Прошито космической нитью

Надо верить в любовь... Без неё всё уныло и пресно, без неё тишина... Не слагаются строки для песен, без неё этот мир непригоден и неинтересен. Надо верить в любовь... Верить свято... Как в истину, Бога, небесное диво... Несмотря ни на что, принимать её неоспоримо... И по вере воздастся – мы будем однажды любимы... теми, к слову, Кто тоже держался и верил в любовь. Катя Гордон

Да и к черту это будущее! Зачем им прекрасные кристаллы и переливающиеся стены, когда придется всё оставить и заново пережить все грехи, ошибки, неправильности прошлых жизней? Это принцесса, уже королева, греясь в объятиях возлюбленного на огромной постели, будет вспоминать счастливые жизни, пышные свадьбы и поцелуи, полные любви, свой смех и сладкое тепло, окрыляющее и окутывающее, точно крылья ангела. Это её счастье было куплено на тысячелетия вперед, после краткой вечности испытаний! И – всё. А у них, верных воительниц, не жалеющих ничего ради своей правительницы, будут раздельные спальни в разных концах коридоров и вряд ли будет позволено видеться. Тихо, на кроватях, под пышными одеялами, так, что можно потеряться в них, им останется только лежать с болящей головой, и холод простыней будет успокаивать горящую кожу. Воспоминания нахлынут – и им совсем ничего не останется. Тогда зачем всё это? К чему святой свет и воздушные платья, легкий смех и свежий ветер обманчивой свободы? Для чего хруст кристаллов, вырастающих из-под земли и меняющих мир? Зачем им благословление бесконечной силы, если всё равно им не добиться своего счастья? За что? Вряд ли под силу было что-то изменить верным воинам, переломанным принцессам. Надежда была ещё более хрупкой, чем кожа ребенка бабочки, она дышала на ладан и, хоть воинам, вроде как, было положено преодолевать самые страшные обстоятельства, это всё же было слишком невыносимым. Это ведь сейчас они стали верными воинами, а раньше были вольными принцессами, которых сломали. И ведь сломленные люди очень редко поднимаются, крепко становясь на ноги, чтобы вести дальнейшее сражение. К черту всё! Но в этой, последней истории, жизни, достойной внимания, они были счастливы. Она была похожа на размеренную сказку, может быть, даже немного нереальную, но неужели в их истории, где не оставалось уже почти ничего, совсем-совсем не было места чуду? Так всё же не могло случиться, и одна яркая, светлая, чистая звезда всё же осталась. Это случилось в самом начале двадцать второго века. Два года назад не случился конец света, за ним – научный взрыв, а они спокойно жили себе в Стокгольме, в Швеции, и никто им не мешал. В этот раз было неясно, кто из них главней, а ещё это была единственная жизнь, когда терпение Сейлор Нептун, или даже что-то тихое в её характере не отразилось на ней негативно, когда её принципы связались с чем-то ещё – и вышло счастье простое, легкое, приятное. Они были едины. В их жизни не было склизкой, неприятной черни. Они верили в любовь и не скрывали это, не считали эту почти наивную веру постыдной. Это были не совсем воины и не до конца принцессы, но какая, собственно, разница, если в первую очередь они были счастливы. Чувства, всё то лучшее, что возникло между ними, началось в тот момент, когда Миа Юханссон решила отправиться в путешествие. Ну, немного позже, разумеется, но этим своим утверждением она положила всему основу. Очень упертая, с косой челкой и светлыми волосами, Миа решала что-либо и уже не отступала от принятого – примерно так можно было бы рассказывать о принцессе Урана в новой жизни, если бы попросили ограничиться одним предложением. Ей было двадцать четыре года – тот самый возраст, когда во вторые минувшие двенадцать лет перестаиваются принципы, мировоззрения, часто наступает затяжная депрессия и ощущение, что всё раньше в жизни было сделано неправильно, напрасно. Нет, ну, впадать в депрессию и страдать Миа точно не собиралась, но она твердо