Прошито космической нитью

Это было их самое первое перерождение, как завеса тайны, как самая первая, громкая и отчетливая цифра, запустившая после себя множество других – больше, острее, по-иному, показывая свою силу и власть над всем происходящим, погружая их в бездонность вечного ожидания, о котором они пока ещё ничего не помнили, но что-то чувствовали. Когда вырвался в небо, точно извержение ледяного вулкана на Энцеладе, однако ярче и могущественнее, столп силы Серебряного кристалла, буйные ветра поднялись на каждой из некогда живых планет. Перемешанные с темнотой Металии и священным светом, они разрушали последние остатки жизни, пряча их, укрывая, чтобы никто и никогда не узнал о том, что случилось. Магическая жизнь, существование, опадала блестками, как переломанная красивая игрушка. Она следовала за ветрами, высыпалась в космос, и спешила туда, где сияние пульсировало, билось сердцем, обещая нечто прекрасное и ужасное, обещая, что именно там будет нарушена тишина – к Земле, маленькому голубому шарику, благословленному ничуть не меньше Луны – своей отныне и навсегда мертвой спутницы. И, в тот самый миг, когда со всех концов Солнечной системы разноцветные блестки влились в Землю, побелевшее сияние стало невозможно, невыразимо ярким, соединяя в себе все силы, желающие жить, – родились первые Боги. Те самые, что когда-то стали прародителями для каждой из планет, они были вызваны из самого небытия, чтобы история началась заново, потому что только они способны были заложить красоту в каждую песчинку, жизнь – в каждый будущий дом. Прошли века. И на пятом веянии жизни люди, которым будет суждено в именно этой, неизменной и уязвимой форме пройти до самого конца, вплоть до нового рая, который будет знаменован блеском могущественного Серебряного кристалла, пришедшего из легенд и сотканного в них, приняли в свои ряды волшебное чудо, суждено которому будет повторяться множество раз, уже не в столь прекрасной форме. Перерождение, восстановление из небытия тех, кто всё это время ждал, как были возрождены заново правящие сейчас боги. Они не были богами. И людьми – не совсем. У одной брюнетки были черные смоляные волосы, и стала она тайной дочерью бога войн – Ареса, взяв себе священное имя Алала. Девушка с крепким луком и острыми, обжигающими стрелами, одна из спутниц Артемиды в её охотах и победах. Афродисия, рожденная простой женщиной от одного из любовников богини Любви, несла в своей красоте отголосок чего-то самого прекрасного, и голубые глаза могли соперничать с самой непревзойденной и жестокой Афродитой. Она стала единственной, кого богиня Любви, ревностная до своих красоты и прелестей, не уничтожила, не стерла в прах. Это был тот единственный раз, когда, взглянув на Афродисию со злобой, богиня Любви ощутила, как в сердце что-то ударило, точно его пронзила тонкая, меткая стрела Купидона. Это и спасло прекрасную нимфу, бывшую принцессу огненной Венеры, укрытой жидкой, пузырящейся лавой. И была ей дана великая честь – стать самой драгоценной служанкой, почти фавориткой богини бессмертной красоты. Ещё одна стала плодом очередного увлечения Зевса. Шатенка с искрой силы в зеленых глазах – Теодора, как истинный дар. Её мать хотела тронуть Гера, но эти самые глаза зажгли такую силу в руках, что, наложив на себя тень смерти, выступила Теодора против самой ревнивой богини, точно выпила её волшебного молока и была героем. Этот поступок прославил её среди бессмертных и, когда спас свою дочь и её мать Зевс от ревности жены, приняла в крыло своей свиты Теодору быстрая Артемида. Мудростью славилась София, ребенок Гермеса от одной из вечноцветущих нимф, обладающая даром видеть то, что было скрыто, знать то, что может произойти и укрывать путников от опасности, которым покровительствовал её отец. Признанная им, она была одной из его спутниц, и счастьем было найти её, потому что София, подобно Пифии, умела видеть судьбы. Благоговейный ужас наводила выжженная Дана, странная девушка из царства Эгея, которая единственная смогла противостоять Минотавру – порождению кошмара. Говорили, что, растерзав всех пленников лабиринта, монстр увидел её – и взвыл от взгляда огромных фиалковых глаз. Кинувшись на девушку, он застрял рогами в металлической двери, с двух сторон от её хрупкого тела, и не смог причинить ей вреда, а двери под покровом звезд сами открывались, точно девушке пособничали сильнейшие боги. С тех пор в своем белом платье бродила она ночами по