Прошито космической нитью

Алесса Леви любила Грацию Дио. А ещё она курила. Такие тонкие сигареты, длинные, с ароматом цитрусовых. И всякий раз, как окурок ложился в пепельницу, глотала без воды таблетки, предварительно разжевывая, с сильным вкусом. Помимо этого на упаковке было написано, что таблетки снимают с организма вред, наносимый сигаретами. Двадцать восьмой век, как-никак. Пора было что-то с этим придумать. Но Грация ненавидела всё плохое, неидеальное. В том числе и курение. «Откуда такая дурацкая привычка, а ведь ещё и говорят, что это для снятия стресса. И таблеткам верят. Уж лучше хороший секс с проверенным человеком – от него никогда не бывает никакого вреда, одно удовольствие», - чуть улыбаясь к концу фразы, чуть кокетливо, но в общем-то вполне серьезно любила говорить она. Что же касалось своенравной и резкой принцессы Урана (а не надо было иметь уровень соображения, равный принцессе Меркурия, чтобы догадаться, что Алесса Леви ей и была), то она представляла из себя достаточно странную личность. Всё плохое Аура любила очень: драки, кого-то послать, что-то затеять. Зато всё плохое и вредное не переносила на дух, ну а нехорошие привычки можно было отнести к этому числу. А тут вдруг курила, да ещё и таблетками заглатывала. Видимо, всё было очень плохо, хотя, наверное, не было бы лишним и подумать: может, виноват окружающий мир? Это глупо, это просто нагло: спихивать проблемы на то, что вокруг, но вдруг к двадцать восьмому веку что-то изменилось? Невероятно... как быстро он наступил. Осталось каких-то два столетия, жалких двести лет – и мир окунется в истинное чудо, в святое сияние, которое сотрет всё то, что было, объявляя приход новой эры. Когда магия завладеет планетой, случится всё самое дерзкое, сбудутся самые восхитительные и смелые людские мечты, ну, а пока... Серебряный кристалл спал, и мир никуда не спешил. Ну да. Казалось, что в двадцать восьмом-то веке у каждого должно было быть по десять роботов, а все прочие планеты усеяны городами почище земных, что всюду летающие машины (пожалуй, самая явная и простая ассоциация с будущим) и давно налажен контакт с цивилизациями на другом конце галактики. Ничего такого не было. В это нереально было поверить, но так и происходило. В двадцать первом веке научный взрыв обещали в две тысячи пятидесятом, в двадцатом – на начало двадцать первого. После две тысячи пятидесятого дата сместилась к две тысячи сто двадцатому, потом – к две тысячи сто восьмидесятому, затем – в две тысячи двести шестидесятый. Две тысячи триста десятый, две тысячи триста девяностый, две тысячи четыреста семидесятый, две тысячи пятьсот тридцатый, две тысячи шестьсот сороковой. Последний обещали на две тысячи шестьсот девяностый, но и тогда не произошло ничего особо важного. Сказали, что новый научный взрыв, который изменит всю жизнь, произойдет в две тысячи семьсот пятидесятом. Ну, а сейчас был только две тысячи семьсот двенадцатый. По сути, век только начался. Конечно, за такой огромный промежуток времени кое-что случилось. Люди побывали на Марсе, на Меркурии и на Венере. А вот каникулы возле колец Сатурна, которые обещали в реальность к концу двадцать первого, так и не произошли: какое там! Была попытка создать базу на Марсе, дабы кое-как, но осваивать планету, с надеждой на то, что скоро придумают двигатели ещё мощнее, что-нибудь по продлению жизни. Только там так вышло... Как и с Луной. А создать базу на спутнике, несмотря на все обещания сделать это уже к концу первого десятилетия двадцать второго века, решились лишь в две тысячи пятьсот восьмом, ещё даже до Марса. Только возникла заминка: все участники первой экспедиции по освоению сошли с ума, будто увидели там что-то настолько запретное или ужасное, что их мозг не выдержал. Со второй экспедицией случилось то же. И с третьей. А для четвертой просто не нашли людей: не работали ни приказы, ни баснословные гонорары – все отказывались. Когда через двести лет, совсем недавно, решились тронуть Марс, ситуация повторилась абсолютно идентично. Нового приступа сумасшествия выдержать не смогли, экспедиции было всего две, причем вторая гораздо менее многочисленная, чем первая. Ну, в самом же деле, не могли же Серебряный кристалл и кристалл Марса впустить людей на свои территории. Нет, этого нельзя было допустить. Только если бы люди вероломно ворвались в Иллюзион, они тоже сошли бы с ума, потому что это та часть Земли, где магия была вечно, которую нельзя тронуть до тех пор, пока волшебное сияние не заполнит планету равномерно, показывая новую жизнь. Люди старались что-то делать, но всем было до такой степени лень конкурировать друг с другом (или