All the house was broken and ravaged. Naught is left. The treasuries are empty. The chamber of iron is torn apart. The Silmarils are taken! Весь дом был разбит и разорён. Ничего не осталось. Сокровищницы пусты. Железная комната разбита. Сильмариллы похищены! The Later Quenta Silmarillion
— Ну что ж, Гватрен, — сказал Саурон своему помощнику, — мы не получили ключа, но твоё предположение оправдалось: там всё обстоит именно так, как ты мне сказал. Что ж, это дополнительное неудобство, но думаю, и здесь можно найти выход и даже обратить всё это в нашу пользу. — Финдуилас? — спросил с неодобрением Гватрен. Саурон тихо рассмеялся. — Финдуилас нам уже совершенно не нужна. Нам поможет Маэглин. Мы же убедились, что он полный идиот. Если Маэглин скажет пару лишних слов, или даже пару совершенно лишних фраз, это никого не удивит. Даже нашего Владыку. А что касается ключа, то я ждать не намерен. Саурон легко взбежал на вершину огромной башни над своими покоями. Там его ждал Натрон. У края площадки стояло огромное, чёрно-синее кожистое существо — не дракон, а один из его прародителей. Саурон бросил Натрону свой чёрный плащ и взобрался на спину твари. — Холодно, — Натрон обвёл взглядом заснеженные скалы и невольно прижал к себе плащ Саурона, который был слегка влажным и чудовищно горячим, как тряпка, которой только что открывали печь. — Я не мёрзну, — сказал тот, — а из-за плаща он может потерять равновесие в полёте. — Саурон провёл пальцами по костяному гребню на голове существа. — Ты знаешь, что делать. Всё должно быть подготовлено к полудню завтра.***
В этот день охота закончилась, не успев начаться. Здоровую руку Майтимо выкрутили назад, почти ломая пальцы; правую, лишённую кисти, прижали к телу ременной петлёй. Они с Амродом были вдвоём; помочь им сейчас никто не мог. Майтимо услышал вскрик младшего брата; к счастью, это была только боль и неожиданность — его не убили. Почему они пошли так глубоко в лес только вдвоём? Втайне Майтимо сейчас думал, что они уже никому не нужны. И голос у него за спиной почти повторил его слова: — Я ничего тебе не сделаю. Ты никому не нужен, Маэдрос. Ты думаешь, что твоё имя способно сейчас увлечь кого-то за собой? «Союз Маэдроса» был почти пятьдесят лет назад; с тех пор сменилось два поколения людей. Юноши-эдайн и не слышали о тебе. А многие квенди и не хотят о тебе слышать, сын Феанора, — он почувствовал, как ноготь Саурона вонзился ему в плечо. — Да ты, наверное, уже проклинаешь свою живучесть. Не бойся за своё тело, — почти презрительно сказал Саурон, — мне нужно не оно, а то, что на нём. Ты отказался отдать мне ключ. Майтимо тяжело выдохнул. — Ключ? Что в нём такого? — Ключ — это ключ, Маэдрос. Ключом открывают замки. Я хочу открыть замок ключом, разве это непонятно? — тихо сказал Саурон ему на ухо. — И ты сам мне его откроешь. Ты пойдёшь со мной. Мысли о новом плене Майтимо вынести не смог; он отчаянно рванулся, бросился на землю, больно ударившись лбом об обледенелую корягу. Они вдвоём покатились по снегу; объятия Саурона были такими крепкими и одновременно бесплотными, что ему казалось, что его схватил скелет. Тут же Майтимо ощутил лёгкий укол, жгучий, словно укус пчелы, на шее, и почувствовал, что руки и ноги перестали ему повиноваться. — Я с вами, — сказал Амрод. — Возьмите меня. — Нет… — заставил себя сказать Майтимо, хотя говорить было трудно. — Нет… не надо… останься… — Прости. Я не вынесу второй раз смотреть на то, как тебя… забирают. Я не смогу. Младший взял его за руку, и Маэдрос почувствовал, что его куда-то несут. Саурон прикрыл ему лицо его собственным плащом, и он погрузился в беспамятство. Когда Майтимо очнулся, перед ним предстало то, что он меньше всего на свете хотел видеть. Его поставили на ноги; брат поддерживал его. Он заморгал. По обе стороны от него были обугленные чёрные полосы металла, искорёженные, оплавленные комки, потёки, трещины. Это были последние, Стальные врата Гондолина. Уцелевший кусок стены справа от него был украшен горельефом, изображавшим переход нолдор через Хелькараксэ; прямо на Майтимо смотрели пустые глаза Финголфина, некогда, наверное, украшенные сапфирами или опалами (когда Маэдрос был здесь в последний раз, врата ещё не были достроены). Финголфин протягивал руку, державшую когда-то знамя или меч; металл расплылся