Прошито космической нитью

В США штат Джорджия запретил регистрацию и гражданские союзы однополых пар, объявив себя гомофобным. И это был, конечно, случай стиля «во те раз!», потому что мало кто ожидал от столь продвинутой страны следования внезапной моде государств на неприязнь к представителям тех, кто предпочитал свой пол. Впрочем, на то это и мода, чтобы ей все следовали. Кажется, уже вроде и всё преодолели, забыли, но кому-то показалось это чересчур неинтересным. Так-то вот. Люди тоже следовали моде. Помимо штата Джорджия в США такой закон приняли в некоторых других – и стало ясно, что течение набирает силу, следовательно, однополые пары нужно ненавидеть, хотя бы презирать, а в идеале относиться к ним так, будто их и не существует. Это событие, по сути, стало косвенным для заново переродившихся (опять! А кто бы думал?) принцесс Урана и Нептуна. Бывших принцесс, разумеется, хотя если в этой жизни принцесса Аура была похожа на Сейлор Уран, то принцесса Ксанфа – неясно на кого, ибо терпения Сейлор Нептун в этой жизни у неё не наблюдалось, а... а откуда взялась такая наивность – черт знает. Ибо Сейлор Нептун хоть и любила пострадать, опустив глаза, розовым взглядом на мир не отличалась – просто чего-то ждала. Что же касалось принцессы Ксанфы, то та, конечно, имела изрядную порцию легкости и безрассудства, но по-своему она была и очень мудрой. Ну а эта крошечная доля инфантильности (блин, да все принцессы в Серебряном тысячелетии отличались крайним наличием в себе этого качества! Ну, за исключением Сатурна и Плутона, разве что), очень такой праздной и безумной, как дополнение её лучших качеств... Да чтоб вам в каком-нибудь Аду сгинуть, силы перерождения! Где б была ваша совесть? Неужели реально отчеты и страх перед начальством да кварталами, исчисляющимися в веках? А главные такие жестокие, что карают всех без разбору? Ну, как крайнее оправдание, силы перерождения – тоже гомофобы. Иначе почему им так претит счастье двух девушек, отнюдь не платонические чувства которых раз за разом притягивают их друг к другу, чтобы изувечивать? Только из-за того, что за них не поручился Серебряный кристалл? Как ни крути, всё равно такая гадость выходит. Но что было поделать, если счастье было куплено только принцессе, а остальным положено выкручиваться, как их жизни изломают? Они и выкручивались. Со слезами, с переживаниями, но как могли. А влияние гомофобии, тем временем, согласно моде, нарастало. Большой известностью в штате Джорджия и за его пределами пользовалась скрипачка Лэсси Уайт. Ну, это сейчас она играла на скрипке, писала музыку (даже к пару мюзиклов неплохих, талант!), залы собирала, а раньше в фильмах снималась, даже в двух. В первом ещё десятилетней, когда покорила всех зрителей образом трогательной девочки в белом платье, с плюшевым медведем и просто огромными сними глазами, ждущей чего-то. Во втором уже в возрасте тринадцати лет, роль трудного подростка. Но потом ей что-то не понравилось во всех этих съемках, в дотошности режиссеров, в долгом нанесении грима (а ещё более проблемном его смывании) – и она ушла, сказав, что всё-всё, больше никаких огромных глаз и по десяток раз повторения скучных речей. Решила посвятить всю себя игре на скрипке, чем раньше удавалось заниматься не в полную силу. В этом милая Лэсси и сорвала свой куш: когда она играла, все плакали, и бродила шутка о том, что во всех залах, где будет проводиться её концерт, у двери надо поставить человека, раздающего платки. По следующей схеме: ему – билет, он – платок. Но играла она и в самом деле хорошо, так что тут, конечно, без цинизма, как такового. Ну и внешность была под стать, может быть, всем она и запомнилась той самой маленькой девочкой с мишкой (в том числе и себе), даже спустя одиннадцать лет: невысокая, хрупкая, всё с теми же огромными, огромными глазами и волосами