Часть 3, глава 4 "Ночь длиною в детство"
30 июня 2016 г. в 16:50
Стараниями Айрэ, всем злоключениям настал конец. Можно было вздохнуть с облегчением и даже вспомнить об ужине. Аромат свежей жареной свинины уже достигал нас из соседней комнатушки. Покалеченную руку сжала плотная полуперчатка из войлока, обвязанная бинтом и полностью затвердевшая после пропитки каким-то белым снадобьем. Боль утихла, а потом и вовсе ушла. Царапины на теле перестали саднить. Маленькая охотничья избушка полностью протопилась. В уюте и в тепле картина перед глазами подернулась, затуманилась. И, едва насладившись кушаньем, я сам не заметил, как оказался во власти снов.
Уже несколько лет я не видел этот сон. Давно уже мир грез не уводил меня туда, в далекое прошлое. Родные коридоры и своды Эребора, лестницы с перилами — тогда еще необыкновенно высокими: настолько, что до перил было не дотянуться, а переступать по ступеням можно было лишь с трудом и очень медленно. Большинство гномов помнят себя не раньше, чем с шести-семи лет. Мне же, признаться, никогда не забыть того первого воспоминания, когда мать держала меня на руках, нежно гладила мою голову, и ее небесно-голубые глаза озаряли все вокруг теплом и добротой. И не было ничего лучше, чем прижиматься к ней, спокойно засыпать в этом восхитительном свете любви, ласки и абсолютного единения! Я шел к ней, преодолевая ступеньки, чтобы просто быть рядом, как всегда. Ведь так и будет всегда! И вдруг увидел ее лежащей на кушетке. Она держалась рукой за живот, а вокруг суетились несколько гномынь. Что-то было не так, я это понял. А потом ощутил руку отца.
— Идем, Торин! Матушка сейчас занята, и пока ты поживешь в чертогах деда.
Мне было пять лет. И тогда я даже представить не мог, что уже более никогда не окажусь в объятиях своей матери.
Ненастным днем в конце осени 2763-го меня и брата забрали из дальнего крыла Одинокой Горы, где располагались младшая и старшая школы. Был уже очень поздний час, мы не могли ничего понять, лишь устремлялись вслед посланцам Короля-под-Горой, нашего деда, ослушаться которого никто не смеет. Тишина вокруг и мрачные лица, нас определенно не ожидало в конце пути ничего хорошего. Но мы до последнего не теряли надежду и никак не ожидали того, что пришлось увидеть. В тот день мы узнали о безвременной смерти матери. Мне было 17 лет, Фрерину только 12. Нашей сестре едва исполнилось три года.
Страшная картина того дня, вновь пережитое горе заставило проснуться в холодном поту, не сдержав стона. Айрэ в миг оказалась рядом и встревоженно спросила:
— Что с тобой? Тебе больно?
— Нет, ничего. Просто страшный сон, тяжелое воспоминание.
В комнатушке горела последняя свеча, любимая и сама уже собиралась спать: потушила свет и устроилась рядом, обняв меня и поцеловав мою голову. Устроившись у нее на плече, сразу стало теплее и спокойнее. Еще в тот день, в старой харчевне, когда новые гости наперебой обсуждали, что ждет меня в конце похода, и некуда было деться от объявшей душу горечи, когда некуда было идти, она обняла меня также, вселив последнюю надежду. И спустя много лет я вновь почувствовал себя — на руках у матери. А потом понял, что именно так мужчина находит свою женщину, именно в этом чувстве — истинное Единение, что может быть либо с матерью, породившей дитя, либо с супругой, что в жизни каждого единственная воистину вторая половина.
— Ты так встревожен, милый. Что тебе приснилось? Снова старые битвы?
— Ни одного гнома не устрашишь битвами. Я вновь видел во сне свою мать.
— Раннее детство? Первая из тяжких утрат. Ты никогда не рассказывал о ней, но я всегда знала, что с этой трагедией связано многое в тебе. Она ведь была красавицей, да?
— Да. Очень красивая. Необычайно нежная для гномки.
— Как ее звали? — Здесь Айрэ встрепенулась и дополнила — Можешь не говорить, если тебе причиняют боль эти воспоминания. Или если это запрещено.
— Это не запрещено. А от воспоминаний все равно никуда не деться. И ты имеешь право знать. Ее звали Азур. Имя говорит о принадлежности к королевскому роду, ее отец был родней деду. Ну, а моего отца никто не спрашивал. Трор все решил за всех, когда настало приличествующее время женить наследника. Мама была много моложе, на целых двадцать лет.
