясь слушать, и ведёт себя спокойно, хотя внутри напрягается. Намджун не врал, когда говорил о том, что думает каждую минуту о брате. По началу он просто бесконечно доканывал себя мыслями о неправильном поступке, о том, как всё плохо может обернуться или могло бы ещё хуже, но после решил, что это бесполезно. Если и думать, то хотя бы в более или менее нужном русле, с целью помощи. Как — надо было соображать. Он зацепился за имя, которое основательно засело в его голове. Просто крутил его в голове, на языке, а потом вспомнил первые дни, когда оно ещё не так приелось — Юнги назвал его вскользь, а Намджун воспринял просто как что-то отдалённо знакомое, но незначительное. Сейчас — разрослось. Думал основательно, перерывал в памяти всё, что мог, иногда до мучений, кровяных лунок от ногтей на ладонях и искусанных губ: невозможно вспомнить, как не принуждай себя. Пришлось копаться не только в разуме, но ещё и в старых бумагах, фотографиях, которые сохранились после переезда с братом и которые, однако, были покрыты буквально слоем пыли в палец толщиной — ворох воспоминаний, где вместо улыбок читается лишь боль. Боли не хотелось, воспоминания отплывали дальше и дальше, становясь почти размытыми силуэтами, но стоило заглянуть снова — очертания вновь становились чёткими и резкими, иголками врывались в сердце, солью в глаза. — Не думал, что скажу это, но я, кажется, знаю, кто такой Чимин. Сокджин на секунду вздрогнул, призывая себя к спокойствию и вдумываясь — всерьёз ли сейчас Намджун? И он был более чем серьёзен. Доктор кашлянул в кулак, пытаясь разрушить тот вакуум, который на секунду его поглотил, заложил уши. — Я слушаю.

***

Юнги вслушивается в тишину и в очередной раз засматривается в сонный мокрый пейзаж за окном под стать тишине, чувствует, что давно не заглядывал, будто прошли года, хотя ни один листик не пожелтел, и все иголочки на хвойных тоже на месте. Может и лучше, что не смотрел, потому что глядя туда пробуждается желание жить вне этих стен: Юнги уже не помнит, какой на вкус свежий воздух, запах мокрой травы и наэлектризованного воздуха. От этого его самого коротит, разбегаясь молнией от шеи по венкам к ступням, подёргивает до мурашек. Тэхён не был там гораздо дольше. Юнги знает: он спросил и не смог долго смотреть в эти глаза — в них незасыпающая тяга к той же воле, но подёрнутая смирением и потерявшейся в глубине надеждой ощутить свободу. Он, пожалуй, вскоре вовсе забудет это понятие. Свобода. Для Юнги оно тоже довольно относительное. Его тянет физически туда до той степени, что он корит себя за глупую идею посмотреть в окно и разглядывать каждую покачивающуюся веточку синих елей, которые лапами тянутся к окну, но до него никогда не достанут, как и Юнги до них. Не судьба. И это обидно. И это заставляет грустно отвлечься от мыслей о другом — свободы от самого себя ему точно не получить: ещё более невыполнимо, обгладывает до костей изнутри, также больно, но не по нервам. Он оборачивается, видит Тэхёна, скромно усевшегося на его кровати и снова взявшегося за свой блокнот, и на душе у Юнги внезапно теплеет так, будто он попадает с морозного воздуха в тёплое помещение. Неосознанно он улыбается и представляет Тэхёна не здесь, а где-нибудь на южном или восточном берегу, выводящего на грубой пастельной бумаге своего «Кафку на пляже», только без трагедий, пожалуйста. И это кажется на столько естественным, что становится безмерно жаль за эти серые стены и неоткрывающиеся окна. — Что рисуешь? — вопрос с подвохом. Юнги прекрасно знает, что там не «что», а «кто», и сейчас только убеждается, не замечая до этого постоянных поглядываний во время занятия на него самого, в целях затворения в памяти мельчайших деталей. — Воспоминания для… будущего, — улыбается Тэхён, глядя на листок и тщательно прикрывая от взора Юнги, а тот удивляется сказанному, прищуривается. — Воспоминания же «нужно подчищать», разве нет? — сказанные когда-то младшим слова всплывают в голове Юнги стихийно, оседая в мыслях