Сердце бури

Теплая рука, лежащая на груди, кажется очень тяжелой. Лонли-Локли привычным жестом накрывает ее, но вместо сухих пальцев с вечными заусеницами ощущает ухоженные, чужие, непривычные и отдергивает ладонь. И распахивает глаза. Джуффин сидит рядом с ним, по-шимарски поджав под себя ноги. Темный силуэт на фоне окна, за которым горит прячущееся за Хурон вечернее солнце. – Ты чего, решил себе еще и сердце Тени заполучить в комплект к Перчаткам, так что ли? – тихо говорит Почтеннейший Начальник. Осознание случившегося сваливается на Мастера Пресекающего словно здоровенный куманский уладас, рухнувший на голову неуклюжего прохожего. В груди опять начинает ныть, и Джуффин качает головой. Боль исчезает, сменяясь глухим и тупым равнодушием. – Спасибо, Джуффин. – Не для тебя старался, а для себя. Не могу же я в один день остаться без обоих своих штатных убийц. Кто работать будет? Лонли-Локли внимательно смотрит в лицо начальства. Сейчас эти глубокие морщины и усталость в глазах вовсе не кажутся умело наведенной иллюзией. Думает пару мгновений, а потом снова накрывает лежащую на груди руку своей. – Тем более, что ты – единственная его надежда, Шурф. Лонли-Локли резко садится, понимает, что странного громоздкого устройства с длинным названием в этой комнате больше нет, и пристально смотрит на Джуффина. – Ляг. Знаешь же, ненавижу возиться. А из-за твоих прыжков того и гляди придется все сначала начинать. Мастер Пресекающий заставляет себя послушаться непосредственное начальство, удобнее устраивается на толстом кеттарийском ковре, который они с Максом в свое время привезли с родины шефа. Кажется, Макс везде. В воздухе, в крови, в этой боли, вышагнет сейчас из ниоткуда с очередной дурацкой идеей или громыхнет дверью, врываясь с улицы. Каменная ладонь Джуффина сейчас кажется единственным, что удерживает Лонли-Локли здесь. В этой жизни. И еще его слова. – Но как я могу ему помочь, если он должен быть там? Внезапная, потрясающая в своей простоте, лежащая на поверхности мысль вдруг стучится в сознание, и Джуффин с трудом удерживает своего первого ученика, вновь вознамерившегося вскочить. – Да лежи же ты спокойно, тебя что, менкальи блохи за задницу кусают? – Джуффин, научите меня этому. Я поменяюсь с ним. – Я пытался. У меня не получилось. И ты не справишься, Шурф. Не спорь, твое усердие тут не поможет. – Тогда как...? – Тут я тебе не помощник. Сам разбирайся. Лонли-Локли смотрит на шефа почти что враждебно, потом размеренно вдыхает и выдыхает, прикрывает глаза. – Вот и молодец, – хвалит его Джуффин. * * * – Леди Сотофа, я очень признателен вам за ваше разрешение. Мастер Пресекающий – высоченный, с неправдоподобно прямой спиной – поворачивается, пропуская пухлую старушку в невысокую каменную арку, подает ей руку в белоснежной тонкой перчатке. Сотофа опирается, хмыкает: – Какие церемонии развел, как на королевских приемах. Лонли-Локли едва заметно дергает плечом. Мол, простая вежливость и ничего более. – Наша библиотека всегда дает ответ. Рано или поздно. – Так или иначе, – понимающе добавляет Лонли-Локли. – Не беспокойтесь, леди Сотофа, терпения и прилежания у меня хватит. – Не сомневаюсь. Она останавливается, смотрит очень пристально и внимательно. – Нельзя быть таким старательным, мальчик. Поверь, капелька небрежной рассеянности тебе не повредит. – Свою личность нельзя изменить. – От кого я это слышу? – вдруг девически звонко смеется самая могущественная ведьма Ордена. – Иди уж. Лонли-Локли прощается с ней коротким кивком-поклоном и прикрывает за собой дверь орденской библиотеки. Теперь все свои свободные вечера и ночи он проводит здесь. Ответ был обещан, а значит, Лонли-Локли его найдет. Лучше бы, конечно, рано, а не поздно, но в такую благосклонность судьбы он не верит. Едва слышно потрескивают светильники, Мастер Пресекающий трет уставшие глаза, зажмуривается на миг, а в следующий момент принимается яростно отряхиваться от песка. Каждый пляж отделяется от другого недлинной косой, море тихонько бормочет что-то в округлых заливах, вгрызается в них, подкатывается к самым ногам. Небо серое, мягкое, уютное словно одеяло. Гость этого мира вдруг понимает, где он, и сразу перестает воевать с песком, гладит его словно живое существо, бережно пропускает между пальцев и