в драконовом пламени и рука Финголфина потекла, расплылась жуткой длинной полосой металла, словно из неё хлынула кровь; он будто тянулся к Майтимо, умоляя о помощи. В металл вплавилось несколько камней из драгоценной короны Тургона, некогда украшавшей врата, камней, которые мародёры не смогли выковырять. Впереди была выжженная, серая долина, среди которой торчали лишь несколько скал и скелеты деревьев. Черной кучей углей возвышался вдали холм Амон Гварет и руины города. Лишь справа от них сверкал белизной курган, где был погребён Финголфин. Их вели туда. Издалека он увидел вблизи гробницы высокую, стройную фигуру и его сердце замерло на мгновение: ему показалось, что это Тургон. Но через несколько шагов он понял, что это кто-то другой, и потом узнал Пенлода. Пенлод взглянул на него и кивнул; Майтимо, подойдя ближе, заметил на его шее ошейник, отчасти скрытый меховым воротником зимнего кафтана. Об ошейниках он слышал; с одной стороны, больно было думать, что Пенлод вынужден повиноваться тем, кто погубил Тургона, с другой — это означало, что на его долю пришлось меньше физических страданий. — Вот и наш ключ, — сказал Саурон. — Тебе, Пенлод, не пришлось долго ждать. К вечеру я верну домой и тебя, и Маэдроса. — Домой? — спросил Маэдрос, искоса, вопросительно глядя на Пенлода. — Гортаур позволил мне в обмен на некоторые услуги пожить вне стен Ангбанда, — сказал ему Пенлод холодно, и тут же пожалел о своей откровенности. Он вспомнил, как Тургон многозначительно прижал палец к губам, когда они расставались сегодня утром. — В сущности… меня просто попросили подтвердить или опровергнуть то, что говорил Маэглин, — добавил он. — Ты же видишь, что на мне ошейник и знаешь, что это означает. Сам Пенлод прекрасно знал, что ошейник больше не действует на него, как знал об этом и Саурон. В последние недели пребывания в Ангбанде он и сам это чувствовал; кроме того, ему сказал об этом Натрон, когда увозил его в лес. Но сейчас, после всего, что он узнал, он не мог полностью доверять сыновьям Феанора. Пусть лучше считают его безвольной марионеткой Саурона. Пенлоду показалось, что Саурон осторожно, незаметным кивком головы, выразил ему своё одобрение — да, он тоже хотел, чтобы все так думали. У врат гробницы суетились несколько подручных Саурона; в основном это были орки и несколько людей, которыми руководил Натрон. Они отваливали от входа огромную плиту. — Давайте отойдём в сторону, — сказал Саурон, обращаясь к Пенлоду и сыновьям Феанора. — И не делайте глупостей. Натрон, и ты иди сюда. Я должен был бы сразу объяснить тебе, Маэдрос, зачем мне нужен ключ. Тебе можно доверять, по крайней мере… в этом деле, — он покосился на Амрода. — Ну да ладно. Я выяснил — отчасти через Пенлода, отчасти от других нолдор — что Сильмариллы попали в Ангбанд не в том ларце, в котором хранились изначально, и что замок от изначального ларца — замок с изображением Таты и Татиэ, который, безусловно, хорошо вам знаком — хранился у твоего двоюродного брата Финдекано в сумке для писем. Мне также сообщили, что Финдекано положил эту сумку в гроб своего отца. Я хочу убедиться, что это действительно так, что речь идёт действительно о том самом замке, и что твой ключ к нему подходит; в подлинности твоего ключа сомневаться пока нет оснований. — В сумке? — недоуменно спросил Маэдрос. — Я не понимаю, откуда… Да, у Финдекано действительно была такая сумка, и… Но у него не могло быть этого замка. Просто не могло. — Гортаур, я знаю, что ты меня не приглашал, но я всё-таки хочу понять, что и зачем ты говоришь, — грубо вмешался Амрод. — У Майтимо есть ключ, который всего лишь дорог нам как память. Камни находятся у твоего хозяина. Ларца, видимо, больше не существует; открывать его не надо. И что? Зачем ты ищешь замок? — Маэдрос, это ты отдал замок Фингону? — спросил Гортаур. — Нет. Конечно, нет. Я всё это время считал, что Мелькор забрал камни вместе с ларцом; что он вскрыл ларец или нашёл второй ключ. Ларец исчез, исчезли камни. Это же… вполне очевидно. Гортаур высокомерно усмехнулся. За спиной его простиралась выжженная равнина, на которой он казался единственным живым пятном; и эта жизнь — его светящиеся ярче, чем серое небо, глаза, тяжёлые, блестящие волосы — казалась какой-то зыбкой и нереальной. Он мягко коснулся щеки Майтимо. — Если Мелькор