картинкой о парне и кружащим облаком кусочков бумаги. — Я хочу это помнить. — Это хорошие воспоминания? Ответом служит кивок и взгляд в глаза Юнги — явно уверенный, что никто не знает об объекте его творчества. Юнги поджимает губы и неуверенно отводит взгляд — ему жаль в очередной раз. За то, например, что именно он составляет эти «хорошие воспоминания», ведь сам он не смог бы признать их даже хоть чуточку положительными. А Тэхён рисует. Его. И держит затупившийся до безобразия карандаш дрожащими тонкими пальцами всё же уверенно. Обидно, ведь полёт фантазии заканчивается, рассыпаясь осколками на пол после очередного столкновения с серой больничной стеной — дальше не выбраться. А для Тэхёна мирок замыкается в его соседе по палате — и он снова украдкой улыбается бумаге, стройному силуэту, задумчивому взгляду и недорисованным рукавам сорочки, почти скрывающих кисти рук. Его отличие — не жаль. Для него Юнги то, с чем можно сравнить многое и то, о чём он давно позабыл: шум моря, шелест листьев, раскаты грома или треск поленьев в камине. Вдохновляет. — Как ты можешь рисовать таким карандашом? — Тэхён вздрагивает, когда из его рук стягивают карандаш, и прижимает драгоценный блокнот ближе к груди. — Доктора не позволяют мне точить у них к-карандаши, — надувшись, выдыхает Тэхён. — Они говорят, это опасно. Но кроме рисования я ничего не собираюсь д-делать, — крутит он головой, поднимая взгляд на старшего. — Приходится теперь т-так, когда все затупились. Юнги снова смотрит на затёртый карандаш, а потом передаёт его Тэхёну, вкладывая в ладошку. — Я попрошу Джин-хёна. Он на такую мелочь вряд ли внимание обратит, а если сказать — поможет. Тэхён снова улыбается так, будто ему пообещали целую коробку карандашей с точилкой в придачу, а Юнги не может не улыбнуться робко в ответ. — Хён, — Тэхён заметил закатные лучи солнца, кое-как пробирающиеся через крупные ветви, на секунду обратив внимание в сторону, — ты ещё не п-принял лекарства, которые заносили после ужина. И т-ты сказал напомнить тебе. Юнги цокает, кивает, сетуя внутри на свою забывчивость, проявляющуюся совсем не тогда, когда это ему действительно нужно. Он не забывал о них в начале — просто не желал мириться, не забывал тогда, когда Чимин заставлял отказываться от них. А теперь вдруг случается, и хорошо, что расторопный Тэ рядом. Парень забирает несколько таблеток в горсть, берёт стакан и плетётся к ванной, чтобы набрать воды. В голове словно что-то щёлкает, Юнги внезапно вспоминает о своей глупой детской фобии — он совершенно не мог проглатывать таблетки и пилюли целиком, боясь задохнуться каждый раз и облегчённо выдыхая, когда всё проходило успешно. Странно, что это исчезло так надолго и совсем бесследно. Юнги недоверчиво посмотрел на свои лекарства, а потом быстро запил и пожал плечами, намереваясь уходить. — Привет, Юнги-хён. И он ощущает эту интонацию буквально затылком, тут же начиная крупно подрагивать и по инерции зажмуривая глаза. По шее моментально ползёт холодок, скрываясь под лопатками. Оборачиваться не хочется, страшно и даже противно, но Чимин часто сам делал за него многие вещи. Лопатки вжимаются в стену, руки выставлены вперёд в безмолвном акте самозащиты, глаза всё ещё прикрыты, и нет, верить в происходящее просто не хочется, не нужно, неправильно. — Ну же, посмотри на меня, хён, — Чимин явно говорит с ухмылкой, а в тоне проскальзывает нервозное нетерпение, от чего ещё страшнее. — Раньше ты смотрел на меня с благоговением, хён, а теперь даже взглянуть на секунду не хочешь? Как же так, Юнги? Как это смогло произойти? — нажимает Чимин, говоря сквозь зубы, и припирает к стенке сильнее. Хватает за подбородок рукой и требовательно поднимает голову, чувствуя упирающиеся в грудь руки. Настойчиво, нежелающе, отталкивающе. — Открой глаза или будет хуже, — цедит он, сжимая пальцы на челюсти сильнее. Юнги всхлипывает, его ресницы дрожат. Он смотрит вперёд, почти прикрыв веки, и видит на себе испытывающий взгляд, полный отчаяния