Прошито космической нитью

Вообще-то, перерождение в двадцать первом веке не было их первой новой жизнью после многих лет существования в черном и пустом небытие. Это только могло так показаться, вроде бы как магия и сила приказа Серебряного кристалла работают один раз – и всё, дальше нужно приказывать снова. Неправда. Ничего подобного. На самом деле, когда достопочтимая королева Селена Лунная призвала Легендарный Серебряный кристалл, она вовсе не пожелала, чтобы души дочери и её слуг вместе с любимым торчали неясно где неясно сколько. В конце концов, она прекрасно понимала, что печать, наложенная не полностью, может сломаться в любой момент, и что тогда будет делать мир, если до указанного «прекрасного времени» будет ещё век или хотя бы лет пятьдесят? Металия, демон такой, вежливо ждать пробуждения воительниц и сил кристалла в руках принцессы не станет, так что страховаться нужно было сразу и по всем фронтам. Вот. Поэтому, дабы смотреть на тысячелетия вперед, одним приказом пришлось подписать маленький невидимый договор с силами, отвечающими за перерождение, чтобы определенный период, повторяющийся с каким-никаким, но постоянством, души вышеупомянутых особ выкидывали в бренный мир, дабы те там проживали какую-нибудь жизнь, а потом возвращались обратно в небытие, чтобы там немного отдохнуть и обратно жить. Ну, правда, ради такого расклада приходилось идти на определенные жертвы, но что такое эти десять загубленных жизней раз в определенное количество лет? К тому же те, о которых шла речь, должны были просто родиться, а эти были благословлены силой Легендарного Серебряного кристалла*. Тьфу, и речи не шло! Ну и за совершенно особенную магию немного счастья для любимой доченьки. Ради остальных-то Селена так разгоняться не собиралась, ибо кто они ей такие, кроме как бывшие принцессы, давшие клятву? Она их и так спасает. Ну, а дабы была счастлива Серенити, надо было подкинуть счастья ещё и земному принцу, но тут Селена Лунная не пожалела: тот же их не предал, хотя и профукал вместе с папочкой всё на свете, в том числе и мятеж, в том числе и темные силы в недрах планеты. Правители, блин. Собственно, в итоге система такой и выходила. Какое-то время они (то есть души воинов и принцессы с любимым) обитали в небытие, в компании сил перерождения, потом их по очереди или всех вместе скидывали на грешную планету Землю, поскольку больше жизнь нигде не зародилась (Селена же постаралась, все кристаллы планет будущего лишила, взяв клятву). Там новоиспеченные люди обязаны были в перевинченном под настроение сил перерождения виде кое-как пожить, побыть счастливыми или не очень, а потом легко и радостно вернуться, чтобы потом родиться снова. Это, значит, был такой план по караулу пробуждения Металии и её верных слуг. Он и сработал в двадцать первом веке. Отличная вышла идея. Всех переродили, всех осчастливили, всех в итоге победили и взяли курс на становление Хрустального Токио, до этого, чтобы не скучать, порешив ещё заняться перерождениями. Всё ж лучше прожить штук десять новых жизней, чем одну длинную и муторную, скучную и едва ли не однообразную. А на самом деле у них не спрашивали, когда Сейлор Мун принесла великую жертву ради победы над Галаксией. Взяли и опять заставили носиться души по раю. И новое перерождение настигло их в пятнадцатом веке, в каком-то там из многочисленных королевств Земли. По крайней мере, это точно касалось бывших принцесс Урана и Нептуна. Где шлялись остальные, ясно не было, но кому они были нужны? Жили и жили бы себе на здоровье. Притянулись бы и в этот раз их души до дружбы – отлично. Нет – ну, на нет и суда нет. Здесь же была любовь. Достойное чувство, понаблюдать за которым всегда было интересно. Как-то их выкрутили силы перерождения на этот раз?.. Сделали больше плохими? Или хорошими? Заносчивыми или искренними? Всё же граней в личностях у обеих некогда принцесс