Теперь я знаю, чего действительно не хватало в моей жизни.
Как бы не хотелось, каждое их столкновение оставляет отпечаток. Будь то на теле или в душе — обязательно, а чаще просто совмещёно. Юнги страшно и непонятно. От него будто оторвали какой-то важный и большой кусок, без которого теряешь ориентир в пространстве и в собственном я. Он не заговаривает о Чимине не наступившим «завтра», обещающим всё разъяснить, и не через день, не через два. Он пугает доктора своим молчанием и ещё больше пугает Тэхёна, возящегося теперь с хёном постоянно, без слов предлагающего свою помощь и поддержку. Просто нараспашку: брать эту бескрайнюю заботу, которой всё равно не убавится. Юнги глупо было бы отнекиваться и отказываться, он принимает её также безмолвно, без эмоций, хотя знает, что это лечит и успокаивает. А ещё он боится, и когда Тэ рядом — надёжнее. Вместе с мурашками пробегаются воспоминания о тёплых объятиях, мокрых ключицах и обрыве, куда его чуть не сбросили, не будь того самого спасительного тепла — такого же напуганного, но не давшего сорваться ниже. Юнги не хочет рассказывать Сокджину о произошедшем инциденте — просто не знает до сих пор, как на это реагировать, и проще взять и погрузиться в апатию. Но в кабинете доктора после совместной беседы язык как-то нечаянно развязывается сам. Юнги говорит сухо и быстро, стараясь не ворошить медленно потухающие угли. Краем сознания он надеется на то, что Джин поможет ему, если будет знать. Короткую и сбивчивую речь он заканчивает уже с подступающей паникой и мыслью о том, что рассказывает это всё зря. — Я не знаю, что теперь думать об этом всём. Я просто не хочу думать вообще. Сокджин обходит свой стол и заходит за спину блондина, осторожно кладя большие ладони на плечи. Он мягко пытается объяснить Юнги, что тот находится в этом месте за тем, чтобы всё понять и осознать, и в этом не будет ничего страшного. Во имя избежания боли он должен отпустить всё, оставить под клеймом «прошлое» и попытаться не вспоминать. — Я не понимаю, — твердит Юнги тихо одно и то же. — Но обязательно поймёшь, — Джин закусывает губу. Он прекрасно осознаёт, что Юнги безумно сложно представить хоть на капельку полнейшее отсутствие Чимина здесь, когда о нём говорит всё. Может, даже кричит, оставаясь на коже горячими красными пятнами. От него же… — И не отдаляйся от Тэхёна. Говори с ним — так будет лучше, ты же знаешь. Он помог тебе в очень нужный момент. Юнги знает. Он сразу замечает на себе беспокойный взгляд, как только делает шаг в палату. Мнётся, долго шаркает и всё же садится рядом, на тэхёнову кровать, сидя так ещё несколько минут в тишине и успокаиваясь на столько, что на время забывает о своих проблемах, только потом замечая тёплую руку на своей спине и робкие поглаживания. — Джин мне пытался сегодня объяснить, что я здесь, в больнице, за тем, чтобы всё осознать. Но знаешь что? Само это место заставит тебя подумать о том, что ты псих. Оно вобьёт в эту мысль, ты поверишь и не отделаешься. Тэхён часто задышал и мелко замотал головой в разные стороны, прекрасно видя, что Юнги смотрит куда-то вперёд, не на него, а если повернётся, то увидит полный сострадания взгляд. — Я не говорю о том, что моя жизнь была бы лучше, останься я дома с Чимином, ведь чему быть, того не миновать. Он бы сделал со мной то же самое, всё бы, скорее, повторилось, только в других стенах, — Юнги кашляет, чтобы добавить уверенности своему начинающему дрожать голосу. — Но я бы просто мог думать, что так оно и должно быть, — он не выдерживает, опускает голову, прикрывая лицо руками, но всё ещё не давая волю эмоциям, — и подставлялся бы, пока не