убедила себя в том, что её всё достало, и вообще Стокгольм ей надоел – в общем, единственный выход: свалить к морю. Его-то Миа и принялась решительно воплощать, настроившись на долгую, спокойную поездку на машине, в умиротворяющем одиночестве. И была у неё двоюродная сестра (у Миа, в смысле. Обычно с таких слов начинается речь о ком-то плохом, но не в этот раз): девчонка девятнадцати лет с черными кудряшками и светлыми такими голубыми глазами, не вылезающая из джинс и футболок (первые были рваными и линялыми). Было, конечно же, в кого. Что ещё стоило отметить в Ребеке Нильссон, как ведущую черту, так это её общительность. Легкий человек легок во всем, так сказать. Нет, не было бы Ребеки, ситуация могла бы сложиться похожим образом, но тут началу отношений посодействовала именно она. «Слушай, Ми, - уговаривала Ребека сестру. – Ми, а возьми с собой попутчика, - она перехватывала внимательный, даже пристальный взгляд Миа и улыбалась, качая головой. – Нет, не меня». «Я отказалась брать с собой двоюродную сестру, а тут возьму незнакомого человека? – возмущалась Миа, упрямо хмуря брови. – Блин, я что, похожа на таксиста?» «Ничуть, - Ребека качала головой. – Но Кайа очень просила, ещё чуть-чуть – и умоляла. Так хотела срочно поехать». «Есть самолеты, поезда, яхты», - спокойно отвечала Миа, укладывая вещи в багажник. «Неужели ты откажешь своей сестре?» - Ребека ненадолго опускала голову, включая свой самый умоляющий взгляд, против которого, как ей говорили, никто не мог устоять. «Маленькая милая девочка» - кто бы мог. «Ребека, - Миа отворачивалась, - даже не пытайся. К тому же, как ты мне предлагаешь поехать с человеком, которого я никогда прежде не видела в глаза? Будто сама новости не смотришь: кругом маньяки». «О, - Ребека отмахивалась, - так я тебе быстро кое-что о ней расскажу. Кайа Свенссон – моя подруга, вот уже два месяца общаемся. Ей тоже двадцать четыре, и она ужасно милая, очень добрая и хорошая. Никаких маньячных наклонностей». «Конечно», - губы Миа скептично изгибались. «Правда! – Ребека хмурилась, складывая руки на груди. – Вот скажи, Ми, ты мне веришь?» «Тебе – да. И что?» «Так вот, Кайа ты можешь верить точно так же, как мне!» - и против нового умоляющего взгляда устоять было невозможно. Хмыкая, Миа почему-то думала: «Вылитая принцесса!» - хотя и сама не знала, откуда в её голове такие странные мысли. Нет, ну, принцесса – это ещё ничего, но ведь стойкой мыслью всегда сидела заноза, что какая-то именно, конкретная. Последнее оставалось под туманом. «Что-то с памятью моей стало, всё, что было не со мной, помню», - сама про себя, в мыслях, шутила Миа. «Но учти одну вещь, - Ребека довольно кивала, просто излучая из себя готовность согласиться на любые условия, - если твоя Кайа окажется маньяком, то ты останешься без двоюродной сестры, – это раз. И за бензин я с неё возьму не половину, а все сто процентов – это два». Миа была уверена, что ни один человек, даже одержимый, на такие условия не согласится. Что эта Кайа – дочь миллионера, если в такой дороге у неё хватит денег на бензин на каждой заправке? Да ещё на полную стоимость, что значило как если бы она расплачивалась самостоятельно? К чертям, это же просто смешно! А эта Кайа Свенссон (из чего Миа сразу решила, что у той не всё в порядке с головой под бирюзовыми волосами) взяла и согласилась. Надо признаться, что, первый раз увидев эту самую будущую попутчицу, Миа подумала только о том, что той явно не двадцать четыре, и она нагло врет. Нет, ну, допустим, сама она тянула на подростка, как Ребека, не старше девятнадцати, но чтобы эта самая сумасшедшая Кайа оказалась точно такой же – это уже какой-то перебор. Впрочем, у неё же денег много и ума нет – тогда всё становилось ясно. Пришла Кайа за полчаса до назначенного времени, когда сама Миа ещё расхаживала по дому в одних джинсах и с мокрой головой после душа. Ребека, ночующая у сестры, дабы убедиться, что