Серебряный кристалл тянул одеяло на себя. Хотя, что уж было говорить, ни один гениальный ум не становился полезным, если его блеск не имел должных финансов и, как следовательно, возможностей), что в направлении технического прогресса, о котором все мечтали, человечество двигалось черепашьим темпом. Хотя, разумеется, за долгое-долгое время кое-чего достигнуть удалось. К примеру, ученые всё же изобрели лекарство, способствующее продлению жизни. Правда, его максимум заканчивался на возрасте ста пятидесяти лет, он поддерживал организм и приостанавливал старение только если принимать его с сорока-сорока пяти лет, а ещё стоимость его была такой, что позволить себе омоложение могли только люди, входящие в две сотни самых богатых по всему земному шару (их же было уже очень-очень много, людей, в смысле, а деваться было некуда. Средняя продолжительность жизни уменьшалась, но это было и выгодно: Земля же как бы не резиновая). И последнее, о чем стоило бы вспомнить: о вечных обещаниях конца света. Его обещали каждые восемьдесят лет. Или восемьдесят один, два. Реже – с промежутком в девяноста, дабы нагнетать атмосферу. Кстати, о тонкой газовой оболочке, которой давно суждено было бы погибнуть и уничтожить жизнь, всякую надежду из-за ракет, постоянных загрязнений. Только... Разве имел право Серебряный кристалл позволить погибнуть любимой планете своей лунной принцессы, чтобы обречь её на хотя бы малую долю страданий, когда всё свое она уже искупила, чтобы её прекрасные голубые глаза снова покраснели от слез? Никогда не бывать такому! Это его святое сияние берегло планету, восстанавливало и лечило её, позволяя дальше существовать, дожить до того мига, когда его сила сделает её неуязвимой и практически бессмертной, потому что вряд ли силам космоса придет в голову уничтожить то, что уже принадлежит лунной принцессе, взошедшей на трон. А они жили в Венеции. Может, силы перерождения ностальгировали и их потянуло на старинные дома, что-то изысканное и неторопливое, но они родились и выросли здесь. Принцессы Урана и Нептуна, а также лунная принцесса и её принц – точно. Про остальных было мало что известно. Кстати, именно благодаря этому жизнерадостному солнцу они и познакомились. В смысле, Алесса и Грация. Хотя, чего уж было и говорить, свое счастье Ариэнна Муни (она же лунная принцесса, что и так понятно) нашла, влипнув в неприятности по самое горло. Вполне себе, между прочим, подходящая характеристика. Чем была известна Венеция? Конечно же, своими каналами. Поэтому, в один в общем-то прекрасный день, гуляя по городу и любуясь небом, Ариэнна умудрилась... туда свалиться. Воплей, брызг и трепыханий было много. Оно и верно: кому хочется тонуть в расцвете сил и красоты? Соответственно, привлеченные шумом, её кинулись спасать аж трое человек: Алесса Леви, Грация Дио и Валерио Вико. И так красиво они побежали, упав на колени (это была Грация, Валерио и Алесса прям разлеглись с двух сторон от прекрасной леди, соизволившей протянуть тонущей свою руку), что ухитрились предложить ей спасение в одну секунду. Ариэнна не выбирала. Ей было вообще всё равно, кто её спасет, лишь бы быстрее вылезти из воды и остаться в живых. Знало бы это чертово солнце, чем именно оно занимается. Нет, ну, то, что у неё-то всё будет хорошо, было ясно, а вот за других ведь никто не ручался, верно? Впрочем, в этой жизни понятие счастья стало для принцесс Урана и Нептуна очень спорным. Так что, вцепившись во все предложенные руки своими двумя, Ариэнна ещё раз громко завопила, покидая мутную воду и садясь на бортик. Принцесса была спасена, и, как только более-менее очухалась, принялась улыбаться тому из своих спасителей, который бы парнем, то есть, Валерио. С ним минут через пять и ушла греться: принц вызвался проводить её домой, а месяц назад Алесса и Грация были приглашены на их свадьбу (ну да, чего тянуть с таким хорошим делом, как официальное воссоединение возлюбленных и в этой жизни тоже?). Они же сами тоже переглянулись, и Алесса вдруг смутилась, осознав, что, кинувшись спасать утопающую, проехалась животом по асфальту, в силу чего на её белой рубашке образовались достаточно такие заметные вот коричневые пятна. Спасибо, что не по грязи, называлось. Грация тихо хихикнула, когда сама Алесса опустила голову, ощущая жар на щеках, и к её светлым неуложенным волосам прикоснулась рука с тонкими пальцами и дорогим маникюром (на него Грация постоянно спускала кучу денег, дабы руки были в форме), точно легко поглаживая. Это стало первым звоночком, совсем несмелым и еле-еле слышным. Надо было им прямо тогда развернуться и уйти друг от друга в разные стороны, надо было Алессе