истёрся в порошок, как это и делал. Но я здесь, и оказывается, что сопротивляться не менее больно. Это более, чем сводит с ума. Или я давно уже слетел с катушек? У Юнги покрасневшие, усталые и безумно грустные глаза. — Это не так, Юнги-хён, никуда т-ты не слетел, — подвигается ближе Тэхён, забираясь коленями на кровать. — Ты не в чём не виноват. Всё будет хорошо, п-потому что ты явно достоин лучшего. Юнги грустно усмехается. — Почему-то когда ты рядом, мне спокойнее. Не происходит ничего страшного. Тэхён незаметно краснеет от сказанных старшим слов, чувствуя при этом, что получает он в разы больше. Юнги и сам слегка тушуется, а потом просит о том, что заставляет смутиться ещё сильнее — снова заночевать немного ближе, чем просто в одной палате, нечаянно заснув рядышком, и не просить об этом больше специально. Тэхён кивает несколько раз, отводя взгляд — он не имеет ничего против, скорее наоборот, но от происходящего волнение захлёстывает. Его отвлекает рука, опустившаяся на плечо: пальцы слегка полоснули по горячей коже. Невзначай. — Кстати, есть кое-что для тебя, — старший копошится и достаёт из кармана свободных штанов несколько отточенных карандашей: простой и пару цветных. — Джин не обидится, ведь Джин не узнает, так? Тэхён открывает рот несколько раз, не зная, что сказать, и перенимает дрожащими пальцами карандаши, шёпотом кое-как выдавая «спасибо» и обозначая взглядом гораздо больше. Юнги понимает это без лишних слов, что неожиданно греет душу.***
Проходит несколько дней, прежде чем Тэхён успевает привыкнуть к согревающему в темноте теплу рядом, как в детстве, к робким, совсем невинным объятиям, от которых приятно тянет в груди. Это заставляет унестись в мир грёз почти мгновенно, и даже больше — видеть эти самые грёзы, чего уже не случалось давно. Так получилось в очередной раз — Тэхён спал. И спал так, как никогда ещё не получалось в больнице. Казалось, он совершенно нечаянно уснул, совсем по-детски схватив большой палец на руке Юнги, что привычно обнимал со спины, почти касаясь грудью — ничтожные, но, как казалось старшему, необходимые миллиметры дистанции. Юнги же не спалось. Сейчас его ничего особо не беспокоило, но из-за этого самого затишья в душе парадоксально наслаивалось волнение. Он зажмуривался, стараясь прогнать из головы надоедливых ночных монстров, что не дают заснуть, но в конечном итоге всё равно открывал уставшие глаза, вглядывался в темноту, считая невидимые кружащиеся пылинки и вдыхая запах волос Тэхёна. Он проклял себя трижды, к спокойствию взывать было уже бесполезно и поздно, зажмуренные до боли глаза не помогали, взгляд болезненно-пугливо вонзился в глубь палаты. В чужой руке блеснуло, и Юнги с ужасом и каким-то возгоранием внутри заметил, что этот предмет ему знаком досконально. Его телу, израненным рёбрам. Назад, к истокам. — Чёрт возьми, как же это больно, — усмехнулся тихо Чимин, будто боялся разбудить спящих. Он сделал шаг ближе, а Юнги слегка дёрнулся, заметив, что руки красноволосого измазаны тёмным — так позволял видеть лунный свет, но угадывалось совершенно точно — кровь. Их взгляды пересеклись, но искру не зажгли явно. Скорее встретились, шаровой молнией прокатились друг по другу с едва ли взаимным чувством. И если Чимин глаз не отводил, то Юнги резко перевёл тут же. Челюсти застучали, рука жалко вжалась в тёплое тело, подтягивая к себе ближе и убивая миллиметры. Чимин видел, и с каждым мельчайшим движением хёна заводился всё больше, дрожащей рукой сжимая кухонный нож с тусклым от пятен лезвием. — Какая же ты сука, Юнги, — голос Чимина создавал плавно нарастающие вибрации в ночной тишине. — Клялся, что