принёс камни в Средиземье в другом ларце — а это так — значит, первоначальный ларец был разбит ещё в Валиноре. Если у Фингона был фрагмент ларца, и ты его ему не давал, это значит, что Фингон был в Форменосе в тот момент, когда ларец был разбит. Если он был там, когда Финвэ умер, и никому об этом не сказал — это значит, что со смертью Финвэ что-то не так. Если Финвэ был убит не Мелькором — я хочу об этом знать. Ты меня понял? — спросил Гортаур, тяжело посмотрев на Маэдроса. Майтимо прижал руку ко лбу; после отравленного укола голова ещё болела. Он вспомнил, что видел содержимое сумки, и что в ней действительно лежало что-то размером с небольшую книгу, тщательно завёрнутое в плотную тёмную ткань. Пару раз он спросил у Фингона, что это — тот равнодушно ответил: «да так, память о доме». Вспомнил Майтимо и другое. Перед тем, как они расстались на берегу океана, когда он и Феанор взошли на корабль, когда он считал, что очень скоро сможет снова обнять Фингона (и что у него будет повод его обнять), он спросил Финьо: «Почему ты не смог приехать в Форменос в тот день?». И тот ответил: «Жаль, но у меня не получилось в тот день с тобой встретиться». Тогда он не придал этим словам значения. Но теперь они приобрели пугающий смысл. Фингон не умел лгать: он не ответил на вопрос, почему он не смог приехать; его слова могли означать и то, что в тот день он приехал, но не смог встретиться с ним. — Видишь ли, Гортаур, — сказал Пенлод, — Финвэ определённо был убит не Мелькором. — Ты о чём? — спросил Гортаур. Пенлод помолчал, но потом собрался с духом и заговорил. Он сознавал, что Гортаур отпустил его и Тургона именно в надежде получить такого рода сведения. И он, и Тургон понимали, что должны будут ему об этом рассказать. Ну почему рассказывать всегда приходится ему! — Майтимо, и ты, Питьо, вы можете мне не верить, но я скажу. Я беседовал с одной лесной эльфийкой, которая как-то наткнулась на караван гномов. На них только что напала Унголианта и съела всех и вся. Она была сыта, и та женщина смогла с ней поговорить. Так вот, по словам Унголианты, Мелькор прибыл с ней в окрестности Форменоса; он там с кем-то встретился, потом они отправились в Валимар. Потом вернулись в Форменос; Финвэ был уже убит. У него на шее была рана от ножа, а голова разбита ларцом от Сильмариллов. Сам ларец был тоже разбит вдребезги. В сокровищнице горел свет, на полке стоял фонарь. Ещё она сказала, что, когда они там оказались, на нём не было шлема, и он был одет в длинную рубашку с золотой звездой на вороте и в длинную кольчугу. Майтимо помнил только разбитую голову Финвэ в тусклом свете железной лампы над входом. Никакого фонаря на полке не было. Он не разглядел, во что был одет убитый — видел только тусклый отсвет колец брони. Они с Амродом переглянулись. Пенлод бывал в Форменосе, но он не был членом семьи и вход в личные покои Финвэ ему был закрыт. А Финвэ обычно завтракал в своей комнате, за столиком у балкона, одетый в длинное расшитое ночное платье, накинув длинный тёплый халат. Когда они тренировались, Финвэ обычно надевал под доспехи вещи из серого сукна без всякой вышивки, но никак не расшитую рубашку с гербом. Если кто-то видел рубашку под кольчугой, то это означало, что Финвэ или не успел переодеться, или… Или. Гортаур покачал головой, насмешливо улыбаясь — Ну и ну. Да, с Унголиантой, конечно, надо было бы побеседовать, но вот даже я побоялся после того, что она сделала с Мелькором. А вот смотри-ка, девушки нашли общий язык. Надо было послать к ней Тхурингветиль, что ли, а? Как ты думаешь, твоя знакомая сможет повторить мне свой рассказ? — спросил он. — Думаю, да, — ответил Пенлод. По разговорам с Нан и Элой он понял, что обе эльфийки не так уж плохо относятся к Саурону. — Итак, если Финвэ действительно был убит ларцом, или, по крайней мере, если ларец был разбит, когда убивали Финвэ, то тем более важно найти ларец или хотя бы его части, — сказал Гортаур. — Да кому это важно? — спросил Амрод. — Ты думаешь, что мы станем помогать тебе обелить твоего хозяина? Всё равно всё это из-за него… — Слушай, ты, последний Финвэ… — перебил его Гортаур. — Нет, «последним Финвэ», Телуфинвэ, был Амрас, а Питьо зовут «Питьяфинвэ», «маленький Финвэ», — вмешался Пенлод. — Пенлод, я знаю, просто теперь как раз вот этот у нас последний, как