всё будет хорошо, наглядеться на неё и покрепче обнять на прощание, заняла внимание пришедшей, так что проблемы не возникло, но почему-то у Миа промелькнула мысль, что они, наверное, подружатся (тоже, блин, умиротворенное одиночество). Но на самом деле, без воздушных кавычек. Новоиспеченная попутчица пришла с двумя рюкзаками за спиной, в простой темно-бирюзовой байке, которая немного соответствовала цвету её волос. В шортах поверх плотных черных колгот и майке с изображением какого-то зверька, а ещё, когда Миа её увидела, у неё чуть не отвалилась челюсть. Что уж тут сказать, такое соответствие собственным идеалам в плане человека рядом (подруги, допустим) она не ждала совсем. Волосы, близкие по цвету к морской волне, примерно до плеч, были завязаны в удобный хвост. «Хоть сейчас с такой в горы идти!» - вздохнув, подумала Миа, уже более второстепенно думая о сборах, ибо достаточно сильным было удивление, крайне достаточным. Будущей попутчице явно удалось отлично привлечь к себе внимание: уж этого факта Миа не отрицала. Перед отъездом Кайа практически нерешительно, робко положила свои рюкзаки в багажник машины и, опустив голову, спокойно представилась: «Кайа Свенссон». Миа улыбнулась, протягивая руку: «Будем знакомы, попутчица. Миа Юханссон. Хотя тебе должно быть известно, раз ты так настаивала на поездке со мной». Кайа предпочла не отвечать ничего в тот же момент. Начали поездку они молча. Миа постукивала пальцами по рулю в такт песне, звучащей по радио, глядя на чистую дорогу. Кайа сидела рядом с ней (она попросила, сказав, что привыкла наблюдать за дорогой: особенность такая, и Миа, не слишком-то радуясь и уж тем более не прыгая от счастья (она всё ещё стояла на своем в плане попутчиков в этом путешествии от надоевшего), всё же кивнула), почти прижавшись к дверце, собрав руки, ноги и стараясь занимать как можно меньше пространства. Хмыкнув, Миа думала, что это она тут маньяк-убийца, а не соседка по сидению. Музыка сменилась. Тихие ноты постепенно сливались в нечто мягкое и почти жалостливое, женский голос точно шепотом пел про кружева зимы, про память, припев припечатывал странными словами о вечной любви. Миа позволила себе чуть прикрыть глаза, убедившись в том, что дорога прямая и никто не выскочит прямо на них, не обратив внимания на то, что Кайа поступила также, чуть расслабившись. «Я любила тебя с сотворения мира, я любила тебя. Столько жизней подряд бесконечно любила, я любила тебя. Я любить тебя буду до последнего вдоха Вселенной всей. Любила, люблю и буду любить сильней», - уже громче, сильнее, отчетливее продолжала повторять, как молитву, какая-то певица, которой Миа ранее никогда не слышала, может быть, начинающая или восходящая звезда. Немного странная песня, особенно слова про жизни. И ей снова показалось, что почему-то очень символичная. Вот только из-за чего? Захотелось пошутить, и губы Миа чуть шевельнулись: она снова прошептала свою любимую фразу по поводу таких вот подозрительных моментов: «Что-то с памятью моей стало, всё, что было не со мной, помню». Кайа дернулась, поворачивая голову: видимо, шепот она услышала, и шум машины ей не помешал: «Что?» Удивленная её вопросом, Миа машинально задала такой же вопрос, после чего они смотрели друг на друга секунд десять (и хорошо, что дорога была пустынна, а то сказка на этом могла и закончиться), прежде чем отвернуться и несдержанно засмеяться. Успокоившись и выдохнув, Миа косо глянула в сторону попутчицы, сказав: «Прекрати ты зажиматься к этой бедной дверце. Между прочим, я не кусаюсь. Это были по тебе подозрения». Кайа чуть улыбнулась, внимательно посмотрела на Миа и, когда та кивнула, всё же чуть подвинулась ближе: «Были?» «И есть, - Миа кивнула снова. – Мы живем в двадцать втором веке, кругом одни... плохие люди. Только без обид, я тоже не подарок». Кайа помотала головой, показывая, что не обижается. Вечером, остановившись на ночевку