необычного цвета, к которым очень шло белое платье. Как бы да: Лэсси была немного наивной. А уж если говорить серьезно, то не немного. И если совсем-совсем, то вовсе не наивной, а просто частью себя где-то в возрасте лет пятнадцати застряла. Не то чтобы она верила в то, что все люди святые, но почему-то считала, что прекрасно в них разбирается и никогда не переживет боли предательства, потому что не проникается доверием к ненужным людям (хм, самоуверенность на грани определенной глупости. Где тут вообще принцесса Нептуна?). Конечно же, она ошибалась, как это часто делают многие. И суть проблемы, этот самый её корень, крылась в том, что другие люди, в отличие от неё, хотя бы какой-то своей частью ждали предательства. А в самой-самой глубине души, там, за что не отдавали отчета – даже от самых близких людей, потому что жизнь была и останется штукой непредсказуемой. Пережив же удар, они хоть как-то представляли себе, что будут делать дальше. Лэсси была напрочь этого лишена, потому что в этот раз из неё, вроде бы, вывернули принцессу, но так отзеркалили и увеличили ту её инфантильность, что вышло вообще неясно что. Такого человека и в мир-то пускать было нельзя, потому что одному, без постоянной назидательной руки ему грозило только быть растоптанным! Однако она была. И в мире, и... во всем. И, разумеется, не ждала предательства. А оно пришло. У Лэсси был парень. Милый и хороший двадцати пяти лет по имени Ларри. Блондин (весь в родителей), чистые голубые глаза и всё такое – идеальная, в принципе, внешность, в связи с чем на нем любили повисеть многие девушки. Он их отталкивал (по крайней мере, у неё на глазах), а о том, что могло происходить за ними, Лэсси предпочитала не думать: их отношения особо не освещались журналами, да и не шибко она его любила, в силу чего данное и можно было пережить. Но тут взяли и поругались, в процессе расставшись раз и навсегда. Ну, последнее точно со слов Лэсси было. Серьезная такая вышла ссора, очень даже. По крайней мере, истерика от Лэсси делом была редким, а тут она у неё случилась. У парня тоже. Летала посуда, а вот до прочих предметов, весящих больше и имеющих преимущественное количество шансов нанести тяжелое увечье, они не добрались: пронесло. Хотя этот вывод тоже был спорный, потому что перед тем, как хлопнуть дверью, Ларри клятвенно пообещал, что так просто он дела не оставит, и Лэсси, наивная дурочка, ответит за то, что посмела взять и самостоятельно разорвать отношения с ним, таким прекрасным и замечательным. В принципе, классическая история. Разве что вряд ли кто-то другой так креативно подходил к понятию мести на почве уязвленного самолюбия. Один раз в жизни Лэсси уже доводилось просыпаться знаменитой. Но это был очень положительный и хороший случай: она проснулась именно так ровно на следующий день после выхода первого фильма, в котором приняла участие, где сразила всех своими синими глазами. На улицах у неё просили автограф и пытались заглянуть в лицо, чтобы ещё раз полюбоваться, поскольку даже без макияжа глаза у неё были отменными. Пришло время вернуться в детство. И новым утром Лэсси снова проснулась на самом гребне волны знаменитости. Только в этот раз ей не восхищались, а тыкали пальцем в газету и поправляли обе челюсти. Подумать только, Лэсси Уайт, их кумир, их самая прекрасная скрипачка – лесбиянка. Умудрилось же такой правде раскрыться не за месяц, а именно на пике презрения к людям, предпочитающим свой пол. Какой кошмар!.. Лэсси трясущимися руками держала в руках свежую газету, ощущая приступ тошноты. Прямо на первой полосе красовалась надпись огромными буквами: «ЛЭССИ УАЙТ – ЛЕСБИЯНКА! НОВОСТЬ ДНЯ!» Под ней была фотография, немного размазанная, как и могло было бы быть, если бы засекли любовниц внезапно: две девушки, среди которых была... она, но те же волосы, настоящие, и цвет