было крайне, крайне много. О некоторых они сами и не знали, а короткая жизнь не позволила всем качествам выставить себя хотя бы один раз. Итак, барабанная дробь, фанфары и какое-нибудь конфетти на красную ковровую дорожку прекрасного замка, стоящего на скалистой возвышенности, недалеко от моря. Именно в нем, вместе со своими родителями, жила прекрасная принцесса Майра. «Её Высочество, наипрекраснейшая принцесса Майра, дочь короля Аурелия и королевы Астеры», - так её всегда представляли на балах, стуком посоха привлекая внимание всех собравшихся. Принцесса Майра спускалась по лестнице, спокойно и учтиво взирая на всех пришедших, держа ровно голову и спину, стараясь дышать глубоко, насколько позволял корсет, но тихо. Она никогда не распускала свои волосы необъяснимого морского цвета, которые завораживали принцев со всех концов планеты, особенно тех, кто не был наслышан об этой её особенности, которую не отражала блеклая камея. И на голове её всегда была диадема, символ того, что она унаследует трон после того, как выйдет замуж за достойного принца. В её голубых глазах, которые любили сравнивать с цветом воды бескрайней синевы, вид на которую открывался из окна, все хотели утонуть. За один танец с ней, за одну её улыбку и благосклонный взгляд рыцари готовы были драться на смертельных турнирах. Она кружила всем головы, очаровывала своей красотой. А ещё принцесса Майра любила море. Ей были по душе долгие прогулки по камням, о которые билось море, точно пытаясь покорить и победить, чтобы белая лошадь самой лучшей породы, что и понятно, абсолютно чистокровная, стояла где-нибудь подальше, привязанная к какому-нибудь деревцу, не отвлекая от моря своим ржанием. И чтобы не было свиты из всех этих фрейлин... да, они вроде бы как защищали её, но у моря Майра ничего не боялась и ни о чем не думала. Хотя, конечно, вода и не могла защитить её, фрейлины при случае тоже бы не смогли. Здесь, на скалистых берегах, редко кто появлялся. Этой части моря боялись, говоря, что тут русалки поют свои ведовские песни, потому что много острых скал, о которые хорошо разбивать корабли. К ним никогда не прибывали вечером или в ночь, потому что считалось, что луна и звезды – время для чертовщины. Если корабль тонул в бурю, то всё списывали на русалок. Их боялись, мечтали найти и сжечь на костре, а ещё не верили. Принцесса Майра знала, что её не должны были здесь увидеть, потому что иначе родителям бы пришлось доказывать, что она не сошлась с морскими отродьями, испытывая огнем и костром. Может быть, для многих завистников это стал бы час торжества: вот откуда наипрекраснейшая принцесса взяла всю свою красоту, ведь все знали, что русалки похожи на богинь, от которых нельзя отвести глаз, чей голос нельзя не слушать. Но сюда никто не ходил, а скалы могли дать надежное укрытие. Два дня назад свататься к ней приехал ещё один рыцарь. Благородный Кней, имеющий за собой пять замков, около трехсот вассалов, винный погреб практически на полтысячи бочек и тысячу баранов. За неделю до него себя, как жениха, представил принц Антонио, менее богатый в сравнение с рыцарем, но ждущий большого наследства от своей троюродной тетки. Родители оставили выбор за ней, а принцесса Майра не знала, как его сделать. Скорее всего, стоило выбрать богатство рыцаря, хотя принц обещал стать лучше него после смерти тетки, да и неясно, как бы дальше всё складывалось с благородным Кнеем. Голову вскружила она обоим, и к рыцарю, и к принцу проявила благосклонность, но от этого не становилось легче выбрать, а смертельные поединки Майра не слишком жаловала: ей не хотелось прослыть в истории жестокой принцессой, которая, решая, кому отдать свою руку и сердце, многих погубила. Хотя многие и мечтали о таком имени, но не имели власти столь сильной, чтобы его себе обеспечить. А дальше всё было, как и случается обычно. Началось со слова «однажды». Однажды, сидя