— Это правда, что у тебя ее глаза?
— И глаза, и волосы. Такие же мягкие, за что в детстве меня нещадно дразнили.
Отчего-то в тот миг мне стало очень неловко, что раньше я не говорил жене ни слова о своей матери, даже имени не раскрывал. А она, между тем, догадывалась, что в душе кровоточит рана — пятилетнего ребенка, лишенного ласки и тепла. Я все рассказал Айрэ — о том дне, когда увидел мать на кушетке, о том, как после вновь пришел в ее покои и безумно испугался. Ее живот был огромен, она с трудом ходила, и, казалось, всячески пыталась унять боль. Меня вернули к деду и хорошо наказали, а вскоре во дворце был пир по случаю рождения еще одного принца рода Дурина.
— Тяжелая беременность твоим братом?
— Да. Говорят, что и я ей достался не легко. Но матушке хотелось родить детей больше, чем у кого-либо в родне, дать всем пример — возрождения кхазад, как в добрые времена Праотца и прародителя.
— Но что случилось после рождения Фрерина? Разве ты не любил брата?
— Конечно, любил! С первой секунды, как мне его показали. Но ты не знаешь порядков, что царят у гномынь. Едва рождается младший ребенок, мать всецело отдает себя ему. Гномки кормят детей грудью три-четыре года и в это время не тяжелеют вновь. Старшие же отправляются учиться, нянька им уже не положена. При матерях растут только дочери. Обычно дети кхазад появляются на свет через девять-десять лет брат от брата. Мне же было лишь пять, и в младшей школе все поголовно были меня старше. А еще вовсе не жаловали за то, что я внук короля. Любовь матери сменилась каждодневной необходимостью стоять за себя да отбиваться от нападок.
— Разве из школы дети не возвращаются в дом к родителям?
— Наивная! В чем же тогда учение? Мы жили далеко от чертогов родных. Там все было — по законам предков. Все для того, чтобы взрастить суровое воинство. Нас растили наставники, а не родные отцы. Ведь только так можно избежать неравенства и влияния родственных чувств. Их было несколько: учивших законам, ремеслам, боевому мастерству. Нам разрешалось посетить родителей лишь дважды в год — на праздники. В те дни я видел мать, безмерно счастливую на руках с моим младшим братом. Мне всей душой хотелось быть с ней, но успехи мои в учебе были немногочисленны, и дед удерживал меня от ненужных нежностей, как он любил говорить. А потом — вновь серые стены тренировочных залов, походы по туннелям, да дерзкие нападки сотоварищей.
— Тебе было тяжело тогда. Но это воспитало в тебе стойкость и волю. Ты ведь не давал товарищам побеждать себя, пусть они и старше?
Айрэ улыбалась. Я видел ее улыбку даже в кромешной темноте.
— По разному бывало.
— Но после школы ведь дети возвращаются к матерям!
— Да, не надолго. Пока не настанет пора старшей школы. Обычно это канун 15-летия юного сына кхазад. Мне разрешили закончить в четырнадцать, ведь я провел там на несколько лет больше других. И когда я вернулся домой, мать снова ждала младенца. Ей опять было плохо и тяжело. Ребенок внутри лишал ее жизненной силы, но она терпела боль и слабость, и отчего-то твердо знала, что будет дочь. Рождение девочки — никакой не праздник в семьях моего народа. Тем более, королевна увядала на глазах. Свои последние силы она вливала в нашу сестру — вместе со своим молоком, а потом…
Глаза вновь стали влажными от слез, а в сердце больно кольнуло. Таков был удел этой ночи — окунуться в прошлое и вновь пережить старую боль.
— Она не дожила даже до ста. И это мы убили ее.
— Не говори так, прошу тебя! Мать любила вас и хотела большую дружную семью. И ведь ей удалось это!
Айрэ была права. Моя вторая половина, мое тепло, ласка и участие — только мое, теперь навсегда, до самого последнего вздоха. И я был с нею там — в той крохотной охотничьей избушке, стоящей среди темного холодного леса Нордмара — чтобы не потерять и ее, как всех — одного за одним.
— Прошу тебя, расскажи еще о вашем детстве? Старшая и младшая школы — как это устроено у вас, и что ты там изучал?
— В первые годы учат лишь основам знания о мире. И воспитывают дух кхазад. И я не буду от тебя скрывать, что там мне почти ничего не давалось!
— Особенно география, верно?