я надеюсь, Финвэ, — фыркнул Гортаур, ткнув в Амрода пальцем. — Так вот, последний Финвэ: я понимаю, что для сыновей Феанора это абсолютно неважно, но Финголфин лежит в гробу ровно потому, что хотел отомстить за своего отца, первого Финвэ. Он лежит там потому, что Феанор стал орать, проклинать Мелькора за гибель Финвэ и даже пытался наложить на себя руки. Финголфину, как всегда, пришлось доказывать, что он любит отца больше, чем Феанор. Если бы Финголфину сказали, например, что Финвэ полез под юбку Галадриэли, и она раскроила ему череп, Финголфин до сих пор правил бы в Тирионе. Мне почему-то кажется, что те, кто бежал из Гондолина, спасая свою жизнь, да и те, кого искалечили, изнасиловали и обратили в рабство, очень хотели бы посмотреть в глаза тому квенди, который выбил Финвэ мозги, даже если для сыновей Феанора это совершенно неважно. — С каких пор ты такой защитник эльфов? — спросил Майтимо. — С тех пор, Маэдрос, как я правлю Средиземьем. Ты этого не заметил? Я и тебя готов взять под своё покровительство, если ты будешь вести себя прилично, — ответил Гортаур. — Ну как, готово? Перед ними предстала огромная, окованная серебром дверь. — Взламывать? — спросил Гортаур, с сожалением оглядывая кружевные узоры на пластинках серебра и слоновой кости, покрывавших врата. — Нет, я знаю, как она открывается, — сказал Пенлод. — И если открывать неправильно, замки заклинит насовсем. — Он нажал на несколько панелей, потом на отдельные детали резьбы. Из двери выехал маленький ящичек, в котором обнаружился ключ. Пенлод повернул ключ так, как следовало — в нескольких направлениях определённое число раз. — Почему она вообще открывается? — спросил Гортаур. Пенлод не знал, что ответить. — Зачем вы собирались её открывать? Зачем заходить в гробницу? Ещё бы написали, как у вас принято — «входите, друзья». Ну что, добро пожаловать! — Он показал на Натрона, сыновей Феанора и Пенлода, велев остальным остаться снаружи.***
У Натрона в руке был факел, но Саурон, оглядев погребальную камеру, щёлкнул пальцами, и на стенах зажглись хрустальные лампы: в них осталось достаточно масла. Тонкие пальцы Саурона быстро развернули знамя, которым был прикрыт саркофаг. Майтимо вздрогнул, увидев, как легко Саурон поднял и отставил в сторону серебряную крышку, которую даже четверо эльфов могли бы сдвинуть с трудом, не говоря уж о людях: время от времени он забывал, что Саурон — не человек и не квенди, а предвечное порождение Эру. «Но всё же», — подумал Майтимо, — «чтобы узнать, как умер один из нас, он спустился в гробницу другого. Или он просто хочет знать правду о Мелькоре?». Когда гроб вскрыли, зрелище оказалось не настолько ужасным, как воображал себе Майтимо. Как-то он слышал, как Пенголод сказал, что скорее всего, тело Финголфина останется нетленным. Майтимо понял, что этого не случилось потому, что Гондолин пал. Семь врат были сломлены, в долину проникли злые, влажные южные вихри; деревья и травы выгорели. Горячие ветра и морозные рассветы прошедших десяти лет превратили в пыль не только хрустальные ручьи и фонтаны построенного Тургоном города, но и тело отца короля. Остался только скелет и несколько прядей чёрных волос. Тончайшая синяя ткань, усыпанная золотыми звёздами, которая некогда окутывала тело, исчезла; череп и кости окрасились в синий цвет; кое-где меж ними мерцали золотые блёстки. Несколько тяжёлых перстней по-прежнему сверкали на сложенных на груди руках. Саурон провёл в воздухе над саркофагом рукой, как будто веля всем отойти в сторону, хотя никто из них не рвался прикоснуться к останкам Финголфина. Осторожно, двумя пальцами он достал из гроба сумку и с любопытством покрутил её в руках. Ему и раньше, конечно, приходилось видеть эльфийские сумки для книг и бумаг. Но эта была особенно хороша, хотя с виду и выглядела скромно, и сохранилась она лучше, чем всё остальное. В ней была двойная кожаная подкладка, она была пропитана особым составом и снабжена двумя рядами прочных застёжек и внутренними карманами. Бумаги и книги в ней могли уцелеть даже после пребывания на дне реки. Он достал бумаги, несколько небольших сшитых от руки тетрадок, письменный набор, пересмотрел какую-то завёрнутую в платок мелочь. Саурон повторно перебрал все бумаги в сумке; казалось, что он просто мельком пролистывает их, но Пенлод успел