любишь меня, помнишь? Я помню. Что ж, ему уже успел поклясться тоже, а, хён? — выплюнутое обращение снова ударило страхом. Юнги не вдумывался в слова, он всячески пытался прибегнуть к здравому смыслу, но паника не позволяла. — Даже не ответишь, не возразишь? Тебе же так нравится это делать в последнее время! Старший продолжал молчать, тем самым не намереваясь поддаваться, и мысленно молил невесть уже кого, чтобы всё быстрее закончилось. Чимин уловил и подошёл ближе, для ловкости поудобнее перехватив ручку ножа. — Тебя не трону, а вот его… Тэхён тихо зашипел и сонно цокнул, вцепившись сильнее в ладонь Юнги, а тот вздрогнул от движения под руками, сосредоточив внимание на нём. Пульс долбил по вискам, когда Тэхён лениво и медленно перевернулся с одного бока на другой, оказавшись лицом к лицу со старшим. — Что-то случилось, хён? — Тэ причмокнул губами, не открывая глаз. Ресницы лишь легонько подрагивали. — Ты так вцепился, — он дёрнул рукой, которая всё ещё держала чужую. Юнги посмел перевести взгляд за Тэхёна, в комнату, но не увидел там совершенно ничего примечательного, кроме стен и предметов мебели. Ничего, никого. И неожиданно выдохнул, боясь разлиться подступившими эмоциями, сопровождающимися колючим комком в горле, от чего произнёс лишь шёпотом: — Плохой сон. Кошмар. Тэхён осторожно посмотрел снизу вверх, кое-как приоткрыв засыпающие глазки. — А-а… Значит, сейчас ты должен успокоиться, поняв, что это лишь сон. Всё хорошо, хён. Ты такой пугливый, — добавил младший с улыбкой и уткнулся носом в чужую грудь, размеренно посапывая. Он плавно опустил руку на талию Юнги, обнял, коснулся своими коленями чужих. Лишь потому, что сейчас был на той самой грани между сном и сознанием, робость отошла на второй план. Но даже бессознательно он таким образом прикрывал собой и защищал Юнги, и сделал бы точно также при любых других обстоятельствах. И старший бы снова принял, шепча благодарности одними лишь губами, словно заклинание, до тех пор, пока не увидит действительно сон.***
Побродив по палате, Юнги всё равно нашёл себя на излюбленном месте. Он присел на подоконник и прищурился от утреннего яркого не по-обычному солнца. Блики в стакане с водой на секунду ослепили, и он сделал глоток, запивая горчащее послевкусие от лекарств, думая, что таким отчего-то примечательным утром в самый раз бы держать в руках чашку кофе со сливками или какао, но нет. По крайнем мере, не сейчас — так утешал себя парень. Прошло время — достаточное для того, чтобы в самом деле начать и даже успешно забывать одно имя, а вместе с ним и проделки человека: Чимин. Оно больше не стелилось в памяти каждодневно, оставляя место для чего-то более полезного и приятного, потому что-то самое осознание пришло. Тяжело, даже слишком, но каждому известно, к чему можно добраться сквозь тернии, и Юнги, кажется, делал успехи в этом направлении. Не сразу и не быстро, но он совершенно точно понимал, что теперь ему гораздо легче. Узнаваемые шаркающие шаги послышались почти рядышком. Вот и одна из причин его улучшающегося самочувствия. — Ты так рано проснулся… — Ты выспался? Сказалось одновременно, а потом рассмеялось также синхронно. Забота давно уже подошла к границе взаимности, пересекла и впала во что-то большее, но молчаливое, слегка испугавшееся самого себя. — Мне сегодня п-приснились мокрые подсолнухи, — в чуть охрипшем голосе Тэхёна слышится улыбка. Он всё ещё вяло моргает, трёт глаза, но говорит с таким восторгом об увиденном в грёзах, ведь это в самом деле удивительно — просто видеть сны, чего давно уже не случалось, пока ночи не стали спокойными. — Ты можешь представить