Криту, будто боялась света ясного дня, и считалось проклятием увидеть её на дороге, дурным знаком, бедой, как сама Смерть предупреждала о том, что лучше повернуть назад и не гневать её. Или это были чужие предрассудки. Склонив голову, одной из служанок Аида была Мелэйна – статная женщина с глазами, цвета граната, которые светились в темноте, заставляя все мертвые души бояться её. Она никогда не выходила на свет и была преданной, личной служанкой бога Смерти, который удостоил её такой чести, когда она спустилась в Тартар, став жертвой жестокого убийства – и вечно на её спине, как огромный красный цветок, символом того, что ушло, была страшная рана. А ещё среди вечноцветущих нимф была одна, прекрасная и яркая – Астрэйа. Она танцевала и водила хороводы днем среди цветущих полей, в окружении своих веселых подруг, а ночью, под покровом тайны, в своем легком плаще, встречалась в замке с прекрасным принцем Атреем, своим верным возлюбленным. Но получили новую жизнь абсолютно все, хоть и были они далеки друг друга, хоть и только самое сильное притяжение вело их в этой жизни. На берегу одного из морей часто видели прекрасную девушку. Она была одета, как нимфа, в свободное короткое белое платье с золотым пояском, её волосы, казалось, сливались с цветом буйной воды, а синие глаза, как и само море, то играли мягкостью, то свирепствовали злобой. Говорили, что не стоит злить эту девушку неземной красоты, потому что, когда брови её хмурятся, клокочет от злобы сам океан, будто в приступе ярости сейчас восстанет Посейдон. И звали её Кьянеа, таинственным именем, будто дочерью Неба она являлась, только море любила больше, чем бескрайнюю голубизну, достать до которой было суждено только тем, кто имел крылья. Её существование было покрыто загадкой, и никому не было известно, что являлась прекрасная нимфа плодом позора, запретного соития, дочерью бога Посейдона и Адрастеи, родившейся из вод океана, которую называли богиней, вскормившей Зевса, хотя никто точно не знал, как вырос новый Бог, свергнувший своего отца, спасший братьев и сестер из его чрева. Что-то неприкосновенное было в одной её жизни. Адрастея ходила по берегам рек и озер, морей и океанов, напевая одну и ту же грустную песню, и шелковое платье её струилось до самых пят, украшенное замысловатым темно-синим узором, а голову украшал венок из свежих цветов, каждый раз – другой, отличающейся от прежнего. Никто и никогда не подходил к ней, и считалось, что нельзя этого делать, потому что поступок этот приравняется к греху и настигнет тяжкая кара. Увидев её, Посейдон не устоял, и морские волны послушно льнули к ногам, окружая, нежно лаская их и тихо шипя. Вода поднялась – и Посейдон вышел к ней на берег. Адрастея, его тайная любовница, родившаяся из соленых вод и никогда не смевшая раскрыть свои чувства морскому богу, влюбленному в нереиду Амфитриту. Плодом их любви стала маленькая девочка с синими глазами, и Тритон возненавидел свою сводную сестру, как только узнал о её существовании. Не боясь навлечь на себя гнев отца, он оглушил Адрастею и выжег ей солью глаза, отправив вечно скитаться, пряча свою красоту под рваный плащ и не позволяя никому снять его. Девочку, которой удалось спрятаться под темным покровом ночи, нашли нимфы, и она выросла в их окружении, названная Кьянеа за свои глаза, пьянящая своей красотой. Однажды Тритон снова увидел свою сестру, но уже зрелую, только тогда рядом с ним оказался Посейдон – и это спасло девушку, которую считали за свою среди вечноцветущих нимф, к тому же, Кьянеа тоже обладала потрясающей внешностью, волшебным голосом и невообразимой легкостью, за что и думали, что она связана с кем-то от Неба. Козни были раскрыты. Посейдон не стал наказывать сына от любимой жены в угоду дочери от тайной любовницы, с которой никто и никогда не должен был вступать в контакт, но он забрал Кьянеа с собой, в океан, где долго не мог налюбоваться дочерью, запечатлевшей в себе лучшие черты прекрасной матери и его самого. Адрастею так никогда найти и не удалось, а Кьянеа отвыкла от дыхания под водой и не могла всё время жить рядом с отцом. Пытаясь искупить свою вину, Посейдон подарил ей море, синее, как её глаза, и достойное её красоты, навсегда оставив его за своей дочерью. С тех пор именно на берегах этого моря видели печальную нимфу, к которой не слишком любили подступаться. Иногда рядом с ней видели другую девушку. Она была в таком же белом платье, только укрытом легкими