в дешевой гостинице, они взяли разные номера. Миа вот очень хотелось спросить, какого черта эта Кайа взяла и согласилась на такие условия, а также откуда у неё столько денег, но решила, что это подождет до завтра. Простыни в номере были ужасно холодными, а кондиционер – допотопный какой-то, в нем даже не было функции теплого воздуха. Но они вместе поужинали каким-то супом и гренками – ничего другого более-менее съедобного крошечный ресторан (ну, его подобие) не предлагал. Миа всё же очень любила такие вот путешествия, дешевые и без номеров «люкс» в высококлассных отелях после полета в бизнес-классе на крутом самолете. Будто бы после всех этих действий терялся сам шарм, по крайней мере, для неё. Впрочем, если человек гнался именно за роскошью и копил год (несколько лет) только на это, то всё менялось, но у Миа было такое вот отношение. Простые путешествия имели для неё больше очарования. Может быть, она что-то находила в долгой поездке за рулем автомобиля, под его равномерный шум, чтобы спина и ноги после затекали и хотелось вытянуться в струну на чем-то средней твердости и ровном, без бугров. Или свою роль играла простая еда, перекусы всяким дешевым фаст-фудом, очень вредным для организма. Как ещё один вариант, пустые дороги, солнце и умиротворенная тишина (конечно, с попутчиком было совсем не так, но если он оказывался вполне себе ничего, как в этом её случае, то было вполне терпимо). Следующим днем, когда они выдвинулись дальше, уточнив маршрут движения по направлению к Ионическому морю (да, Миа любила брать далекие точки: так становилось только веселее, более оригинально), Миа, помолчав с час, всё же решила уточнить у попутчицы интересующие её вопросы, потому что ехать ещё было... долго, и, так как с одиночеством не сложилось, надо было более-менее налаживать контакты. «Кайа, - слыша её голос, попутчица поворачивалась, внимательно слушая, и Миа продолжала, - вот ответь мне: почему именно я? Черт, я же такие условия выдвинула, что ни один человек в здравом уме и трезвой памяти не согласится. Ты что, дочь миллионера, чтобы постоянно платить за бензин? Или даже не знаю... поезд, самолет, любой другой вариант, который ты бы придумала, обошелся бы тебе гораздо дешевле и проще». «Вообще-то, если я скажу тебе истинную причину, то ты будешь смеяться, - Кайа чуть опускала взгляд, и Миа готова была утверждать, что её щеки в этот момент алели. Странно, а ведь ничего такого не происходит, даже с лично её стороны: чего так реагировать-то? – Поезда я не переношу – у меня родители погибли, когда такой сошел с рельс, с тех пор фобия началась. А с самолетами всё плохо, потому что туман и прочие неполадки с погодой: рейсы отменяют». «Так срочно нужно было свалить?» - и Кайа улыбалась, в этот раз не от смущения, а более смело и несерьезно. «Вообще-то в гости к моей родной сестре приезжает одна наша родственница, - Кайа вдруг повела плечом. – Она редкостная зараза и всю жизнь, сколько я себя помню, она портила мне кровь. При всем при этом сестра её очень любит, и плохим человеком не является – в любом случае, с ней я лажу хорошо. Так что, дабы сберечь свою нервную систему, мне нужно было уезжать очень срочно. Ещё знаешь почему? Из-за того, что родственница не имеет привычки предупреждать о своем приезде хотя бы за неделю, а лучше – за две. У неё, понимаешь ли, насыщенная жизнь, момент выкраивается редко и внезапно, а нам свои планы сбивай», - Кайа закончила говорить, в процессе даже не заметив, как принялась яро жестикулировать, и выдохнула. «М-да уж... – протянула Миа. – Точно не подарок». «А сюрприз, - завершала Кайа в продолжение фразы. – Я всегда так говорю про неё, если хорошими словами. Деньги же у меня были: давно хотела поехать в долгое путешествие. Как доберемся до Ионического моря, я что-нибудь придумаю. У меня как-то в Грецию друг детства уехал, может, удастся с ним связаться, должен ведь ещё помнить