на берегу и глядя вдаль, где приближалось к кромке воды солнце, окрашивая море в странноватый серо-золотистый оттенок, принцесса Майра увидела, что на крошечном каменном островке, вынырнувшем как раз там, где мелководье ещё не закончилось, но уже начало переходить в более глубокие воды, кто-то сидит. На этом ком-то была простая рубаха без рукавов, и светлые волосы человека, забравшегося так, по её мнению, далеко, тоже освещались лучами света, придавая им какой-то оранжевый оттенок. Ну вот и почти, как в сказке. Ведь все сказки начинаются со слова «однажды»? Видимо, так, потому что любая сказка – это просто история, которая обязана была с чего-то начаться, иметь какие-то переломные точки, и в итоге к чему-то прийти. Желательно, к счастью, но это стоило совершенно особенного обмена. Как и история принца Эндимиона и принцессы Серенити... впрочем, не об их счастье речь. И принцесса Майра, понаблюдав за человеком, который сидел и ничего не делал, решила всё-таки позвать его, потому что ей стало страшно. Уж лучше сейчас дать о себе знать и прервать всё, что он задумал, чем лицезреть что-то страшное. Вдруг и легенды о русалках не врут? Всё равно солнце уже садилось, а человек будто кого-то ждал. Конечно, не было ничего плохого в том, чтобы увидеть что-то запретное, но всё же Майра считала, что лучше остаться от этого в стороне. Человеком с островка оказалась девушка, может быть, примерно её возраста, вряд ли старше. Очень худая, рубаха и штаны висели на ней, в меру высокая и спокойная, с короткими светлыми волосами и внимательными серыми глазами. Девушке явно нравилось изучать всё то, что творилось вокруг неё. «Я Эдон, - так тогда она ответила Майре, на вопрос о том, кто она и откуда. – Эдон, дочь кочевника». В прочих королевствах не особо жаловали таких людей. Они ведь не имели дома, пришпиленного к определенному участку и записанному на его имя, ничего не выращивали и не думали о завтрашнем дне слишком серьезно. Поговаривали, что среди кочевников было много ведьм, потому что тех, как и русалок, отовсюду гнали и, чтобы быть сильнее, отродья сбивались в человеческие стаи. Её отец, король Аурелий, спокойнее относился к людям, кочующим с места на место, поэтому указом им можно было определенное время находиться на территории королевства, никем нетронутыми, хотя и не слишком долго. Может быть, прочие и не слишком положительно восприняли такое мнение, но король своего указа отменять не собирался. Люди в королевстве нашли новое тому предположение: среди кочевников у короля есть женщина, ублажающая его ложе, потому что королева Астера слишком холодна и недостаточно прекрасна, от чего и совсем неясно, в кого наипрекраснейшая принцесса Майра родилась такой прелестной. «Майра, - совсем не по-королевски хихикнув, ответила Эдон принцесса, в следующую же секунду, на её подобие, повторив свое имя. – Майра, принцесса». «Эдон, дочь кочевника». «Майра, принцесса». «Эдон, дочь...». «Майра, принц...». Они стояли и смеялись, повторяя свои имена и статусы, представляясь, представляясь... с каждым разом выходило всё хуже, потому что слова исчезали в хохоте, и Эдон сгибалась пополам, закрывая руками живот, а Майра, неожиданно неясно ощущая тяжесть собственной высокой прически, прятала рот за ладонями, пробуя сдерживать смех, но сдаваясь порыву и продолжая повторять, что она принцесса, слыша, как Эдон повторяет, что она чья-то дочь. Почти подозрительное нечто, которое окружило, окутало их, и даже после, спустя некоторое время, они обе не могли понять, что это могло значить, как вообще это что-то произошло. Вот так вот взять и расхохотаться, просто встретив другого человека и познакомившись с ним. Может быть, им стало смешно, потому что они сразу поняли, что здесь им тоже счастье не светит? То есть, не они, а бывшие принцессы, дремлющие глубоко-глубоко внутри, ибо воины ещё не родились?.. Да вряд