Сердце бури

Конечно же, вволю насладиться остатками университетской библиотеки Мастеру Пресекающему не дают. Казалось бы, двадцать тысяч смертей – не такое большое количество по сравнению с общим числом жителей столицы. Но когда у каждого погибшего находится толпа родственников – разумеется, недовольных действиями Ордена Семилистника и сотрудников Тайного Сыскного Войска – работы прибавляется в разы. И все равно книги в подвале Мохнатого Дома кончаются слишком быстро. Сэр Лонли-Локли приходит сюда каждый вечер, кажется, даже Дом у Моста он не посещает с таким усердием. Оставляет в огромной прихожей надоевшие за день сапоги, аккуратно вешает белоснежное лоохи на разлапистую старинную вешалку, чтобы вышколенные слуги могли привести его одежду в порядок. Макс обнаруживается в самых разных местах дома, и порой Мастеру Пресекающему приходится поплутать, чтобы найти его. Обычно тот сидит на подоконнике, с вечной сигаретой в руке и чашкой со своим любимым горьким напитком неподалеку. Все это вместе: неряшливые бежевые круги на полированной мебели из благородного суммонийского пурпурного дерева, столбики пепла, упавшие с забытой курительной палочки, потухший взгляд, – заставляет Лонли-Локли недовольно качнуть головой, но от комментариев он удерживается. Макс не выходит на улицу – не хочет. Не читает газет, не спрашивает, что творится в Управлении, но другу все-таки радуется. По вечерам, когда Мохнатый Дом наполняется гомоном голосов, смехом Мелифаро, двигающейся мебелью, бесшумно носящимися на кухню и в гостиную слугами, Мастер Пресекающий устраивается в облюбованной комнате, делает незаметное движение рукой и принимается читать принесенную с собой книгу. Пару раз он принимал участие в этих так называемых вечеринках и не очень понял, чем они отличаются от того обычного балагана, который коллеги почему-то считают своими рабочими обязанностями. Самое главное, что все это развлекает Макса, хотя порой Лонли-Локли кажется, что Ночное Лицо улыбается всем через силу. Но Шурф старается об этом не думать, потому что врать себе – последнее дело, а никаких точных доказательств у него нет. Макс открывает дверь и замирает на пороге, чуть наклонив голову, разглядывая. Тюрбан, разумеется, снова куда-то делся, волосы лохматые, одна нога хитро заложена за другую и от неловкости словно бы почесывает икру. Лонли-Локли видит все это боковым зрением, но не поворачивается, дает себя разглядеть. Разглядеть, и – возможно – сделать выводы. «Не смеши меня, сэр Шурф, конечно он ничего не поймет, он просто мыслит другими категориями, тебе не доступными, понимаешь? Недоступными! – Если я чего-то не понимаю, этому можно научиться. – Можно. Можно даже научиться быть не собой, а кем-то другим. Но именно ты никогда не сможешь понять, как именно думает он. Даже если ты будешь умолять меня вложить в твою голову другие мозги. – Не буду. Во-первых, я дорожу своими, во-вторых, это невозможно, а о потенциально невозможном просить глупо, в-третьих... – Так, решил? Иди и делай, не морочь мне голову. Только потом не жалуйся. – Я и не собирался. – Вот и я том же. – Что вы имеете в вид...». Ну да, не очень вежливо уходить Темным Путем посреди разговора, но никто никогда не ждет от сэра Халли вежливости и воспитанности. Конечно, Почтеннейший начальник неизменно предупредителен с дамами, насмешливо корректен с мелкими правонарушителями и уважительно обаятелен в общении с Его Величеством. Но тем, кто знает его достаточно хорошо, вся эта словесная шелуха просто не нужна. В особенности, когда сэр Халли, чтоб его, кажется, прав. Как всегда прав. В очередной раз. Макс действительно рассматривает его, сидящего в одной из самых редко посещаемых комнат Мохнатого дома. Здесь еще сохранились толстенные камни старинной кладки, тяжелый квадратный зев камина и узкие окна. А еще массивный стол с облупившейся краской и уютное кресло, в котором даже Мастер Пресекающий вовсе даже не восседает на самом краешке с прямой спиной, а вполне себе уютно устроился: оперся на подлокотник, вытянул босые ноги, – и ничуть не смущается тем, что на нем нет ни тюрбана, ни лоохи. Только домашняя теплая просторная скаба да небрежно стянутые волосы. – А чего ты домой не