кожи, даже родинка; вторая была брюнеткой с короткими волосами. Девушки были обнаженные и как раз в тот миг, когда была сделана фотография, оторвались друг друга. Она – лесбиянка. Точно они вернулись лет на пятьсот назад, в двадцать первый век, или нет, даже в двадцатый, на третьей странице с ещё несколькими такими фотографиями, но ещё менее четкими, в красках расписывалось о том, что никто не ждал от девочки с синими глазами такой тайны об её предпочтениях. Они были уверены в том, что она абсолютно нормальная и презирать её не придется, но она оказалась из ряда тех бесстыдниц, что целовались друг с другом и... подробности Лэсси дочитывать уже не хотела. Её колотила истерика. Руки сжимались и разжимались, по лицу текли слезы, мокрыми, противными каплями, а ещё хотелось кричать, так громко, как только можно было. И доказать, показать, что она не такая, что это не она, что не нужно ненавидеть её, что это всё обман. Но ведь люди всегда верили в то, во что хотели. И не было лучшего способа разрушить какого-либо человека (в глазах общества, конечно, ибо слом именно его зависел от того, насколько человек был силен), чем в момент, когда все дружно что-то не любят, причислить его к этому кругу, чтобы он стал клоуном и посмешищем, в которого будут тыкать пальцами, а там уж... как пойдет. Лэсси оказалась не готова к такому удару. И сломалась. Она не выходила на улицу: там были люди. К ней приехал отец, который пытался что-то сделать, но Лэсси только сидела на диване, вытянув ноги и заплаканными глазами таращась в одну точку. Она швыряла кружки чая и тарелки с едой, плакала и пыталась порвать ногтями диванную обивку, а потом наступило обычное безразличие, как защитная реакция организма на мощные переживания, настигающие волна за волной. Лесбиянка. Сейчас это слово казалось самым мерзким из всех тех, что когда-либо доводилось слышать. Лэсси никогда не думала о них, как о ком-то конкретном, к которому нужно как-то относиться. И больно ей было только из-за несправедливых обвинений в том, что она была такой же. Но это было не так, никогда не так, ни разу не так!.. Вообще не так. Ни на грамм, ни на самую маленькую каплю все эти сенсации не были правдивы. Но люди уже трубили в каждом доме. Ах, какая новость! Она спит с девушками и скрывала это от всех. Лэсси хотелось что-то сделать, точнее, закончить. Предательство слишком сильно подломило её, и теперь не было сил вставать, потому что она лежала на земле с переломанными ногами. Паршивые метафоры, но как-то вот так. Именно в эти дни (да и до них тоже) в этом же штате жила Бренда Ли – перерожденная принцесса Урана, в этой жизни терявшая позиции и очень уж напоминающая Сейлор Уран (а может просто вышло так, семья попалась – вот и вырвалось из неё, что было, ибо ломаться она точно не была намерена). Можно было сказать, что жила она очень даже хорошо. По крайней мере, Бренда никогда не это не жаловалась. У неё было две сестры и два брата – это родных, семья была богатой, родители умерли пять лет назад, когда ей было всего семнадцать, и это был, разумеется, не самый простой период, но сейчас всё было уже хорошо. У неё была шикарная тачка (так любил говорить Микки, второй ребенок среди их пятерки (ибо по понятиям средний-младший-старший запутаться было проще простого!), ещё большой универмаг, доставшийся от матери. Дела в нем были очень нудными и невыносимыми, но денег он приносил много, поскольку пользовался популярностью в городе. Надо было сказать, что ухватила она довольно теплое место, хотя самое вкусное досталось самой старшей сестре – сеть ресторанов быстрого питания. Ну, что тут было сказать?.. Главная, значит, главная. Так что на свои двадцать два Бренда очень хорошо устроилась, пока ещё не запаковавшись в скучную обертку бизнес-леди в очках, думающей только о бумагах (ладно, очки заменяли линзы, поскольку