— Да, я не понимал, зачем знать что-то кроме устройства ходов в родной горе! И мне не было дела до того, где живут эльфы! Наш дом — родная гора: ее туннели и шахты. Было интересно изучать их, думать о словах старцев о жизни, заключенной в каждом камне. Так хотелось познать их язык, подобно легендарным мастерам, чувствовать рудные жилы. Но только до этого мне и юнцам рядом со мной было еще очень далеко. Мы лазали по пещерам, состязались в метании камушков и дрались. Это было много интереснее, чем зазубривать слова наставников.
— Ты с самого рождения, с самого начала был воином! И это много ценнее того, что каждый может прочитать в книгах.
— Все мы — воины. Я знал всего лишь нескольких сородичей, которым военное дело не давалось. Один из них безошибочно находил рудные жилы, а остальные были просто гениальными ювелирами! Но в годы учения в школе гному еще далеко до воина. Путь бойца и защитника долог и не прост. К двадцати годам мы должны научиться защищать себя и доказать это на показном турнире перед отцами. К тридцати каждый обретает силу и выносливость, а также учится основам гномьих ремесел. С тех пор сыны Дурина более не дети, и должны выбрать свой путь в мастерстве. Да только до действительных битв и деяний ждать еще очень долго. К сорока годам воинские умения должны быть достаточны, чтобы защитить других, мастерство рук же — стать таким, чтобы гном был способен работать наравне со всеми и создавать вещи, годные на продажу. Но покуда он не отточит боевые навыки еще в течение тридцати лет, его не примут в военную дружину. Жениться можно не ранее девяноста, доказав свою способность защищать семью и кхазад истинными делами, а также став мастером, ремесло которого позволит семье жить безбедно.
— Именно это — гномье совершеннолетие?
— Можно считать и так. Становление мужчины, право стать отцом.
— Ты прошел боевое крещение намного раньше. И много раньше стал лучшим из лучших, правда? Думаю, блестяще выиграл все турниры, так? Отец и дед гордились тобой.
Ах, Айрэ! Она-то, бесспорно, гордилась мной. И еще не родилась в те давние дни, не могла ничего знать о том времени. Перевязанная рука напомнила о страшном юношеском позоре — никакой не победе, а провале, не позволившем даже держать этот важный экзамен вовремя. И это — будучи наследным принцем и внуком короля!
— Любимая, теперь я воин, способный защитить тебя. Но не лучший на свете. В моей жизни тоже были чудовищные поражения и неудачи. Первый турнир среди двадцатилетних — это мой черный день.
— Не верю! Что же случилось? Выставили против тебя какого-нибудь амбала? Или заставили драться сразу с несколькими?
В тот момент я не знал, плакать, или смеяться. Любовь Айрэ и ее уверенность во мне радовала и грела. Хотя, она бесспорно, знала о том, что гномы, как и люди, имеют свои слабости. Вот только старая история из детства даже спустя десятилетия, даже минуя куда более страшные беды, все равно всплывала в памяти во всех подробностях. И причиняла боль. Положа руку на сердце, мне не хотелось, чтобы Айрэ знала об этом. Но теперь обратной дороги не было. Она глядела вопрошающе, и, конечно, не могла ни за что осудить двадцатилетнего юнца, еще ребенка. Она — моя жена, и она имеет право знать обо мне даже то, что в моей жизни были далеко не только победы.
— Все было гораздо прозаичнее, дорогая. Мне даже не пришлось ни с кем сражаться. Знаю, ты не веришь, но это так. К слову, сегодня был повод вспомнить ту давнюю историю. Сегодня необычный день.
— И необыкновенная ночь.
— Отчего же?
— Оттого, что передо мной раскрываются картины твоего детства.
— Скажи, почему эта волчица не убила меня? И даже не искалечила? Ты ведь знаешь, ты должна это знать! Раскрой мне и свои тайны!
— Торин, когда я узнала о произошедшем, я могла лишь благодарить богов! Если бы этого не видели несколько человек, я бы не поверила.
— Ты же маг!
— Не переоценивай мои силы и возможности. Магия животного мира недоступна мне. Есть существа, сведущие в этом, но их единицы по всему этому миру. Для меня произошло такое же чудо, что и для всех его свидетелей. Но главное в том, что чудо произошло, это лишь несерьезное повреждение, через несколько дней ты думать забудешь об этом. Успокойся, и лучше расскажи дальше. Что же случилось там, на первом турнире в жизни моего любимого рыцаря? Ни за что не поверю, что ты не был готов к столь важному испытанию! Волнение?