доспехами, блестящими в свете ясного дня. У неё были короткие светлые волосы и крылатые сандалии, которые прежде имели только боги, а ещё длинный острый меч и прочный щит, сплавленный из необычных металлов. Она была безызвестным героем, потому что сама не захотела славы, и имя её было Аурания. Пожалуй, самым известным её поступком было то, что она отказалась быть среди свиты самой Артемиды, хотя богиня охоты и звала её к себе. Часто она спускалась прямо с безоблачных небес, зависая в воздухе на своих летающих сандалиях, улыбалась, наклоняясь к прекрасной нимфе, и та смеялась, принимая предложенную руку. Это была красивая история. В этом перерождении они уже были искажены, но всё же гораздо ближе друг другу, потому что ещё силен был в них отголосок принцесс Урана и Нептуна, ещё готовы они были бороться, и ещё не породила пустая личность Сейлор Воинов в них других людей, совершенно не похожих на них истинных. «Кто ты, Аурания?» - спрашивала у неё Кьянеа, и та опускалась рядом с ней на песок, откладывая меч, который всегда носила с собой, в сторону. «Лучше называй меня Аура. Мое имя слишком сложное, - Кьянеа улыбалась и кивала. – Я родилась в самой обыкновенной семье, мне с детства нравилось драться и, когда мне было семь, я убила огромного быка ножом, который взяла у отца, а он был путешественником. Быка я отнесла в храм Афины Паллады, где принесла в жертву, и тогда она сама явилась ко мне с небес, поскольку не каждый человек был готов отдать ей такого зверя. Посмотрев на меня, она провела ладонью по моим волосам, а потом принесла мне молоко самой Геры, жены Зевса, которое даровало мне силу, в несколько раз превышающую человеческую. Два года назад, когда мне было шестнадцать, я связалась с самим Гермесом и поспорила на его крылатые сандалии, что смогу обмануть его, заправляющего обманом. Не без труда, но мне это удалось, использовав его собственные приемы, и мне открылось небо. Ещё немного позже, когда я научилась управляться с сандалиями, Гермес проводил меня к Гефесту, лучшему мастеру, который кует оружие богам. Он дал мне этот меч и щит». «Что тебе нравится?» - интересовалась Кьянеа, проводя ладонью по мягкому морскому песку. «Сражаться!» - и Аурания по-боевому усмехалась. Одной из её черт была некоторая грубость, точно мастер, который её ваял, продумал всё, но в конце устал и закончил работу немного... неопрятно, резко отсекая отдельные моменты. Наверное, именно так и можно было бы это описать. «Почему ты всегда такая печальная?» - ловя маленькое пушистое облачко и устраивая на нем локти, интересовалась Аурания, косясь на свои крылатые сандалии и шепотом говоря им, чтобы отвязались: мол, налетались пока, хватит тут безобразничать. «Я? – Кьянеа улыбалась, чуть опуская голову. – С чего ты взяла?» «Вообще-то за тобой такая слава среди... кхм, смертных. Вечно печальная нимфа, красота которой завораживает, но подходить к которой не надо, а то мало ли что. Как-то так», - Аурания пожимала плечами, снова огрызаясь на сандалии. «Ты ошибаешься, Аура, - и от этого короткого, просто имени, сказанного очень выразительно, Аурания принималась смеяться: ей так нравилось, когда Кьянеа это говорила. Что-то было в таком её произношении. – Я бы сказала, что люди говорили о моем безумстве, если бы, пребывая в одиночестве, я танцевала на песке и хохотала. Они немного странные в этом, а веселье вечноцветущих нимф не для их глаз. Хочешь, я покажу тебе свое море?..» И Аурания согласно кивала головой, принимая заговорщицкий взгляд синих глаз, сейчас очаровательных и веселых, как никогда. Вот и всё. Они были похожи, как это и случилось в прошлой жизни. Именно это определило их любовь, их отношения, прекрасные и легкие, как стихии, которые им нравились. Да, у каждой из них было что-то свое – чуть щемящая грусть у моря для Кьянеа, сражения с порождениями страха для Аурании. Однако, несмотря на это, вот она была, их общая черта, то, что соединяло их и притягивало друг к другу. Схожесть, породившая легкость, и в обществе смертной героини в крылатых сандалиях Кьянеа смеялась, удивляя людей, замечающих это. Они нырнули в море в своих платьях, скинув только обувь, и Кьянеа показала, как умеет дышать под водой, выпуская изо рта пузыри, которые с забавным звуком поднимались на поверхность и лопались там. Аурания спокойно плавала под водой с открытыми глазами, и они соревновались в скорости прямо там, не выныривая. Голубая толща искажала их лица, а Кьянеа плавала, как