зрение подвело). А ещё на руке была небольшая татуировка в виде дракона (год рождения), о которой мало кто знал: не любила Бренда распространяться про такие вещи. Да и как это могло бы выглядеть? «Всем привет, меня зовут Бренда Ли, мне двадцать два года, у меня классная любовница и татуировка на руке»?.. Да ну, глупость какая. Ах да, вот эта самая деталь. Любовница. Не любовник, а любовница. Это самое мерзкое и противное слово: лесбиянка – идеальная характеристика, потому что так оно и было. Не было ничего удивительного в том, что сейчас, по моде, братья и сестры, от которых Бренда не скрывала предпочтений, от неё отвернулись, поперчив блюдо некоторым набором «красивых» слов. Вот на что на что, а на это Бренда ничуть не обиделась, села себе в свою машину, прикупила по дороге цветов и счастливо провела вечер, переросший в ночь, а та – в утро, с Одри (которая и была любовницей: ну, не искала Бренда любимую, не искала. Ей ещё для себя хотелось пожить, а чувства к упомянутой Одри не были настолько оглушающими, чтобы тут же приниматься за работу и загонять себя в рамки. Бренда вообще не думала, что когда-либо что-то такое с ней случится: уж слишком невероятно). Что ещё было в ней такого? В фильмах она не снималась, наивностью не отличалась, зато трезвостью и определенными резкими качествами – да. Человек из богатой семьи, вполне обычный. И да, в отличие от многих других, она вовсе не враждовала с оставшимися близкими родственниками (если только те не прикидывались бедняками и не просили у неё денег, а также не пытались оттяпать себе то, что она уже забрала – с дальними тоже. Всё-таки изощренность некоторых в желании получить легкий хлеб заставляла их идти на крайне оригинальные меры, а ей потом приходилось их разгребать и доказывать, что она в сложившемся как раз козел, что это она хозяйка, а не какая-то там левая женщина с писулькой). А однажды какая-то дура кинулась Бренде под машину. Ну, дура не дура, а мозгов не было точно. Это просто у Лэсси Уайт полностью сорвало крышу, и она решила покончить жизнь самоубийством: значит, чтоб газеты напоследок написали, а там может и разберутся, что к чему (конечно, вряд ли Лэсси на самом деле об этом думала, но всё равно). И не оставалось ничего другого, кроме как упаковать девочку с синими глазами, потерявшую сознание, на задние сиденья и отвезти в квартиру. К себе, потому что адреса Лэсси Бренда не знала: как-то никогда не увлекалась. Так вот и вышло. Ну, в смысле, так они и встретились. Лэсси, придя в себя, пребывала до такой степени в апатии, что ей было безразлично, на чьем диване сидеть и заливаться слезами, поэтому ни единого слова про адрес Бренда от неё так и не добилась. А в мобильном телефоне не обнаружилось сим-карты, поэтому звонить тоже оказалось некому. Круг, так сказать, смыкался, оставляя их вдвоем, позволяя получше узнать друг друга, наладить отношения... хотя какие там были отношения. Так, чепуха одна. День понаблюдав за случайной гостьей, выгнать которую не поднималась рука (ну, сбила всё-таки, да и выгонишь её, она ещё куда-нибудь всунется, и в этот раз ей точно не повезет выжить, хотя девочка с глазами, кажется, совсем этого не хотела. Жить, в смысле), Бренда не выдержала и стала её тормошить на самые разные предметы разговора. Ничего не работало. Надо сказать, нервы у неё сдали быстро, и после экстренной встряски за плечи вкупе с громкими, «красивыми» словами стала проклевываться реакция. Значит, яйцо-то она это высидела, хоть и таким путем. Однако апатичные высказывания Лэсси о том, что она вся такая лесбиянка и все её ненавидят, и ничего у неё теперь нет всё же вызвали в Бренде ещё одну волну гнева, причем, гораздо более сильного. Надо сказать, не напрасно, поскольку крики действовали на девочку с синими глазами очень даже отрезвляюще: по крайней мере, она каждый раз