верную Кайа, с которой, он сам говорил, «и в огонь, и в воду, и в такую муть, что в самом страшном кошмаре не приснится – нигде не бросит». Как-то так». «Понятно, - Кайа протягивала руку, принимаясь медленно крутить регулятор громкости радио. В конце концов она свела его к нулю, вдруг подняв глаза на Миа так, будто сделала что-то запретное. – Ты ещё про реальные причины хотела рассказать», - от подкола Кайа снова опускала голову, но кивала, готовясь говорить. «Только без смеха, - просила она. – Когда я впервые тебя увидела, мне показалось, что... я тебя уже давно-давно знаю. Я лишь догадывалась, что, наверное, Ребека неплохо с тобой знакома, но твои волосы, жесты, улыбки и усмешки – всё было таким, точно когда-то я тебя знала очень хорошо. Такое вот чувство дежавю. И мне очень захотелось поехать с тобой, хоть я и понимала, что это странно, по меньшей мере: как можно что-то знать о человеке, когда впервые его видишь, да ещё и думать, что прекрасно чувствуешь его? Ей-богу, я смотрела на тебя тогда, чуть издали, и мне казалось, что я знаю, когда и что ты сделаешь. В голове ещё мелькало: «Как у Ауры». Только вся суть зарыта в том, что я не была знакома ни с тобой, ни с этой самой Аурой. Никогда». Миа молчала секунд пять, с совершенно серьезным видом глядя на дорогу, а потом, чтобы как-то отшутиться, сказала: «Бывает. Я в таком случае говорю так: что-то с памятью моей стало, всё, что было не со мной, помню. Со мной такие же странности творятся: постоянно сравниваю свою двоюродную сестру с какой-то принцессой. Что самое главное: с какой-то конкретной, но ничего о ней не помню. Схождение с ума какое-то». И по радио снова крутили вчерашнюю песню про любовь в несколько жизней, про память, про последний вдох Вселенной. В этот раз они тоже слушали внимательно, а вечером в типа ресторане гостиницы, который предлагал больший ассортимент еды, выбрали два незнакомых блюда и со смехом делились едой друг с другом, уплетая и жмурясь. Они были в столовой одни, за исключением ещё какой-то парочки, и на них странно поглядывали, только, принимаясь смеяться ещё более несдержанно, как Миа, так и Кайа, плевать на это хотели. У них снова были раздельные номера, а ещё Миа предупредила, что завтра они будут ночевать в палатке, поэтому, если есть проблемы со сном на открытом воздухе, лучше этой ночью выспаться как следует. Кайа, выглядывая из-за двери своего номера, покачала головой и сказала, что с этим всё отлично. Весь новый день в дороге они болтали обо всем, что только вспоминали, обсуждали песни, звучащие по радио, а ещё Кайа, убедившись в том, что больше можно не зажимать себя, изображала танец, ерзая на сидении и двигая руками, дергая плечами, улыбаясь и мотая головой. Миа, к сожалению, позволить себе такой роскоши не могла, а у Кайа не было прав, чтобы водить машину, да и не умела она. Но что у Кайа выходило хорошо, так это ставить палатку. Она соорудила им лагерь, пока Миа что-то высыпала в кастрюлю над костром (а ещё двадцать второй век! Но мир же развивался очень медленно, поэтому сто лет почти ничего не изменили), а потом принялась наблюдать за готовкой, хотя и не слишком долго: Миа хмыкнула и заявила, что это её секретный рецепт. Колдовство над вкусом требует уединения и тайной магии. Кайа засмеялась, сделав вид, что поверила, и всё же отошла погулять вокруг заблокированной на сигнализацию (не такие же они глупые, особенно Миа) машины. Пообедали они вкусными овощами с кучей приправ, на десерт был чай из термоса и печенье, которое Миа прихватила в каком-то левом магазинчике, встретившемся на пути. Кайа поблагодарила повара, а Миа улыбнулась, сказав, что на природе в готовке она мастер: тут есть пространство для магии. Час спустя они лежали и смотрели на звезды, а после спрятались в палатку, во сне обняв друг друга, чтобы было теплее (а может быть не только из-за этого). Утром это открытие почему-то вогнало обеих в