себе, насколько это прекрасно? Мокрые подсолнухи… Юнги улыбается в ответ, видя восторженность младшего, представляя эту картину у себя в голове. — Теперь ты можешь перенести это на бумагу. Жёлтый карандаш, кажется, есть. — Т-точно, так и сделаю, — закусывает Тэхён с улыбкой губу и прикрывает глаза, составляя в голове эскиз будущего рисунка. И вряд ли случится всего лишь натюрморт. — Раньше, насколько я помню, недалеко от бабушкиного загородного дома было целое поле подсолнухов. Я бы хотел, что бы ты увидел это. У Тэхёна загораются глаза таким желанием и смущённой надеждой, что приходится отвести взгляд куда-то в сторону. — Вдруг так оно и будет? — Юнги вдыхает, задерживает волнительно воздух, смотрит на солнечных зайчиков, запутавшихся в тэхёновых волосах. Он приподнимает пальцами его за подбородок, очерчивает щёку, а потом убирает тёмную чёлку с глаз. — Тебя бы подстричь… — Ты тоже оброс, хён, — даже в взгляде улыбка. Тэ видит тёмные корни волос Юнги, а потом всматривается в глаза, которые также уверенно смотрят в его. От солнечного света радужка напоминает цвет чёрного чая — так думает Юнги, с интересом вглядываясь. Это просто глаза, но он видит целую вселенную — глубоко-тёмную, с мириадами путей, систем, и в каждой своё микропространство, пышущее жизнью, действительно желающее жить. И пока Тэхён уделяет внимание на подступившее смущение от столь пристального взгляда, Юнги находится и едва касается его губ своими. Пару секунд, а затем отстраняется, слизывает со своих губ другой привкус и целует снова, без промедления, потому что боится дать время Тэхёну на испуг, но при этом делает всё легко и невесомо, чтобы не навредить. Руки скользнули по безразмерным рукавам рубашки Тэхёна — от плеч и ниже, цепляясь пальцами за нанесённые разрезы, а потом встречаясь в тёплыми и открытыми ладонями, сливаясь робко переплетёнными пальцами. Юнги отстранился от губ и посмотрел на своё смущение-отражение в глазах Тэ, улыбнулся. Напротив оказалась такая же солнечная, как это утро, улыбка, а следом отведённый в пол взгляд. Юнги взъерошил чужие волосы, будто в знак поощрения. — Будь всегда таким милым, Тэхён-а. — Всегда? Юнги кивает — перенял эту привычку отвечать безмолвно, а потом чувствует, как пальчики сжимают его руки крепче, но при этом даже не дрожат, что постепенно становится привычнее — старший чувствует необходимым ощущать, что становится лучше не только ему. — Хён? Ты не бросишь меня? — кажется, у Тэ в голове всплывают картинки из прошлого, где его уже предавали, бросали и перебрасывали из рук в руки, словно куклу, потому что взгляд потухает, откровенно страшно услышать ответ, а вопрос кажется заданным рано и поспешно. — Не брошу. Обещаю. — Юнги с улыбкой щёлкает его по носу, видя, что Тэхён готов вот-вот разреветься, и парню не остаётся ничего, кроме как прижать к себе младшего, чувствуя на шее горячее дыхание и слыша короткие всхлипы. Его очередь утешать, разглаживать спину, а потом ощущать ответственность. Но Юнги всё равно не может перестать улыбаться. Он понимает, что привязал к себе необласканного Тэхёна, как никто другой, скрепив всё невинным поцелуем и обещанием, которое придётся выполнять. Но он понимает ещё и то, что пришился к нему не меньше, чувствуя в огромных количествах что-то, чего не доставало раньше.***