вздрагивала и выходила, хотя бы на секунду, из своего безразличного полусна. После случилось страшное: их потянуло друг к другу. Бренда помогала Лэсси подняться. Она дала ей свой телефон и уговорила позвонить отцу, чтобы тот не волновался, а Лэсси спросила, может ли ещё остаться у неё: ей почему-то не хотелось возвращаться домой, где всё было связано с истериками, которым в последнее время не было конца. А здесь всё было таким холодным, да и крики – трезвящими (не то, что отец, который заботился и молчал). Остаться – так остаться. Бренда пожала плечами: «Раз уж взялась тебя из-под колес». Они начали разговаривать, чтобы как-то коротать время. Как и полагалась после долгих дней слез, сначала Лэсси было тяжело отвлекаться, потом стало полегче. Просто что-то в этой блондинке Бренде было... легкого, несмотря на какую-то слишком уж взрослость (или Лэсси судила по себе, девушке двадцати одного года, которую все – и она – считали ещё девочкой?..). Это неясное точно протягивало к ней невидимые руки и постепенно извлекало из неё всё плохое, подменяя его чем-то более приятным. А ещё ночью, в квартире Бренды, Лэсси приснился такой приятный сон: как они бегали по берегу моря, полного чего-то сияющего, какой-то очень красивой грязи, и обмазывали себя ею. Лэсси показала, как умеет варить кофе. Две недели спустя она чувствовала себя гораздо лучше и уже пора было бы прекратить жить в квартире девушки, которую до этого она, в принципе, не знала никак, даже в роли знакомой, но Лэсси понимала, что ей слишком не хочется уходить. С Брендой было так хорошо и приятно, что она бы осталась ещё и ещё... и ещё. Это чувство уже переставало напоминать дружбу, хотя девочка с синими глазами упорно данное отрицала. «Замуж не собираешься?» - как-то раз спросила за завтраком Лэсси. Бренда чуть не поперхнулась кофе. «Нет, спасибо». И лучше было бы соврать, дабы не лезть в эти ненужные подробности: Лэсси-то какая разница, но Бренда привыкла быть жестко-откровенной, если её о чем-либо спрашивали. И неважно, проходил человек мимо её жизни или собирался там остаться: как есть так есть. Ибо поганее всего было узнавать что-либо интересное о человеке в момент полной уверенности о том, что всё уже было известно. «Для себя живешь?» - продолжила Лэсси разговор. «И это тоже», - Бренда кивнула, снова вдыхая спокойно. «А ещё что?» «Ты ж только учти, - Бренда глянула на Лэсси вполне серьезно, - что я если скажу, так скажу как есть. Слушать ты не устанешь, поскольку краткость – сестра таланта, но оваций у тебя услышанное не вызовет». «Ладно, не надо». Разговор был закончен, зато всё – только начиналось. Уже пора было бы признать, что было что-то, такое вот, от чего были мурашки и прочие мелкие происхождения, да и вообще у друзей не живут, особенно если вспоминать, с чего всё началось. Однако Лэсси отчаянно сопротивлялась тому чему-то в груди, игнорировала сны о веселье с Брендой в красивых белых платьях, и твердила себе, что всё в порядке, что ничего такого не происходит. Вообще-то действительно не происходило. Кроме того, что у них уже зародилось что-то, похожее на отношения. Просто Лэсси, продолжая проживать с Брендой, отказывалась это признавать исключительно из принципа, от которого вот не хотела отступать. А там ещё Одри рассосалась, и Бренда немного не выдержала, усевшись на диван и заявив: «Знаешь, Лэсси, я буду краткой и откровенной. Если хочешь чего-то большего – то хорошо, только знаешь, как-то не особо будет сочетаться, если тебе нравится девушка, а лесбиянок ты не любишь». Лэсси плакала у неё на плече, твердя, что не хочет быть лесбиянкой, и ей приходилось соглашаться с тем, что между ними что-то есть, что-то странное, но именно оно и вытащило её из безвылазной депрессии, вернув хоть какую-то эмоцию от жизни, помимо отрицательной. В конце концов, посмотрев на Бренду, она