за это время достаточно хорошо узнать Саурона, чтобы понять: его сознание успевает запечатлеть всё написанное и нарисованное. Гортаур протянул сумку Пенлоду; из бумаг он отобрал два или три письма и спрятал, остальное отдал Майтимо: — Возьми, — сказал он, - это, пожалуй, представляет интерес только для тебя. Ничего похожего на описанный Тургоном замок в сумке не оказалось. Пенлод вспомнил слова Тургона — «…когда Гортаур узнает, что я его обманул». Невольный, видимо, вполне реальный истерический припадок, который случился с Тургоном, когда он услышал от Саурона неприятную правду о своём брате Фингоне, припадок, который чуть не убил самого Тургона и нерождённого ребёнка, окончательно убедил Саурона в истинности того, что говорил Тургон до и после этого: перепуганный, пленный эльфийский король, потерявший всё, в растерянности выдаёт семейные тайны. Сейчас Пенлод не сомневался, что всё, что говорил вслух Тургон после того, как вышел тогда из лаборатории Саурона вместе с ним и Маэглином, а может быть, и до того, было тщательной, сознательно рассчитанной смесью правды и лжи. Пенлод задумчиво покрутил сумку в руке, ещё пошарил в ней, и затем с удивлением обернулся к Маэдросу. Он повернул к нему открытую сумку, и Маэдрос увидел, что рука Пенлода зашла за подкладку и что-то нащупывает там. — Там что-то спрятано, — сказал Пенлод. — Какая-то бумага. Пенлод вытащил сложенный вдвое листок пергамента. Он выглядел старым, потёртым; когда Пенлод раскрыл его, то увидел, что листок покрыт корявыми, наезжающими друг на друга буквами. Эти строки на квенья были как будто бы написаны эльфом, никогда не учившимся писать: писавший словно бы срисовывал откуда-то буквы, как срисовывают непонятные картинки: каждая буква выглядела иначе, одни были мельче, другие — крупнее. Многие буквы были чуть стёрты, как будто на чернила пролились слёзы или дождь. Пенлод стал читать написанное, но при попытке понять, что же хотел сообщить автор письма, у него просто искры из глаз посыпались: — Дорогой… дорогой… наверное… Инголдо? … Ах, «дорогой Ноло», да, «дорогой Ноло, ты, наверное»… «уде… уда…»... «удавишься»?! Как это — «удавишься»? «Удивишься»? «Дорогой Ноло, ты, наверное, удивишься…»... да, я бы тоже очень удивился, — Пенлод в недоумении смотрел на пергамент. Майтимо не поверил своим ушам: он протянул руку и Пенлод, пожав плечами, передал ему письмо. Там действительно было написано буквально следующее: дарагой нколо ты наверно удавишся получив ети строги, но ето я тебе пишу Письмо было чудовищно, невыразимо безграмотно: Nkolo вместо Ñolo, penna вместо tenna, estel-tella вместо estel-pella…* Майтимо прочёл письмо, потом прочёл ещё раз. До него начало доходить: это было письмо Финвэ, причём письмо, написанное самим Финвэ — не им, Майтимо, под диктовку деда, не Финьо, не Морьо — Финвэ предпринял отчаянные усилия, чтобы всё-таки написать Финголфину лично. Наверное, перед собой у него была азбука, которую Майтимо написал для него, и он, сидя в парке под нежно шумевшими берёзами или на балконе в своих покоях, старательно вырисовывал буквы, неумело нажимая на перо длинными белыми пальцами, откидывая назад тяжёлые, слегка волнистые пряди. — Дядя Финголфин… не знаю, наверное, он при жизни так и не увидел этого письма, — голос Майтимо прервался. — Это… это письмо ему от отца… от дедушки. Он написал сам, потому что… вот. «Дорогой Ноло, ты, наверное, удивишься, получив эти строки, — прочёл Майтимо вслух, — но это я тебе пишу. Прости, что раньше за меня тебе писали внуки, но мне это трудно. Фэанаро всегда так сердится из-за этих своих буков, я ничего в них не мог понять. Я тебя очень люблю и скучаю по тебе, а так у нас всё хорошо. Финд. прошлый раз сказал, что у Тур. родилась дочка. Тут я уже должен был вам сам написать. Я крепко обнимаю и целую Т., Э. и крошку Итариллэ, надеюсь, я правильно написал имя. Привет Анайрэ, поцелуй от меня Ар. и Аред. Твой отец». — Нельяфинвэ… — сказал Пенлод. — Прости… Мы были неправы, так плохо думая о тебе и о Фингоне. Ведь это он чаще всего приезжал за письмами? — Да, — мрачно ответил Маэдрос, про себя несколько удивившись, кто это — «мы», которые плохо думали о Фингоне. — Это последнее письмо он передать не смог, поскольку тогда все узнали бы, что он был в Форменосе в тот последний день. Но