и ярости. Такой, скорее всего, которая бывает, когда выхода не видишь, и остаётся только разломать всё оставшееся хоть немного целое, а потом и себя заодно. Чимин довольно улыбается на секунду и дёргает подбородок ещё выше, заставляя задрать голову. — Не будешь просить отпустить тебя? Ты так разочаровался в этом слове, верно? Понял, что оно не имеет ни малейшего смысла, да, хён? — потешается младший, впиваясь в кожу на щеках ногтями, заставляя Юнги вновь всхлипнуть и в свою очередь сжать пальцы на чужой груди. Каждое слово Чимина в голове хёна словно отдаётся эхом — отражается от стенок черепа и обратно. Обратно. Обратно до боли и прежнего страха, который вернулся и который был в тот день в том же качественном состоянии. — Зачем ты пришёл снова? — выдавливает из себя Юнги, почти не чувствуя боли в шее и спине. Глаза у Чимина усталые, красные, но всё ещё горящие и грозящие поджечь, если бы было можно. — Нелепый вопрос — ты думал, я отстану? Или что тебе действительно кто-то поможет? Ну уж нет. Твой щеночек на побегушках тоже не в состоянии, — скалится младший, смотря на губы Юнги и сжимая нижнюю большим пальцем. — Я решил поставить тебя на место, и теперь нужно довести начатое до конца. Рука давит сильнее, пальцы проходятся по сжатым зубам, и старый трюк не удаётся повторить. Чимин получает весомый удар в грудь и даже отходит на полшага, но не даёт и шанса сбежать Юнги — тут же прижимает обратно к стене ещё сильнее, чем прежде. — Ты переживёшь эту неприязнь ко мне, Юнги. Тебе придётся. Не захочешь сам — снова силой. А Юнги даже не понимает, что такое неприязнь. Чимин рядом с ним выглядит глыбой, оставившей Юнги погребённой под собой. И даже в том состоянии страх никуда не уходит — он ещё сильнее, каждая клеточка снова проникается той болью, оставившей вскрывающиеся стигмы. — В любом случае. Ты остаёшься со мной, Юнги. Всё будет как раньше. Пальцы проникают в светлые волосы, сжимая и оттягивая, а потом заглаживая. У Юнги от таких прикосновений тут же слезятся глаза, и начинается паника по единому сигналу от собственного тела. Он закрывает ладонями своё лицо и сползает вниз по стене, не встречая сопротивления. — Не будет как раньше! — он поднимает покрасневшие глаза вверх и выдавливает слова из последних сил. — Забудь, что я говорил тебе, Чимин. Ты снёс абсолютно всё, камня на камне не оставил и внутри меня, и снаружи. Юнги и представить не может, он точно сгинет, если Чимин раз за разом так будет расковыривать в нём эту боль, делая ещё хуже. — Я просто не хочу тебя больше видеть никогда, Чимин. — Он говорит это твёрдо, пусть и не слишком громко — главное, чтоб до Чимина дошло, что теперь у него нет никаких шансов даже на микроскопическое доверие с его стороны. Юнги смотрит вверх, в глаза, видя в них ошарашенность от такого прямолинейного заявления, а затем во взгляде мелькает сталь. Полный злости замах на удар, готовый распластать Юнги прямо здесь, пятнами по кафельной белой стене. И Юнги хочет ухватиться за последнее, что у него есть, закрыв голову руками и жмурясь. — Тэхён! И удар не следует. Чимин удивлённо вникает в произнесённое, злясь ещё больше. — Что случилось? Что с тобой, хён? — почти сорвавшийся голос, дрожащие ладони, опустившиеся на плечи, а потом пытающиеся убрать от заплаканного лица руки. — Хён, — Тэхён снова гладит его плечи, когда видит взгляд, прошедшийся по его лицу, затем по комнате. — Где… Чимин? — Юнги запинается от всхлипов и успокаивает свои руки, дёргано стирающие слёзы с щёк, только тогда, когда их осторожно берут чужие ладони. — Он… хотел… Тэхён видит в глазах испуг, смешанный с остаточным осадком боли, стекающей по коже щёк. — Чимин не т-тронет тебя, обещаю, — кивает младший, и остаётся только доля секунды до того, как хён подастся вперёд, валясь на чужое плечо и тихо завывая, оставляя мокрыми тёплые ключицы. Тэхён осторожно позволяет себе сплести руки за спиной хёна, мелко поглаживая и призывая успокоиться. Он понял о том, что произошло только между строк, но видит, что Юнги снова был на краю, и сейчас всё ещё боится упасть вниз. Бледные пальцы зацепляются за складки одежды, находят плечи и сжимают их, словно не хотят отпустить и оторвать от себя. — Он был и сказал, что… — Всё, хён. Его нет. Его тут нет, — постоянно повторяет Тэхён, не выпуская из своих рук. Дрожь в теле становится менее ощущаемой, старший делает несколько глубоких вдохов, будто хочет надышаться вдоволь, а потом поднимает глаза на Тэхёна, понимая, что тот в прямом смысле спас его, как Юнги и посмел понадеяться. — Тэ, — парень сглатывает, смотря на взволнованного и озадаченного младшего, — как так получилось? Что ты сделал? Как? Он ушёл? Прости, это… так эгоистично с моей стороны, ведь он вполне мог и тебе нанести вред. Он правда мог, но я не видел другого выхода. Тэхён в ответ только крутит головой и продолжает мелкими движениями гладить спину. Ряд поступивших вопросов путается в голове, мысли захлёстывают одна другую так, что взъерошенный младший сам чувствует себя на грани срыва, но старательно пытается это скрыть, заботясь о Юнги, потому что сейчас он явно важнее. А тот всё ещё смотрит вопрошающим взглядом с такой поволокой на глазах, будто был спасён из Помпеи. — Тэхён-а. Тэхён, ты же видел его? У него губы трясутся. Он пытается поджать их, но выходит только явнее. Голову трясёт от подступившей дрожи так, что не ясно — положительный или отрицательный это ответ? Или скорее вообще не ответ, потому что Тэ отводит взгляд куда-то в сторону. — Тэхён? — Юнги слушает молчание, а потом вдруг улыбается. Неестественно, сломано и нервно. — Что это значит? Трясёт с новой силой, паника охватывает весь разум так, что и правда, чёрт возьми, свихнуться можно. Юнги не понимает вообще ничего: банальная цепочка мыслей никак не может сложиться. Перед глазами торопливо моргающий Тэхён, пытающийся подобрать хоть какие-то слова, смысл которых до хёна не дойдёт сейчас всё равно, внутри — страх и подступающая тошнота. Чимин. Был. В их палате. Очевидная неочевидность. — Хен, д-давай я расскажу т-тебе завтра, — запинается младший, боязливо продолжая касаться пальцами, недоговаривая. — Ты сейчас т-так напуган, — он берёт в руки себя и даже саму ситуацию. Чувствует страх, не секунду, дольше, колючками изнутри, но видит ещё большее непонимание в глазах напротив и старается приулыбнуться. — Главное, что ты цел, и он не… не навредил т-тебе. Ему бы по-хорошему сходить за врачом, но он даже не думает об этом, потому что бросать хёна одного никак нельзя. Вообще. Юнги продолжает держаться, ни говоря больше ни слова, продолжая часто дышать, а Тэхён разрывается. От его беспомощности. От своей тоже. — Юнги-хён… Хён… Закрой глаза, пожалуйста, — тихо просит Тэ слегка колеблющимся голосом, будто может передумать в любой момент, но стоически держит себя. Юнги в ответ наоборот — смотрит в такие верные глаза, испуганно и без каких-либо мыслей. И всё же закрывает, моргнув пару раз и доверяясь на автомате, потому что так сказали и потому что иначе не может. Он скорее боялся бы увидеть под закрытыми веками что-то страшное, чем опасался каких-либо действий. Тэхён смотрит в упор на старшего, пару раз пропускает вздохи, но всё же приближается и касается губами горячего лба, задерживается на пару секунд и отстраняется, приглаживая светлые волосы чуть дрожащими пальчиками. Юнги смотрит в ответ, он чувствует себя открытым на столько, что Тэхёну не стоит ничего, чтобы взглянуть и прочесть. — Нуна так делала, чтобы я успокаивался, — добавляет Тэхён. Юнги под руками трясёт, на щеках мокрое. Вслепую он ощупывает руку Тэхёна, сжимая рубашку, а потом находит ладонь и намеревается не отпускать. Тёплые руки снова спасительно обнимают его в ответ. В голове полная неразбериха, отчаяние и полнейшее выпадение из хоть немного здравой реальности. А объятия действуют. Как успокоительное, заставляя дрожь отступить, а несвязный поток мыслей замедлиться. Хоть на время, пока тепло рядом.

Back to sleep And more sweet narcosis.