поднимается с колен. Мир словно подталкивает его вперед, торопит, и Лонли-Локли послушно спешит туда, где извивающийся берег уходит в глубину туч. Шурф никогда раньше не видел в этом мире посторонних, и поэтому когда он замечает какого-то прохожего, не спеша прогуливающегося вдоль линии прибоя, его берет досада: настолько этот силуэт не похож на того, кого он ищет. Он обгоняет незнакомца, оборачивается и чуть не падает. Кажется, если бы дело не происходило то ли во сне, то ли вовсе в другой реальности, Джуффину опять пришлось бы лечить своего первого ученика и ворчать по этому поводу. Потому что Макс выглядит так, как мог бы выглядеть зажиточный горожанин, разменявший первый десяток дюжин лет и искренне считающий магию выше четвертой ступени детскими сказками. Неряшливая щетина на щеках и наметившемся втором подбородке, мешковатая обрюзгшая фигура человека, не слишком любящего двигаться, зато не пренебрегающего возможностью вкусно поесть. И тусклые помутневшие глаза, как у завсегдатая «Джубатыкской пьяни». – Привет, – скучным голосом говорит эта карикатура на Макса. – А я и не думал, что ты еще помнишь эти пляжи. Я тут гуляю иногда. – Как я мог забыть? – бормочет Лонли-Локли неслушающимися губами. – Что он сделал с тобой? Человек, стоящий напротив и глядящий на мастера Пресекающего со равнодушно-вежливой улыбкой случайного прохожего, явно недоумевает. – Что? Мастер Пресекающий хочет коснуться его щеки, надеясь, что иллюзия сейчас рассеется, и под ней окажется его Макс, ослепительно живой, беспокойный, как язык пламени, брызжущий истинной магией с щедростью всемогущего существа. Незнакомец – Лонли-Локли даже мысленно не может назвать его Максом – отшатывается с негодующим удивлением. – Эй, ты чего вытворяешь?!? Мастера Пресекающего охватывает ярость такой чистоты и силы, что он уже и забыл, как это бывает. Налетевший ветер едва не стаскивает с него мантию Истины, мечущуюся хлопающими крыльями. Волны ударяют о берег, окатывая их обоих ледяными брызгами, а в море начинает набухать, вздыбливаться чудовищный, ревущий вал. – Выглядит опасно, пойду-ка я отсюда, – торопливо говорит собеседник Шурфа. – И тебе бы советовал сделать то же, дружище. Безумный Рыбник, яростный и жадный, вырывается на волю, не сдерживаемый, а даже словно бы понукаемый. – Я тебе не дружище! – рычит он, хватает это подобие Макса за руку и бросается вместе с ним в ледяной, сметающий все на своем пути шквал. Внутри волны так красиво, как может быть только в море. Шлейфы неторопливых пузырьков, тончайшая кисея летящего вслед за течением песка, беспрерывно меняющаяся мозаика пенного гребня над головой. Лонли-Локли тянет за собой свою беспомощно дергающую ногами добычу – ниже, глубже, в густую чернильную темноту обрывающегося под водой берега. Когда водяная пропасть разверзается под ними, он подтаскивает того, кто смел прикидываться Максом, к себе и вглядывается. Голубоватая стылая вода словно бы смыла неряшливую щетину с оплывшего лица, сделав его моложе и беззащитнее. В самой глубине мутных глаз бессильный ужас жвачного животного сменяется любопытством, восторгом, узнаванием, и Макс булькает что-то, выпуская пузырь драгоценного воздуха, дрыгает ногами и доверчиво льнет к Шурфу, даже не думая о том, чтобы вынырнуть. Опьянение яростью исчезает как не было, Мастер Пресекающий быстро зажимает Максу нос, успев поймать недовольный взгляд, приникает к губам и делится с ним воздухом, сколько может. Макс отталкивает его руку от своего лица, вцепляется в плечи, в стелющиеся по течению волосы, и целует – в неулыбчивые губы, резкие скулы, послушно закрывшиеся глаза под дрожащими веками. Волна выносит их на песок так мягко и нежно, что даже Шурф не сразу понимает, что вокруг него снова воздух. А Максу, кажется, вообще все равно. На его жилистом запястье с царапком от кошачьих когтей проступает здоровенный синяк – след от пальцев Лонли-Локли. И тот, захлебываясь нежностью, ласкает это запястье, трется щекой о судорожно дергающиеся от суматошного дыхания ребра под какой-то странной одеждой, зарывается лицом в мокрые спутанные пряди. И слышит только, как громче угасающего шторма, отчетливее сходящего с ума пульса, колотящегося внутри головы, Макс шепчет и шепчет его имя, обнимая так сильно, как только может.