ли даже богу это было известно. А их сказка набирала обороты. Они разговорились в тот вечер, и солнце уже село, горизонт осветила лунная дорожка, а русалки, чародейки и монстры, всё не появлялись. Может быть, потому что сегодня в королевстве не ждали гостей? Или дядюшка Нептун был в плохом настроении? Так, смеясь, предполагала Эдон, которая не верила в русалок, с уверенностью говоря, что не они виноваты в штормах и бурях. «Ты кого-то ждала, там, на островке?» - в тот же вечер спросила Майра, когда они сидели на берегу вместе. Она – на небольшом камне, а Эдон – прямо на земле, обхватив руками колени. «На море смотрела. Люблю море», - отвечала ей дочь кочевника. Майра думала, что, наверное, в такой легкой рубахе холодно на берегу моря, но почему-то не спрашивала ни о чем таком, только говорила, что ей тоже шум и белая, тающая пена по душе. «Тогда почему же ты сидишь здесь? – интересовалась Эдон, поворачивая голову и изучая её лицо. – Там лучше. Море совсем близко. Остатки волны щекочут ноги, и это очень приятно». «Не знаю. Я привыкла здесь». «Бывает». Им захотелось встретиться ещё. И на следующий день принцесса Майра привычно привязала лошадь к старому дереву, раньше, чем обычно, потому что сегодня принц и рыцарь были чем-то заняты, кажется, выяснением того, к кому она благосклоннее, и можно было не кружить им головы снова. К вечеру нужно было вернуться, потому что на бал должен был прибыть ещё один принц, богаче и красивее, из другого королевства, достаточно дальнего: в последний раз гонцы с её камеями поехали на расстояние в четыре месяца пути, поскольку тех женихов, что представили себя после поездки в три месяца, Майра отторгнула. Эдон стояла на том же островке, рассматривая что-то. Как Майра узнала позже, это была красивая ракушка. Улыбаясь, Эдон поднесла морскую обитательницу к её уху, и Майра закрыла глаза: шум моря через призму раковины успокаивал как-то иначе. Дочь кочевника, конечно, жила совершенно другой жизнью. Эдон нравилось жить, существовать свободно, без рамок и обязательств. Она любила всматриваться в лица людей, которых знала, изучая черты их лица, внимательно и осторожно, пытаясь через то, что было написано в легких морщинах и улыбках понять, каким был человек, чем он жил, чего в этой жизни придерживался. У неё были только свободные штаны, ещё отцовские, и рубаха, сшитая из куска грубой ткани. Для холодов – простая куртка из, опять же, грубой кожи, со спутавшимся и сбившимся от времени мехом вокруг шеи, чтобы совсем не мерзнуть. Они все были так одеты, и Эдон это почти нравилось, потому что даже в такой одежде была своя свобода. Она любила море. Не любоваться им, а бороться с волнами, чтобы потом рубаха была вся пропитана солью, чтобы волосы приходилось промывать под водой из какого-нибудь ручья. Это было удовольствие ничуть не меньше, чем понять какого-то человека: сидеть у моря, когда волны захватывали ноги, собирать ракушки и не ранить огрубевшие стопы на скалистом берегу и камнях на мелководье. Наслаждаться этим шумом и какой-то окружающей гармонией. Эдон жила вот так. А Майра – иначе. Но это не мешало им понимать друг друга. Может быть, прошлая любовь, или какая-то осторожность в отношениях, которые ещё не были всеобъемлющим чувством, но уже связывали, заставляя дорожить. Тишина, легкость – кто знает. Они не любили друг друга, как это было раньше. Кажется, даже не представляли, что так можно. Сыграла свою роль отдельная невинность на фоне общей жестокости жизни да и пятнадцатого века в целом?.. Пусть даже и так. Их губы не находили друг друга в поцелуе, потому что Майра вообще не умела целоваться, а Эдон понимала, что принцесса – не тот человек, с которым можно было бы себе это позволить. Это было какое-то платоническое чувство, которое вряд ли даже было любовью... впрочем, почему нет? Любовь ведь – крайне разное чувство, и её невозможно постичь до