он, видимо, всё-таки видел смерть Финвэ, хотя и ничем не смог помочь, и потом забрал с собой письмо и замок. Взял крышку от уже разбитого ларца. — Я не понимаю, зачем ему было забирать замок? — спросил Натрон. — Я тоже не понимаю, — сказал Маэдрос. — По-моему… — Не понимаешь, да? — зло перебил его Амрод. — Не понимаешь? А ты что-нибудь вообще знаешь о замке? — Я… — Маэдрос задумался. — Ах да, ведь это же ты и Тэльво делали ту серебряную накладку, и вроде бы внутреннюю часть ларца? А ключ… — Майтимо, — сказал Амрод. Майтимо никогда не видел его таким злым. — Майтимо. Видимо, я тебе должен объяснить, зачем Финдекано взял замок? Я объясню: на случай, если бы всё-таки выяснилось, что в тот день он был в Форменосе. Он сделал это, чтобы доказать, что замок не был взломан, что его открыли ключом. Ключей было два: у отца и у тебя. Он счёл, что если возьмёт замок и предъявит его Феанору или кому-то ещё, то станет совершенно очевидным, что он, Финдекано, не мог похитить Сильмариллы и убить Финвэ потому, что замок был открыт ключом, а у него ключа быть не могло. Но, Майтимо, то, что ему удалось легко отделить переднюю панель, уже само по себе доказывает, что ларец открыли ключом, а не взломали. — Почему?! — спросил Майтимо. — Потому что, ещё раз тебе скажу, мы вдвоём делали весь механизм, запиравший ларец. Тебя вообще не удивило, что ларец разбился вдребезги, нет? Особенно учитывая, что на дедушке не было шлема. Этот ларец мог разбиться только в открытом виде. — Почему ты так в этом уверен? — спросил Саурон. — Видишь ли, — ответил Амрод, — я не случайно сказал сейчас не «замок», а «механизм, запиравший ларец». Это было нечто большее, чем замок. Повороты ключа (а для открывания требовалось несколько поворотов ключа) запускали механизм из множества гибких штырей и пружин, которые проходили через все стенки ларца. Фактически при запирании ларца каждая его стенка защёлкивалась, соединялась с другой дополнительным внутренним замком, и он был закрыт не на один замок, а на восемь. Саурон изумлённо покачал головой. — То есть если разобрать ларец полностью, сняв деревянные боковины и накладку замка, — уточнил он, — это было бы похоже на что-то вроде металлической клетки, в которой концы прутьев сцеплялись друг с другом при поворотах ключа? — Ну, не совсем, но похоже, — согласился Амрод, — в общих чертах — так. Как я себе это представляю, если пытаться разбить ларец в закрытом виде, то уничтожить его можно было бы, только полностью сплющив, и — или — разбив на мелкие куски: я не уверен, что Сильмариллы уцелели бы при этом. А вот в открытом виде, когда все внутренние запоры были разомкнуты и он представлял собой просто ларец, он действительно мог бы разбиться просто от очень сильного удара. Я понимаю, что это выглядит не очень практично, но ведь отец волновался о том, чтобы он был именно заперт и как можно прочнее: ведь пользоваться им в открытом виде мог только он сам, а всё остальное время ларец находился в железной камере сокровищницы. — Амрод, — спросил с любопытством Саурон, — а если предположить, что, например, Феанор надел Сильмариллы и оставил ларец открытым, то мог бы кто-то в его отсутствие, не имея ключа, проделать с ним какие-то манипуляции, которые позволили бы разбить ларец после того, как Феанор запер бы его? Допустим, у вора был сообщник, который облегчил ему задачу. Например, мог бы сообщник залезть в замок и нейтрализовать одну или несколько частей механизма так, что при повороте ключа они — незаметно для Феанора — не сомкнулись бы? Ведь в таком случае ларец оказался бы более уязвимым и всё-таки мог бы разбиться даже если бы его не открывали? Амрод некоторое время молчал, затем сказал, не поднимая глаз: — Если вы все можете считать меня и Тэльво сообщниками Мелькора — то да, — мрачно ответил младший сын Феанора. — Механизм ларца — наше творение. Даже отец не полностью представлял себе устройство замка. Испортить механизм снаружи, не через замок, можно было только уничтожив ларец с помощью инструментов — сняв оковку и разъяв все слои стенок. Это было почти невозможно; я думаю, и Куруфин, который в основном и собирал стенки, не взялся бы их разобрать. Я уверен, Гортаур, что даже если бы ты взялся за такую работу, ставя себе при этом задачу не повредить содержимое ларца, то это заняло бы у тебя не