оскорбиться на пустом месте и оттолкнуть девушку, не подпускать к себе. Но когда бы они (они двое) слушали те самые голоса, которые якобы говорили, как им будет лучше. Ха, слушать шестое чувство было для слабаков, и потому они снова бросились в мутные воды своих отношений. Грация тогда, всё же взяв себя в руки и прекратив улыбаться, а также убрав руку с мягких волос незнакомой девушки, встала на ноги и вздохнула, скептически оглядывая грязную рубашку: «Хочешь мой пиджак? В смысле, застегнешь – и видно не будет». Алесса сделала попытку для того, чтобы отказаться, но противиться оказалось поздно, когда с почти что материнским видом Грация накинула пиджак на её плечи. В них самых он оказался маловат, зато в груди – совсем наоборот, точно кто-то лопнул внутри два шарика, и Алесса ощущала себя ужасно глупо. Кто бы мог подумать, что такое вот знакомство может привести к затяжным, пусть и несчастливым, отношениям? Да ну к черту это притяжение душ, которое снова сработало, точно припаяв их друг к другу. Ну, Алессу так точно, что же было о Грации... и её за компанию, а то ведь безответные чувства – это совсем неинтересно. У них были невероятно увлекательные эти самые отношения. На самом деле, нельзя было даже подумать, что так может существовать. В смысле, какая-то материнская забота, материнские опущенные взгляды и бурный секс чуть ли не каждый день, возбуждение от одного только вида девушки, которая вроде бы любимая. Точно спала по ночам (ну, если признаваться, то и не только) Грация с одним человеком, а жила с совершенно другим, с каким-то маленьким ребенком, для которого она была образом идеальной мамы. Какое-то время и сама Алесса думала точно также. Нет, не то, что Грация – её давно потерянная мама, разумеется, которая родила её, когда ей самой было всего полгода. А то, что та идеальная. Пока в один прекрасный момент это не начало её раздражать, затем – причинять боль, и не такую, от которой можно отмахнуться и забыть, потому что корнем стала не какая-то обида раз в два месяца, а то, что происходило каждый день. А Грация Дио действительно была идеальной. В любом случае, так говорили почти все, кто знал её, и даже немногочисленные враги признавали, что ничего не могли поделать с тем, какой она была замечательной – именно это их и злило. Алесса, если говорить о ней, очень любила поспать. Если мир ещё делился на сов и жаворонков, то она точно была представителем первых, потому что, если бы не дурацкая мелодия будильника, трезвонившая слишком часто, спала бы часов до двенадцати дня, бурча и переворачиваясь на разные бока, посылая всех желающих разбудить куда-то по направлению к выходу. Грации нравилось садиться рядом и гладить её по голове, перебирая волосы, тихим, ласковым тоном прося проснуться, а то и бросаясь какими-нибудь плоскими шутками и сравнениями в её степь. В её, взрослой девушки! А Алесса не слишком любила всех этих «котиков» и «зайчиков». Злили они её. Но что можно было сделать, если Грация чего-то хотела? Они ссорились не слишком часто, и идеальная Грация, вся такая красивая и приглаженная, ничего не воспринимала всерьез, считая, что всё уже под контролем. Итогом любой ссоры становилось её снисходительно-мягкое: «Ну, чего ты в голову себе набрала, дурашка?» - и покровительственное поглаживание по голове. Да, Алесса была не слишком хорошей и умной. Она закончила школу с хорошей оценкой только по физкультуре, потому что гоняла и прыгала лучше всех, она была резковатой и грубой, ей плохо давались языки, а ещё она постоянно ездила на своем мотоцикле по треку с грязью, со своими друзьями, как в крутых кинолентах, и потом вся её одежда была в коричневых пятнах. Да, она была такой – и ничуть не жалела, потому что с самой собой ей было комфортно, а ещё она не убивала людей, чтобы быть такой уж плохой, скверной и вообще лечиться. Как простейшая из истин было ясно, что до прекрасной и хорошей-хорошей Грации Дио Алессе Леви ещё топать и топать, как пешком до Марса. Что же было Грации, то она ничего не замечала, продолжая держать Алессу, как ребенка, у своих ног, взирая на неё с высоты своей красоты. Много раз Алесса хотела уйти. Правда, когда Грация пропадала по своим делам, она вытаскивала чемодан и кидала туда все свои вещи, сминая их и укладывая зло, остервенело, потому что ей всё происходящее надоедало до таких чертиков, что страшно было представить. Когда же возвращалась Грация, вещи некрасиво висели на своих вешалках, все измятые, а чемодан был на прежнем месте. Глядя на Алессу, лежащую на диване и изучающую потолок, Грация снова снисходительно улыбалась и гладила её волосы, а с губ срывалось привычное: «Ну, что