конца даже за тысячу жизней. Может быть, это и была любовь, только они сами этого не знали. Эдон приносила Майре ракушки в своей рубахе, высыпая их, красивые, перед ней. Иногда она опаздывала, и тогда Майра сидела на своем привычном камне, любуясь морем, а временами приходила ранее, скрашивая ожиданиями сбором морских обитательниц. Майра была спокойнее, Эдон – живее многих среди тех, кто уже был. Она любила бегать по морю, чуть жмурясь, когда под ноги попадались слишком большие и островатые камни, а потом выходила в мокрой майке, с потемневшими от воды волосами, искренне улыбаясь. Её купания длились не очень долго, и Майра любила смотреть, как Эдон хохочет, точно сражаясь с морем, и порой опускала глаза, переставая наблюдать. В какой-то из дней заметив это, на следующую их встречу Эдон принесла с собой простое платье из воздушной ткани, а ещё плащ из засушенных цветов. Она так и не призналась, откуда всё это достала (Майре особенно интересно было про плащ, потому что такого она никогда не видела), а на вопрос «зачем?» пожала плечами: «Ну, ты, может быть, тоже хочешь искупаться, так наблюдаешь за мной, но моя рубаха тебе как-то совсем не к месту. Она грубая. Вот, платье, в нем можно окунуться, а в плащ закутаешься. Ты не волнуйся, если что, я тебя спасу. Я хорошо плаваю», - и обнадеживающе улыбнулась. Майра плавала плохо. По сути, она вообще не умела, потому что при королевском дворе плаванием считалось чинное и медленное окунание в воду, пятиминутное в ней нахождение, а затем возвращение на сушу. Да и то, конечно же, не среди скал, где можно было поранить ноги. Эдон расшнуровала её корсет, сопровождая свое занятие выражениями о том, что, наверное, ужасно жмет, а ещё касательно того, что нужно быть мастером на все руки, чтобы соединить все эти петельки и шнурочки между собой. Плотная ткань минут через двадцать стараний разошлась в стороны, освобождая тело, и Майра свободно вздохнула. Эдон невозмутимо отвернулась, позволяя ей переодеться. В тот день Майра распустила свои волосы, хотя на то, чтобы вытащить все шпильки, понадобилось ещё не меньше двадцати минут. Волосы, отвыкшие от воли, даже не хотели распадаться, но несколько взмахов головы всё же убедили их, что это не кажущаяся иллюзия. Они резвились в море, смеясь и плеская друг в друга водой. Ткань облепляла руки и ноги, всё же немного сковывая движения, но всё происходящее было полно чего-то до такой степени невыразимого, что Майра не боялась. Эдон сказала, что, даже если она вдруг заболеет, у них есть особые отвары из трав, которые поднимали с постели при любых обстоятельствах, а уж с тем, чтобы проникнуть во дворец, она как-нибудь разберется. После, закутанная в плащ, Майра ходила вместе с Эдон по берегу, босая, и собирала ракушки. Она приседала, рукой осторожно захватывая морскую обитательницу у волны, желающей вернуть её в воду, рассматривала, подносила к уху и улыбалась. Эдон делала также. Одну ракушку Майра взяла с собой. Это было, наверное, самое незабываемое из того, что их объединяло. Встречи спустя Майра обнимала Эдон, прижимая её голову к своей груди, в привычном платье и при корсете, и тихо говорила, не пытаясь перекричать море: «Я никогда с тобой не расстанусь. Не хочу». Эдон не отвечала, потому что не считала, что это нужно. Конечно же, они расстались. Вскоре после этих слов, точно кто-то пытался доказать им, что не в этот раз, что они не смогут ничего преодолеть. Эдон ушла вместе с семьей и другими кочевниками дальше, потому что более им было непозволительно оставаться на территории королевства. Майра через несколько месяцев вышла замуж за принца Агиса, того самого богатого, который обещал приехать. Рыцарь Кней не желал сдаваться, вызывав принца на дуэль, но тот победил его, и тысяча баранов остались без хозяина. Больше принцесса Майра и дочь кочевника Эдон не встречались в этой жизни. Такая вот вышла история.