Когда у Юнги щемит в груди, он старается не обращать на это внимание, потому что не понимает природу возникновения этих странных ощущений. Может, только спустя время. Госпожа Совесть редко навещала его, оставляя за собой шлейф тех самых угрызений, которые сейчас впивались и высасывали то, что необходимо для комфорта душевного. Ему нужно объясниться. С самим с собой. Оставить прошлое в прошлом. И он не хочет грузить этим Тэхёна, готового принять и выслушать абсолютно всё, что скажет хён, потому что он всё ещё остаётся тем хрупким мальчиком, которым Юнги помнит его с самого начала. У него до сих пор могут случаться «короткие замыкания», и их могут устранить не только препараты или смирительная рубашка, но и ещё, как оказалось, крепкие и тёплые объятия — действеннее и быстрее. Юнги не может поговорить об этом и с Джином, потому что тот погружён лишь в сухой, сугубо медицинский аспект проблемы, хоть и поддерживает искренне. Говорить о прошлом с братом тоже не видится перспективным, ведь прошлое всё равно, что Чимин, а Намджун и слышать о нём не хотел раньше, поэтому просто не поймёт. Несколько ночей подряд Юнги «мается от бессонницы». Он ждёт, пока Тэхён заснёт рядом, глядит на его подрагивающие во сне ресницы и приоткрытые губы, порой долго-долго, но не спит. И больше не происходит ничего, что могло бы произойти. В один из таких моментов Юнги понимает, что это конец их с Чимином небольшой истории, и это хорошо, с какой стороны не посмотри, потому что прав Джин, прав Намджун. Его раны давно зажили, его рубцы медленно, но верно сходят на нет. И можно уже, наконец, смириться, что ты остался не прав, что в твоей голове стоило покопаться компетентным людям, и в конце концов то, что ты был действительно болен, и теперь на специальном учёте, а в твоей медицинской карте отныне будет красоваться примечательная вклейка. Но вкупе всё выглядит так тяжко, словно кусок фундамента выкинули прочь, и постройка фатально стремится обрушиться, если бы не та самая хрупкая подпорка, необходимая, и Юнги встанет рядом, приложив все силы и стараясь вернуть равновесие. Намучившись от невысказанности чувств, Юнги решается поговорить с самим собой на правах душевнобольного, и сам усмехается ироничности этой задумки — лишь на правах, ведь разве может душевнобольной человек понимать, что он болен? — Тэхён сказал мне, что от прошлого нужно избавляться, за исключением хороших воспоминаний, — тихо бормочет Юнги, оперевшись поясницей на спинку кровати и опустив голову. По коже невесомое дуновение; комнату наполняет темнота и тишина. — Судя по всему, наши воспоминания не могут быть хоть на каплю хорошими, раз я перечёркиваю всё. — Словно крест поставить. Он грустный до невозможности, кожа почти прозрачна — все вены на виду, волосы выцвели от красного до жухлой осенней листвы. В привычно белом, но это явно не халат доктора, а что-то эфемерное, как и сам парень. И он прекрасен. До смерти. Чимин. — Ты любил меня? — Да, — Юнги отвечает без колебаний. Ему совершенно не страшно, а трясёт не от этого. — Очень, но всё испарилось. Потому, что я могу щёлкнуть пальцами, и растворишься ты, ведь так? — Чимин слабо усмехается в ответ, прикрывая усталые глаза. — А ты? Любил меня когда-нибудь? Чимин молчит и смотрит в окно, поджав губы. Его волосы и ткани одежды словно разлетаются от ветра, поступающего из окна, хоть оно и неизменно закрыто. — Тебе не жаль? — после молчаливого ответа произносит Чимин. — Нет, — шёпотом выдыхает Юнги. — Ты прошлое. Почти далёкое, и я понимаю это. Теперь у меня есть, о ком заботиться, — он кивает головой в сторону, — а ты никогда не давал этого сделать. Юнги опускает голову вновь и уже не надеется услышать никакого ответа, ведь все связи рвёт он сам, но вместо этого слышит голос совсем близко-близко, уже за спиной. — Я не тот, о ком нужно заботиться. Юнги не смеет обернуться и держит себя в руках. — Чимин. Мы расстаёмся с тобой. Сейчас. Навсегда. Это не вопрос, не предложение, а давно обдуманное решение. Единственно верное. Ему не нужен ни положительный, ни отрицательный ответ. Возможно поэтому звенит тишина, а спустя мгновение Юнги чувствует на шее касание, что заставляет его дёрнуться, покрыться мурашками, и лишь потом понять, что это был поцелуй. Юнги оборачивается. Тэхён мирно лежит в кровати, сонно посапывая, и больше никого нет. И не было.***