— Айрэ, я был готов. И волнение, не скрою, захватывало душу. Младший брат, кажется, переживал больше самого меня. Мы тренировались вместе. Для Фрерина всегда было радостью — учиться у старшего брата. Да только в те годы мы были лишь зелеными юнцами. Глупыми и очень самоуверенными. А еще — суеверными. И в последний день перед турниром вместе решили, что тренировка с отцовским боевым молотом сделает нас искуснее и сильнее, что отец тогда будет водить рукою в самый решающий час.
— И вы без спроса взяли молот вашего отца?
— Да. Он был неимоверно тяжелым! Мне не следовало давать его в руки Фрерину. Да только я не мог отказать ему. Брат бы смертельно обиделся. Конечно же, ему было не совладать с настоящим боевым оружием. Фрерина заносило, я уворачивался, в конце концов упал на пол и растянулся, раскинув руки. А он… Он тогда просто не удержал молот, и мне досталось — вот по этой же руке.
Айрэ вздохнула и обняла меня сильнее.
— Стоило шевельнуться, как руку пронзила сильная боль. Брат испугался, я же убеждал себя, что это лишь ушиб, и к утру пройдет. Да только боль причиняло любое движение, пальцы не гнулись, даже в глазах помутнело. Затихнув в углу, я в ужасе глядел, как рука на глазах теряет форму, сидел и думал о том, поможет ли мне тугая повязка. Я не хотел, чтобы брат видел меня таким, и ушел к себе. Не знаю, сколько времени прошло, помню лишь, насколько страшно мне тогда было. А потом пришел отец и привел с собой старого лекаря. Фрерин ведь испугался и обо всем рассказал ему. Помню, как я с надеждой умолял — вылечить меня к утру, а старый гном лишь усмехнулся. Ведь ему с первого взгляда на мою руку стало все понятно. Он ушел, вернулся с громоздкой деревянной колодкой почти до локтя, зажал в ней мою руку и туго примотал в несколько слоев. В ту ночь боль настолько измотала меня, что заснуть удалось уже утром. И почти сразу пришлось проснуться, подняться, и, по велению деда, идти на турнир — с этой ужасной колодкой, носить которую пришлось два месяца. И там мои товарищи красовались на арене, а я безмолвно сидел возле отца и деда: не зная куда деться от этого позора, отдавая все последние силы тому, чтобы на глазах моих не было слез. Тот день был просто бесконечным! И даже когда все завершилось, я понял, что навсегда запомню этот позор, горечь которого стала страшнее боли переломанных костей. Страшнее долгих месяцев, когда правая рука не действовала, и все мои силы были брошены на то, чтобы равноценно держать оружие и в левой. Ведь мне предстояло доказать умение защищать себя, других: каждого своего сородича, друга и брата.
Свет звезды озарял избушку слабым холодным светом, в лучах которого я увидел слезы на глазах Айрэ. В который раз уже она доказала, насколько сильно чувствует мою боль, даже ту, что осталась в далеком прошлом. Она все проживала — вместе со мной, мои слова относили ее туда, в прошлое. В глазах любимой стояли запечатлевшиеся в памяти картины. И вдруг мне стало понятно, что те картины из далекого детства больше не причиняют мне прежней тяжести.
— Прошу, береги себя! — Вкрадчивый шепот перемежался поцелуями и ласками. — Я ведь видела, что с тобой делал тот ужасный варг. И ни секунды не размышляя, бросила все на свете, лишь бы быть рядом. Но я тогда опоздала, не смогла помочь.
— Нет, ты не опоздала. Ведь не будь того случая, и ты не пришла бы в наш мир, и мы бы не остановились в том захолустном городишке, не вошли бы в эту харчевню.
— Тебе нужна была помощь, а меня не было рядом.
— Ты была рядом — в той ночи у подножия Каррока. Ты была — чувством, осознанием того, что ты мне нужна. Что больше нельзя жить так, как прежде. А потом, через несколько дней, ты появилась.
— Я просто пришла, увидев своего — никем не побежденного героя. И тогда тоже была очень необычная ночь, когда я поняла, что теперь уже никто и ничто не отнимет нас друг у друга. В ту ночь мы впервые доверились, раскрылись. Почти также, как сейчас. А все кругом говорили, что гномы недоверчивы.
В глазах возлюбленной супруги слабый свет, проникающий в крохотное окошко, умножался и искрился, отражаясь в чистом хрустале ее слез. И вдруг безумно захотелось — забыть обо всем на свете, построить маленький рубленный дом в этих снежных лесах и провести в нем все дни без остатка — вместе с нею. С той единственной, что вернула мне давно утраченные любовь, ласку и тепло.