русалка, и было трудно её обогнать, хотя потом они всё равно сравнялись. На берегу их одежду сушило солнце, а Кьянеа призывала к себе воду, чтобы брызгать ею на Ауранию, которой приходилось обходиться только своими руками. Опасаясь людей, которые могли пройти мимо, будто делая что-то запретное, они снова нырнули в воду, когда огромный диск окрасил её в розовато-оранжевый цвет, и там целовались, обнимая друг друга. В этом было что-то, нечто такое, от чего становилось внутри очень хорошо, и хотелось видеться вновь и вновь. В другой раз Аурания позвала её с собой, в небо, часть которого ей удалось ухватить. Они сидели на огромном облаке, которое медленно проделывало свой путь, и болтали, а потом гонялись друг за другом, и Кьянеа сорвалась. А после, когда Аурания поймала её и вернула обратно, сказала, что полет, особенно неконтролируемый, стал самым потрясающим приключением в её жизни. Им было не до мыслей о том, любят ли они друг друга и как сильно, но было прекрасно вместе. Однажды Аурания пришла, перепачканная кровью и грязью, порядком израненная, но на её лице была торжествующая улыбка. Кьянеа подошла к ней, поправляя волосы и прикасаясь к ранам, и было видно, что паники Аурании не хотелось, хоть она и пришла вот так. «Я билась с Гидрой», - выдыхая через раз, коротко поделилась Аурания. «И что?» «Победила, - она опустилась на песок, откладывая меч в сторону. – Это был какой-то кошмар. Знаешь, чистая правда, что о ней говорят: я отрубала ей одну голову, а на её месте вырастали три, ещё более злые и безумные. В конце концов я подумала, что она победит меня, хотя стоило всего лишь чуть-чуть подумать и применить силу вкупе с хитростью». Кьянеа выжигала темноту ран на теле Аурании солью воды своего моря. Аурания морщилась и закрывала глаза, но ни единого звука, демонстрирующего её боль, так и не сорвалось, а после она сидела сама, закрывая свои боевые повреждения кусками длинной ткани, в это время рассказывая о том, как тяжело было драться и о том, как именно она вела сражение. Очень много этого взяла Аурания от бывшей принцессы Урана Ауры. Сражаться с демонами долго, изнурительно, чтобы после победы над каждым внутри разливалось торжество, дикое и неуправляемое – да, это было по ней, это было то, где она выплескивала всю свою силу, все свои умения, и потому так часто встречали её на Проксиме Центавре, особенно с принцессой Венеры, которая тоже была не против, а после и с принцессой Нептуна. В этой жизни сражения были созданы не для Кьянеа. Вечноцветущие нимфы не умели этого, только веселиться и танцевать, и поэтому здесь у неё была своя ведущая черта в личности. Хотя всё равно принцесса Нептуна Ксанфа больше любила легкое веселье, чем драки, а вот интриги – да, частью которых часто становились именно стычки с демонами. Многих страшных монстров победила Аурания своим острым и сверкающим мечом, умело защищаясь от их атак. Она всё так же не признавала славу и ношение на руках, поскольку только сам миг сражения и выхода к победе, когда чудовище издавало последний рык, интересовал её, но ей было дано лишить многих героев их подвигов, уничтожив чудовищ раньше. Когда драка заканчивалась, она возвращалась к Кьянеа со счастливой улыбкой, и под покровом Никты и звезд они наслаждались друг другом, а море было спокойным, потому что его хозяйка – счастливой. Пока не озарялся горизонт прекрасной колесницей Гелиоса, светоносного бога, они лежали, обняв друг друга, а начало нового дня давало им новое веселье, новую опору для легких отношений. Но не оказалась Аурания хоть немного похожей на выжженную Дану, чтобы испугался Минотавр взгляда её серых глаз, чтобы расступались стены лабиринта, а не смыкались, пугая ловушками. В ту ночь она умерла последней из жертв, и вечноцветущие нимфы устроили плач по ней. Среди них не было Кьянеа. Она была у своего моря. Жила она ещё очень долго. Никто больше не видел прекрасную нимфу с необычными волосами и синими глазами на берегу, но стали говорить, что живет в этом море прекрасный дух, который покровительствует людям с настоящей любовью и безжалостно уничтожает тех, кто приходит на берег с лживыми чувствами. Только это был не дух, а Кьянеа. Она ушла в море, чтобы все навсегда забыли о ней, со временем снова привыкла к водной толще и часто сидела у ног своего отца Посейдона, безразлично ловя ненавистные взгляды со стороны сводного брата Тритона. Эта история закончилась нерадостно, но в ней они хотя бы были счастливы.