кивнула. И они попытались что-то построить. Надо сказать, у них почти получилось. Лэсси всё больше отходила, хотя фотография в газете и сидела в её голове занозой, постепенно она, вроде, даже начинала спадать. Бренда устраивала им совместные романтические вечера, и они обо всём друг другу рассказывали, о чем хотели. Говорила, конечно, преимущественно Лэсси, потому что, как Бренда сама о себе сказала, «краткость – сестра таланта». Сны превращались в реальность. Белых платьев, правда, не было, но Лэсси такого дополнения и не требовала: зачем? Всё ж не Средневековье, и уже очень давно как. Один раз они даже переспали. Отношения с девушкой оказались не такими уж и плохими, хотя иногда Лэсси всё же вспоминала о той статье, но уже в ключе того, что в ней была написана, по сути, правда. Но Бренда всё равно была хорошей. Если бы однажды Лэсси не бросилась та татуировка на её руке. Не было даже пяти секунд с мыслью в голове «что-то знакомое»: такая татуировка была у той девушки, на фотографии. Там не было видно полностью и четко, но достаточно, чтобы она не спутала. А Бренда и не стала отпираться, пользуясь тем, что татуировка засветилась на фото не полностью: смысл? Даже если бы у них действительно что-то склеилось всерьез, весело бы было Лэсси узнать об этом хотя бы через год, о том, что она приложила свою руку к разрушению её жизни и её, как человека. «Я тогда волосы покрасила, а то знаешь. Лесбиянка есть лесбиянка, но мне-то журналюги из желтой прессы под окнами зачем? Вот. А тебя сыграла моя знакомая. Ты ей как раз давно не нравилась, так что Ларри ничего не стоило это дело организовать: деньги-то у него есть, немало. У той знакомой был друг, который делал парики. Вот на заказ и изготовил такой, что почти не придраться. Ну а с фотографией, за фотошопом дело не стало. Так что как-то так». «Зачем?» - заново переломанная человеком, которому она снова всецело доверилась, лишь спросила Лэсси. «Ну, не знаю. Мне предложили деньги – я взяла. К тому же сделать надо было немного», - Бренда пожала плечами: это было её любимое движение. «А обо мне ты могла подумать? О том, как это отразится на мне? Неужели у тебя на тот момент элементарной жалости не возникло?» - Лэсси вдруг осознала, что у неё трясутся руки, ну а слезы в синих глазах она уже не останавливала. «Ну, знаешь, Лэсси, мы с тобой, похоже, из очень разных миров. Даже походу, как Микки говорит, - Бренда развела руками. – Я вот родилась в такой семье, меня никогда не учили, что подставлять кого-то ради собственной шкуры – зло. Меня мои братья, сестры, знаешь сколько раз подставляли? Однажды сестричка, чтобы выбелить себя перед родителями, сказала, что я её напоила и поэтому она переспала с одним парнем, выставив себя в школе на посмешище. Это же я не скрывала того, что пью, курю и ругаюсь матом, а ещё лихо заворачиваю на поворотах, так, что службы дорожной безопасности вешаются. А сколько я их? Однажды брата только так выдала, потому что мне за это везение светило. Ты бы знала, что началось, когда родители умерли! Мы грызлись, как бешеные собаки, каждая за свой кусок и не гнушались ВООБЩЕ ничего, совсем никаких методов, вплоть до того, что киллеров друг на друга натравливали. А сейчас прекрасно общаемся и даже помогаем, если не в ущерб друг другу. Я так выросла, для меня это нормально, и мы никогда друг на друга не обижались». «Понятно», - шептала Лэсси. «Так что тут уж...» - и Бренда снова разводила руками. Они не помирились: Бренда не вымаливала прощения, а Лэсси не собиралась прощать. На этом всё и закончилось. Через год штаты одумались: мода прошла, а статью все забыли. Лэсси снялась ещё в одном фильме, где примерила на себя роль стервозной занозы и больше никогда не встречалась с Брендой. Та, в свою очередь, тоже ни на что не жаловалась. И больше в этой жизни говорить было не о чем. Им тоже.