Юнги находится в кабинете Сокджина с каким-то приподнятым настроением, ожидая, что должно случиться что-то явно приятное. Когда на пороге появляется отвлекшийся доктор, Юнги не смеет подтверждать свои догадки — по выражению лица неясно, но Джин выдаёт полуулыбку и садится напротив, поправляя очки на переносице. — Ты не в курсе, зачем я тебя сюда позвал? — К сожалению, телекинетические способности в этом месте у меня не развились, — паясничает Юнги, дёрнув бровью. Сокджин усмехается. — А ведь могли, столько времени прошло, — улыбается он, а потом откашливается и становится серьёзным, пусть в интонации и продолжает просвечивать улыбка. — Ты здесь довольно долго, с последнего приступа уже прошло больше семи недель — это большой срок. Тем более я, как наблюдающий тебя врач, могу сказать, что результаты более, чем положительны. Я успел узнать тебя довольно хорошо, и могу поручиться за твоё состояние… тебе же. Больше не оступишься. Пора домой, Юнги. Юнги закусывает губу, но не может сдержать улыбки. — Мы можем отправляться сегодня? Ты связался с Намджуном? — нетерпеливо спрашивает блондин, приосаниваясь и ёрзая на месте. — Дело в том, Юнги, что вы вместе не можете отправиться, — доктор вздыхает и вглядывается в глаза напротив — радость и предвкушение предстоящей выписки в одну секунду скатились в непонимание и потрясение. — У Тэхёна недавно был рецидив, ты же помнишь. Он не может пока покинуть это место, но в скором времени… — Хён, ты вообще слышишь, что ты несёшь? — Юнги шокирует сказанное, он впивается пальцами в столешницу. Ощущения предстоящей свободы и даже новой жизни складываются, как карточный домик, а за ним — пепелище. Юнги так не хочет, он продолжает на повышенных тонах. — Да, у него был чёртов приступ, но кто помог с этим справиться? Джин? Кто был рядом в тот момент? Ты же в курсе, что это происходит всё реже и реже, и последний случай… я почти забыл, когда было подобное до него. — Я знаю, но это всё ещё рискованно, говорю, как его лечащий врач. В очередной раз он может и не справиться без вмешательства медиков, ты понимаешь? Всё может обратиться хуже… — Хуже будет, если он останется здесь, — не отстаёт Юнги и практически шипит сквозь зубы. — Он не справится тут один! Да, один, потому что ты не можешь быть рядом всё время, а всем остальным откровенно плевать, и ты это прекрасно знаешь. — Знаю, — Сокджин потирает пальцами виски и жмурится. — Со мной ему будет лучше. Джин, я обещал не бросать его, — Юнги смотрит на доктора, который отводит взгляд. Сейчас ему эту сугубо врачебную точку зрения никак не понять. — Я отвечаю за него. Я, лечащий врач Ким Сокджин, не могу отправить на выписку нездорового пациента, которому может грозить опасность. Тебя не могу оставить занимать место точно также, раз интенсивная помощь тебе уже не требуется, — Сокджин поднимает тяжёлый взгляд и сжимает кулаки под столом. Он вздрагивает от удара о столешницу, на которой Юнги вымещает свой гнев, а потом приготовляется выслушать новую порцию криков. В никуда. ...