меньше недели — при том, что ты можешь не спать и не есть. Да и отец бы это, мягко говоря, заметил, а он ведь лично запер и ларец, и сокровищницу перед отъездом в Валимар. Попытка нарушить работу механизма через замок, даже открытый, должна была привести к его поломке, при которой ключ перестал бы вращаться так, как обычно, и отец тоже не мог этого не заметить. — Получается, что если мы верим Унголианте, то когда Финвэ ударили ларцом по голове, ларец был открыт, и, скорее всего, в нём уже не было камней, — сказал Пенлод. Майтимо прикусил губу и провёл рукой по рыжим волосам. — Ладно, — сказал он наконец, — но тогда… тогда Мелькор знал, что ларец будет открыт… как минимум… или же, когда он был там в первый раз, наш дед уже был убит, ларец уже был открыт, а убийца отдал ему Сильмариллы, и потом он и Унголианта вернулись в Форменос уже за остальными драгоценностями?.. — Второй вариант кажется мне более вероятным, — сказал Пенлод, — хотя вряд ли мы это можем узнать. Маэдрос покрутил ключ. — Я, конечно, не знал всех подробностей про замок, но я бы всё это время недоумевал, как же именно открыли ларец, если бы не был так уверен, что камни оказались у Мелькора вместе с ларцом, и у него или у тебя, — он обратился к Саурону, — было достаточно времени, чтобы его аккуратно открыть. Тем более, что обломков ларца тогда я не видел, — сказал он. — Хотя было так темно… — Правильно, — сказал Амрод, — потому что я заметил остальные обломки, без замка, в кустах рядом с домом, когда мы уже уезжали, и мы с братом, — он сказал «братом», как будто бы Майтимо его братом не был, — собрали их и потом я бросил их в море. Что ты на меня так смотришь? Я же сказал, что замок — наша работа. Даже думать не хотелось, что сделал бы с нами отец, если бы узнал, что ларец разбился или что, например, у Мелькора оказался ключ. — Почему же с вами, Питьо? — сказал Пенлод. — Один ключ был у Феанора, а другой у Майтимо. Очевидно же, что вы-то оба не имели никакого отношения к тому, что замок открыли. — Пенлод, ты о чём? О моём ключе? — Маэдрос дёрнул искалеченной рукой, точно пытаясь сжать её в кулак. — Ты о моём ключе? Это я сейчас ношу ключ на себе. А тогда он просто висел у меня в комнате на гвоздике, а моя комната не запиралась… ну, не всегда запиралась. Его кто угодно мог взять. Нужно было просто подняться на третий этаж. В тот день он тоже висел у меня в комнате. Он до сих пор там висит. У меня сейчас ключ отца! Понимаешь? — Вот Мелькора-то тогда забрали в Валинор, — покачал головой Саурон. — А меня нет. Мелькор у нас такой философ и знаток душ эльфийских и человеческих — отравлять сердца, разносить сплетни и склонять к противоестественным сношениям — это да, это он может. Учитывая, что вы, квенди, бессмертны, Манвэ, наверное, думал, что очень забавно посмотреть, что будет, если вам по триста лет зудеть в уши что-нибудь вроде «трахни брата, убей дедушку» или «убей брата, трахни дедушку». А я существо прямолинейное, и очень легко предсказать, что получится, если я окажусь в благословенном краю, где в открытых комнатах на гвоздиках висят ключи от ларцов. Вот меня в Валинор и не пустили. — Майрон, — Маэдрос против воли усмехнулся, — видишь ли, я мог повесить ключ хоть на забор, — он снова стал серьёзен и вздохнул. — Чтобы попытаться открыть ларец, нужно было сначала зайти в сокровищницу. А вот ключ от сокровищницы был только один. И этот ключ всегда был на поясе у Финвэ. Попасть в сокровищницу можно было только убив Финвэ или, в крайнем случае, уговорив его. Вот когда его убили, всё уже было проще простого. Просто никто не мог себе представить, что на него можно поднять руку. — Какая теперь разница, Майтимо! — воскликнул Амрод. — Никакой! Всё равно мы в безвыходном положении. И неважно, кто нас в него загнал. Мелькор — да, Мелькор. Тот, кто убил Финвэ — да, и он тоже, кто бы он ни был. И отец тоже. И твой Фингон, да, Майтимо, он тоже, если он, как думает Пенлод, видел, как всё было, но никому ничего не сказал, и подумал только о том, как обезопасить себя самого, сохранив открытый ключом замок. Амрод повернулся и ушёл. Майтимо рванулся за ним и увидел, что Амрод, выйдя из гробницы, стал спускаться по разбитой, пустынной дороге по направлению к разрушенным Стальным вратам. — Давай я задам ещё вот какой вопрос: ну хорошо, ключ висел у тебя в комнате, которая была открыта или которую легко можно было открыть, — сказал Саурон. — Но знали ли об этом те, кто не жил в Форменосе — ну за исключением Финдекано, ладно, вы дружили? Знали ли посторонние план дома и тот факт, что второй ключ можно найти у тебя? Если ларец действительно был открыт ключом (а мы сможем в этом окончательно убедиться только когда увидим замок), то получается, что это мог сделать только кто-то из вас, сыновей Феанора или сам Феанор, или Финвэ. Майтимо молчал. — Я не знал, — сказал Пенлод. — А я всё-таки был помощником Феанора и братом Пенголода, его любимого ученика. Я догадывался, что ключ от сокровищницы есть только у Финвэ, но насчёт ключа от ларца — не знал. — Пенлод, а где вообще были все? — спросил Натрон. — Это же королевский дом. Слуги, дружинники… — Насколько я знаю, в основном все уехали с Феанором. Это же понятно — после стольких лет пребывания в Форменосе всем хотелось попасть на праздник… — ответил Пенлод. — Да, — подтвердил Маэдрос, — а остальных, тех, кто не хотел ехать с отцом, дедушка отпустил ещё накануне, чтобы они смогли побывать на празднике в поселении — это милях в пяти от крепости на север. После полуночи там никого не было, кроме нас семерых и Финвэ. Ну, по крайней мере, насколько я знаю. — Ну ладно, — Майрон повернулся к Майтимо и вдруг возбуждённо воскликнул, — дайте, дайте мне письмо! Мне очень нужен образец почерка Финвэ! Ну хоть бы строчку отрежьте! Майрон подошел ближе, схватился за письмо; после этого он вдруг опомнился и огляделся. В конце концов, ему не нужно было упрашивать присутствующих. Он молча взял письмо из рук Маэдроса. — Я его заберу, — сказал он уже вполне безмятежным голосом. — Адресат, — Майрон окинул взглядом останки в серебряном саркофаге, — здесь вряд ли сможет его прочесть.***
Майрон знал, что он должен сделать теперь, но ему не хотелось, о, как ему этого не хотелось! Хотя почему он должен то, что «должен»? Майрон открыл круглую деревянную шкатулку. Она была полна крупным морским жемчугом и светлыми, блестящими, как яичный желток, тёмно-жёлтыми, прозрачными коричневыми каплями янтаря. — Натрон, — обратился он к своему помощнику, — у тебя ещё осталась золотая ткань с бабочками, которую ты выткал для Финрода? — Она очень старая, — покачал головой Натрон, — и её не так много. Боюсь, что из неё нельзя ничего выкроить. — А ты можешь соткать такую же? — Да, конечно, — ответил Натрон, — но это займёт много времени… Смотря какой длины. Несколько недель, может быть, и больше… — Ну и что, — Майрон улыбнулся, — а мы никуда не торопимся.***
Саурон оставил для Маэдроса и Амрода двух огромных чёрных коней, которыми они, посоветовавшись, всё-таки решили воспользоваться, чтобы вернуться. Пенлод всё-таки осмелился подойти к ним и спросить у Майтимо: — Ты... ты как? — Плохо у нас всё, — ответил тот резко. — Атаринкэ больше нет, Морьо не хочет нас знать, а Тьелко больше не встаёт. Иногда он тоже не хочет никого видеть. Это тяжело. Ну хотя бы его гадкие прихлебатели из числа людей в основном куда-то делись, и то хорошо. — Как это? — спросил Пенлод. — После Дориата у него сломана спина, — ответил Майтимо, решив не вдаваться в подробности. — Он не может ходить с тех пор. — Майтимо подумал, что Пенлод хотя и не врач, но всё-таки родич Пенголода, величайшего учёного Гондолина. — Пенлод, как тебе кажется, это... это должно пройти? Это пройдёт когда-нибудь? — Я много читал о медицине, но я не целитель, и я не вижу, что с ним, — ответил Пенлод. — Нельо, это всё-таки очень долго. Я бы ожидал, что он поправится за три года, максимум — четыре или пять, но ведь получается, что прошло уже почти десять лет... Я должен вернуться домой, но я тебе советую, даже прошу — найдите врача. — А ты как?.. Пенлод ничего не ответил, но Майтимо когда-то хорошо его знал. Увидев, как Пенлод слегка покраснел и отвёл глаза, Майтимо с удивлением понял — тот абсолютно счастлив, и не удивился, когда Пенлод, извинившись, отошёл, чтобы избежать дальнейших расспросов. В окрестностях Гондолина братьев не оставляло чувство, что за ними кто-то наблюдает. Когда они отъехали подальше, слежка как будто прекратилась. Была солнечная, морозная погода и их следы на снегу были видны достаточно хорошо, чтобы за сыновьями Феанора можно было дойти до самого их дома.