тут было, дурашка ты моя?» Ага, конечно, дурашка! Как пошло стонать под ней, кусая губы, так тут всё было идеально, а как так, то об уважении чужого характера можно вообще забыть, вечно швыряясь своими фразочками! И Алесса бы уже давно ушла, послав всё к черту. Но она просто любила Грацию, ей так казалось, и не представляла, как можно её оставить, такую прекрасную. Дурацкое чувство, может, и она сама – истинная дура, раз не может уйти из места, где ей больше плохо, чем хорошо? Временами ей казалось, что Грация – плод генетического каста, редактирования генов. У неё ведь были богатые родители, которые с детства приучили ко всему самому лучшему. И четыре языка она знала, и внешностью крайне удалась, и талантами, а эти волосы бирюзовые? Алесса слышала о таком: вмешательство в гены формирующегося ребенка, чтобы, родившись, он был таким, каким его хотели бы видеть родители. Идеальным, то есть. Кажется, это было запрещено даже в развитии почти всеми государствами, дабы не породить человечеству лишних проблем, но, вроде бы, не во всех, значит, где-то подпольно можно было это организовать. Хотя никаких кастов и редакции не было. Грация просто была вот такой... какой была. И она действительно не замечала, как злят Алессу все её снисходительные слова, обращения. Ей казалось, что только так и можно, да и как вообще возможно иначе относиться к этой смешной девушке, которая вечно всё разбрасывает и почти ничего не умеет делать сама, вечно влипает в неприятности, ничуть не хуже, чем фурия Ариэнна? Вот как?.. О каком уж тут уважении могла идти речь, принятии интересов того, кто рядом? Да ну, глупости какие. Алесса ведь такая несмышлёная, только в сексе шикарно и соображает. И на этом строились все их чертовы отношениях: на том, что Алесса была простенькой дурочкой, зато Грация, Грация – великолепной девушкой, об обладании которой все мечтают, которой можно вести себя, как кукла, идеальная фифа с красивой мордашкой и изящной фигуркой, а ещё вполне себе неплохими манерами. Алесса во всем этом была не просто дурочкой, но ещё и собачкой, куском воска, из которого Грация лепила то, что ей было угодно, над которым не боялась издеваться и колко шутить, совершенно не замечая этого. Вот и всё, что позволялось милой смешной девочке, по совместительству (какая удача!) отличной любовнице (и на этом таланты кончались): носить прекрасную богиню на руках под звучный смех той или её же милые хихиканья, говорить, что леди не садятся на водительское сидение в машине – руль грязный, дарить цветы и глупо улыбаться, а ещё смущаться, чтобы давать почувствовать идеалу свое полное превосходство, чтобы было совсем не с кем конкурировать, а эта дурашка... ну, что с неё взять? Однажды они поругались очень серьезно. Гораздо хуже и обиднее, чем во все прошлые разы. Алесса кричала от злости, сжимая зубы и кулаки, выговаривала всё то, что накопилось, наслоилось в душе, не выдержав, даже хлопнула дверью, предпочтя одиночество. Через какой-то час Грация тихо вошла в комнату, забралась на кровать и прижала её голову к себе, спросив своим обыденным, осточертелым: «Ну, за что ты у меня такая глупенькая, а, дурашка?» Алесса ушла в тот же день, собрав вещи в свой чемодан и положив на стол ключи. Может быть, не просто так они переродились и встретились в Венеции. Прекрасный город на воде, идеальный и внушающий благоговение, замирание сердца, на самом деле гнил. Вода подступала, омывала каналы, и на них прорастали грибки, прочая пакость, от которой до сих пор не могли избавиться. Вода становилась выше, грозясь медленно заполнить все здания до крыш, а её откачивали несколько огромных машин, понижая уровень, давая городу и дальше шанс на существование. Также гнили и их отношения. Медленно, как вода, которая здесь всегда оставалось одинаковой, снисхождение и улыбки Грации, её прикосновения. Как огромные машины, несбывшиеся решения Алессы, когда она оставалась раз за разом в этой гнили, посреди грибков и плесени. И снова высокий уровень влаги, обещающий постепенно всё окружить и поглотить навсегда. Однажды ведь Венецию тоже не спасут, и она уйдет по воду. Только их отношениям это уже не грозило: ничего больше не было. Хотя вдруг так было и лучше? Ведь, расставшись, они стали гораздо счастливее. Может быть, это и пошло им на пользу: такая вот встреча и несчастливая история перед тысячелетней вечностью, которую они почти наверняка проведут вместе, в которой им придется всё вспомнить, разобраться, сделать выводы и определиться: любят ли они друг друга. Хрустальный Токио обещал вырасти из прекрасного сияния совсем скоро. От Венеции к тому времени ничего не должно было остаться.