краску. Спонтанно собравшись и усевшись в машину, они ехали молча. Миа смотрела на дорогу, а Кайа вытащила ноги в черных колготках из кроссовок и рассматривала пальцы на них, почти ничего не видела, потому что темные тона сливались друг с другом, но упорно не поднимала головы. Всё закончилось, когда Миа что-то сказала сама себе. Кайа как-то автоматически подхватила, слово закрутилось за слово – и через полчаса они снова ехали, как ни в чем не бывало, весело и неуемно болтая, рассказывая о забавных случаях из жизни, травя анекдоты и шутки. По радио снова крутили песню про вечную любовь. Наверное, точно какая-то восходящая звезда. Миа обмолвилась, чтобы Кайа больше не платила за бензин так много: разделят стоимость пополам. Это было очень спонтанное решение, не слишком похожее на её упертый нрав и привычки не отступать от своего, но, с какой-то стороны, не было ничего плохого в том, чтобы прекратить грабеж попутчицы, даже если она и напросилась. В этот вечер они решили устроиться в одном номере. Переходя какую-то черту, Миа внезапно поцеловала Кайа, легко и быстро, когда они поставили на пол пару своих рюкзаков. Поцелуй был быстрым и очень легким, а потом они снова стояли и смотрели друг на друга, не думая отшатываться или говорить что-то невпопад. Пытаясь как-то разрядить атмосферу, Миа брякнула, что на неё что-то нашло. Кайа провела пальцами по её щеке – и они поцеловались снова, в этот раз, с её инициативы. Плотно поужинав, они сдвинули свои кровати и устроились посередине, обнимая друг друга и тихо разговаривая о всякой мелочи вместо того, чтобы спать. Это было странное мгновение, последствие порыва, который они сами не могли понять, но ни одна из них не злилась. Да и за что злиться друг на друга бывшим возлюбленным, пусть память об этом и истерлась? В итоге ни Кайа, ни Миа не выспались. Ведя машину, Миа старалась стучать пальцами, чтобы не заснуть, в то время как Кайа дремала на своем пассажирском сидении рядышком, чуть покачиваясь от движения машины (слава Богу, к двадцать второму веку дороги уже были нормальными. Везде). Их отношения пошли на лад всё больше, хотя это едва ли можно было назвать сейчас таковым. Они просто ехали вместе к Ионическому морю, болтали, целовались, слушали одну и ту же песню, которую постоянно крутили по радио, и каждый раз слова про любовь с сотворения мира, про последний вдох Вселенной казались им всё более близкими, какими-то почти родными. Совсем странно. Отличная пара – двое сумасшедших, у которых что-то стало с памятью, которые помнят всё то, что было не с ними. Хотя, как сказать... да и не помнили они пока ничего такого серьезного, страшного, только какие-то почти невесомые образы, совершенно короткие обрывки. Синева Ионического встретила их радостным шелестом волн, и Кайа без всяких сомнений поселилась с Миа в дешевом отеле, где были тонкие стены и шумели соседи, на территории которого каждый день проводились тематические вечеринки и можно было танцевать под легкую музыку. Песни про любовь там уже не было, но так ли это было важно, когда чувство уже было в них?.. Глупости какие. В любовь надо просто верить – это каждый наивный дурак скажет. И в чем-то он окажется прав, потому что воздается по мере желания любить и быть любимыми, по тому, как долго это чувство люди готовы прождать. Двадцать четыре года – это почти пустяк, но почти тысяча лет – очень много. Всё это время они не переставали ждать. И им воздалось, хотя для них никто не покупал счастья на все жизни вперед. Просто они верили в любовь, а ещё в то, что та настанет, и никакие преграды этому не помешают. Вот и вышло всё так, как верилось, как хотелось. Чудеса всё же возможны, потому что по маленькой искре есть на каждого. А там уж – как применить. И эту встречу они запомнят на всю свою эту жизнь, а через множество следующих вспомнят с улыбками на лицах, как поддержку той хрупкой надежде, что у них оставалась.