идешь? – спрашивает Макс от порога, и Мастер Пресекающий запоминает страницу, откладывает книгу и не спеша поворачивается к нему. – Как именно я должен расценивать твой вопрос? – Ой, ну уж конечно не в том смысле, что ты мне надоел, мешаешь, спишь на моей подушке, выпил мою камру и вообще незваный гость. – Макс говорит быстро, как будто слова с невнятными окончаниями сами спешат родиться на свет. Подходит к столу, смешно вытянув шею, разглядывает название на корешке: «Восемнадцать сказаний о походе на Ту Сторону и незавершенное девятнадцатое о намерении». – Грешные Магистры, чего только не понапишут, а читать все равно нечего! – Тогда в каком смысле? Макс моргает потревоженным буривухом, потом вспоминает, о чем говорил только что. – В том, что ты можешь забрать отсюда домой все, что тебе нравится, любые книги! Я, честное слово, не обижусь! И вообще не замечу. – Я знаю, что не обидишься. «И уж тем более знаю, что не заметишь, если уж ты до сих пор не заметил, что ни на одной из книг, которые я читаю в последние несколько дюжин дней, нет университетской печати на шнурке как у тех, что остались в библиотеке», – добавляет Лонли-Локли про себя. – Я просто... – Макс смущается, зачем-то стучит костяшками по камням над камином, криво улыбается. – Просто чувствуй себя как дома, дружище, ладно? Из меня неважный хозяин, неправильный какой-то, но ты, в общем, разберешься. – Несомненно, – серьезно отвечает Шурф и тянется за книгой. Макс расширяет глаза, корчит гримасу, и изображает, что крадется к двери, всем своим видом показывая, что мешать не собирается. Поэтому Лонли-Локли ничего не остается, как только вернуться к незаконченной главе. Через пару минут за дверью раздается топот, и она распахивается, ударяясь о стену. – Я тут понял, что забыл тебе сказать, что очень хорошо, что ты тут читаешь по ночам, и есть с кем перекинуться парой фраз. В смысле, вообще отлично, когда в этом лабиринте есть хоть одна живая душа. Мастер Пресекающий снова запоминает страницу, откладывает книгу, заинтересованно смотрит на Макса. – Почему живая и почему душа? – Ну ты же живой, слава всем Магистрам. А душа – потому что живая душа. Говорят так. Шурф понимает, что вопрос этот он задал, пожалуй, зря. Не следовало интересоваться этой темой, не сейчас, не с Максом. Но уже поздно. Да что ж такое... – Я очень приблизительно знаком с комплексом представлений о душе и ее месте в мировоззрении твоих... соплеменников, – последнее слово Лонли-Локли проговаривает неуверенно, потому что всей кожей ощущает, насколько оно неточное, но более подходящего подобрать не может и едва заметно морщится. – Но в таком случае, почему ты не предполагаешь наличия этой самой живой души у слуг этого дома, твоих кошек и собаки? – Вот черт. Ты прав, дружище. Макс вздыхает, перестает топтаться на пороге, прикрывает за собой дверь – на сей раз аккуратно. Словно извиняясь, касается самыми кончиками пальцев новых светлых выщербинок на старом дереве, потом осматривается, будто первый раз сюда зашел. – Надо в камине огонь развести, как думаешь? И тебе теплее будет. – Мне не холодно, – машинально отвечает Лонли-Локли, больше обычного озадаченный Максовым поведением. И тут же умолкает, понимая, что опять говорит совершенно не то что нужно. Да что это с ним сегодня!?! – Но ты прав, Макс. Разведи, конечно. Сейчас у Смерти на королевской службе глаза почти черные, они все время такие с тех самых пор, как он вернулся в Ехо после эпидемии. Макс заглядывает в лицо своему официальному другу, удивленный внезапным согласием, а потом качает головой. – Я так не умею, как надо. Чтобы дрова, огонь и запах дымка чуть-чуть. – А по-моему, ты просто ленишься, – констатирует Лонли-Локли, небрежно щелкая пальцами. Они оба знают, что Макс вовсе даже не ленится. Просто после анавуайны, тех людей, которых ему пришлось убить, и ухода Теххи что-то действительно разладилось в тонком механизме магии Вершителя. Нет, он не лишился могущества, вопреки предсказаниям Махи Аинти. Просто несколько дней назад из-за плохого настроения владельца Мохнатого Дома на этот самый дом обрушился сильнейший шквал, при том, что в паре кварталов, на улице Пляшущих фонарей, дождя не выпало ни капли. А на