Юнги в секунду становится как-то непривычно заходить в свою же палату, пусть он и провёл там много времени. Путь от кабинета до неё оказался таким коротким, что не придумалось, как сказать Тэхёну обо всём. И всё же в палате оказалось пусто, значит, время его процедур подошло. Для Юнги же подошло время измучить себя заранее, пройтись по крохам воспоминаний, что останутся здесь, в невзрачной комнате. Он чувствует себя чужим, от этого даже неловко — на нём домашняя одежда: клетчатая рубашка, пахнущая чистотой и домом, светлые джинсы в аккуратных дырах. Он словно пятно на серых стенах. Юнги проводит рукой по складкам одеяла и присаживается на не свою, но уже и не чужую постель Тэхёна, выдохнув с комом в горле. Руки сами находят потрепанный блокнот в тумбочке через минуту, глаза разглядывают новые рисунки сквозь мутную пелену. Монотонность сменилась на что-то более пёстрое, пусть осталось чертовски мало цветов — Тэ пользуется ими правильно, лишь делая акценты. Может из-за этого или чего-то другого, но они поменяли характер — стали ярче не только из-за карандашей, но и из-за улыбок, милых повседневных зарисовок и положительного подтекста. Юнги больно думать, что весь этот прогресс скатится обратно, потому что он всё ещё центр задумок Тэхёна. Он засматривается на один из последних рисунков, смущаясь себя, застывшей улыбки. Без Тэхёна ему и улыбаться не хочется. Юнги выдирает листик из заканчивающегося блокнота и складывает его несколько раз, чтобы убрать в нагрудный карман на рубашке, ещё раз сделав себе чуточку больнее. Он поверить не может, что всё заканчивается вот так, просто, вроде бы логично, но неправильно, поэтому соглашаться и отпускать больно до внутренней истерики. Ящик тумбочки успевает закрыться, скрывая видавший виды блокнот, когда дверь в палату открывается и внутрь заплывает всклоченный Тэхён. Его взгляд бегает по комнате и, заметив Юнги, останавливается, становясь ещё более удивлённым. Так непривычно видеть его в этой одежде вне «дресс-кода» больницы. Хён другой, непривычный, взволнованный и грустный. Тэхён сжимает в руке бумажку, с которой заскочил в палату, и подходит к старшему, тут же поглаживая его по волосам. — Тэхён-а, — выдыхает Юнги, собираясь с мыслями, собирая дорожку из путающихся слов в голове, — случилось кое-что, ты, наверно, заметил… — Тебя выписывают, да? Юнги вжимает голову в плечи, потому что сказать и оборвать всё он не может. Ни единое произнесённое им сейчас слово не скрасит ситуацию. Он тихо кивает, опустив взгляд. — Это же… это же здорово, Юнги-хён, — без притворства радуется Тэхён, заметно нервничая, а потом берёт ладонь старшего в свою и вкладывает туда бумажный листок. Юнги переворачивает его, вглядывается в буквы, не сразу понимая смысл написанного, вчитываясь ещё и ещё. Сердце начинает биться чаще, когда смысл постепенно доходит, и Юнги жутко боится спугнуть правильность подуманного, осторожно поднимая взгляд внизу вверх на стоящего перед ним Тэ. — Это… — Выписка на имя Ким Тэхёна, — поясняет младший, улыбаясь. — Я с тобой. Юнги ещё хлопает глазами, а потом тянет Тэ, заставляя того сесть на свои колени, и крепко обнимает, чувствуя, как руки также взаимно крепко оплетают его шею, а в макушку слышится тихий смех. — А я не брошу тебя. И Тэхён это знает. Не потому, что умеет чувствовать людей, а потому, что чувствует именно его, Юнги, через каждое заботливое прикосновение, слово, позволяющие ощутить себя под защитой от чего угодно. И он знает, что эти чувства взаимопереплетаемы, отзеркалены, пусть под немного разным углом. И им обоим ещё понадобится хоть немного времени, чтобы осознать то, что начинается их новая жизнь. Возможно, станет понятнее, когда они, наконец, шагнут за пределы каменных стен, ощутив приятное дуновение ветра на коже с запахом хвои и солнца, держась за руки и не собираясь отпускать друг друга.