следующее утро Макс громко ругался на кухне, потому что у него не получалось подогреть заклинанием остывшую камру. Но Мастер Пресекающий не собирается об этом напоминать. И Макс, кажется, вполне с этим согласен. Довольно кивает, ухмыляется: ленюсь, дескать, а как же. Пламя взревывает, сердито устремляется в каминную трубу, но потом успокаивается, рассыпаясь по сухим дровам веселыми язычками. Макс улыбается, кивает, словно бы подтверждая, – да вот, так правильно. Крутит головой и устраивается на подлокотнике единственного кресла. Мастеру Пресекающему очень хочется сказать, что этот мебельный шедевр заката эпохи Королевы Вельдхут способен вместить не только их обоих разом, но еще и сэра Кофу, буде тот надумает к ним присоединиться. Но Шурф молчит, глядя на огонь. – Хочу кофе! – Ну тут я тебе точно ничем не могу помочь. Кроме того, ты сам говорил, что пить кофе на ночь не следует. – Ну сейчас уже не то чтобы на ночь, а скорее наутро. Так что самое оно. Интонация у Макса веселая, даже слишком. Он елозит на ручке кресла, наклоняется, засовывает под сиденье руку, замирает, потом издает радостный возглас и, конечно же, летит носом вниз. Лонли-Локли слишком давно и хорошо знает своего невыносимого, шумного, непредсказуемого лучшего друга, и потому успевает поймать его за ворот лоохи. Ткань недовольно трещит под пальцами, Макс кряхтя разгибается. – Уф, спасибо дружище. Чуть носом пол не прошиб, представляешь? У него раскрасневшееся лицо с неровными пятнами румянца от прилившей крови, в руках маленькая чашка. По мнению Шурфа, запах – самое лучшее, что есть в этом горьком отвратительном напитке, употреблять который не стали бы даже укумбийские пираты, известные своей кулинарной непритязательностью. Макс дует на коричневато-золотистую пенку, делает крохотный глоток и с наслаждением прикрывает глаза. Мастер Пресекающий уверенно вынимает чашку у него из рук. Макс, привыкший, что Лонли-Локли именно таким образом то и дело разживается сигаретами, видимо, все еще продолжает наслаждаться чудовищным вкусом и не обращает на это никакого внимания. Даже глаз не открывает. В комнате нарастает тихий, едва слышный уху звон. С таким звуком ломается металл, если его слишком сильно и долго гнуть в пальцах. Видимо, клетка, в которой все это время изнывал Безумный Рыбник, была все-таки сделана из металла. Шурф не стягивает – сбрасывает Макса себе на колени так, что тот от неожиданности ойкает. Пальцы с защитными рунами на ногтях впиваются в ткань лоохи, и та с тихим треском поддается, распадается, словно тонкая шиншийская бумага. Ничего, лоохи – это ерунда, не стоящая внимания. Лонли-Локли вообще не может думать ни о чем постороннем, кроме того, что губы, которые он сейчас целует, терзает – снова отдают чудовищной горечью, и ему хочется выпить, вобрать в себя эту горечь, не оставив Максу ни капли. Внезапно разбавляющий ее солоноватый привкус крови невероятно приятен, но именно он отрезвляет, заставляя понимать: с кем, где и что именно он делает. И в этот самый миг понимания, когда даже холодный разум безупречной Истины бессилен подыскать приемлемое объяснение, он ощущает Максовы пальцы, робко и осторожно гладящие затылок под волосами. – Прости, – сдавленно шепчет Шурф, отстраняясь. Для этого немудрящего поступка ему приходится собрать всю свою недюжинную силу воли в одно целое, и все равно... У Макса сейчас ярко-алые губы, как у вурдалака после трапезы, он легко поднимается с чужих колен, тянется за отставленной в сторону чашкой и делает глоток. Потом улыбается с каким-то странным грустным пониманием. – Вроде же ты ничего не курил, чего это на тебя нашло? Лонли-Локли молчит, ибо ответить на этот вопрос – это вывернуть себя сейчас наизнанку, и еще неизвестно, останется ли потом то, что можно будет вернуть на прежнее место. А врать Максу он не хочет. Неловким жестом Макс касается его локтя, потом быстро наклоняется, поднимает шнурок, которым Шурф стягивает волосы, кладет на подлокотник и выходит. И Лонли-Локли говорит себе, что ему конечно же только примерещился сейчас отзвук того самого, прежнего Макса, который не дал ему умереть на изнанке Темной Стороны и угощал этим самым пресловутым кофе в создаваемом на глазах мире.