Так с нити порванной в волненьи иногда, Средь месячных лучей, и нежны и огнисты, В росистую траву катятся аметисты И гибнут без следа. Иннокентий Анненский
Уже совсем по-весеннему светило солнце; Маглор и его герольд Нариэндил раскрыли большие двери на летнюю веранду и вынесли туда Келегорма, уложив на лёгкую раскладную кровать; Маглор поверх одеяла укрыл его своим плащом. Он крепко обнял младшего, осторожно присев рядом с ним на шаткую кровать; Келегорм положил голову ему на грудь и заснул, слабый, как уставший ребёнок. При ярком солнечном свете Майтимо стало страшно, когда он взглянул на Келегорма. Старший сын Феанора вспомнил то, что сказал Пенлод: прошло столько времени и Келегорм должен был уже пойти на поправку. Маэдрос и Амрод стояли у крыльца и болтали; они первыми заметили, что во дворе появился гость. Это был эльф. Он был одет в длинную серую куртку, прочную, но старую и плохо залатанную; из-под неё торчала лиловая шёлковая туника, обшитая серебром, замызганная, с выдернутыми местами нитками. У него были длинные, очень густые тёмно-каштановые волосы, скреплённые на затылке ремешком в толстый хвост. На вид он показался Маэдросу совсем юным, но кто знает — может быть, детским был только наивный взгляд, а на самом деле ему могло быть и больше ста лет. Гость осмотрел их всех почтительно, робко и удивлённо: так ребёнок смотрит в первый день школьных занятий на учителей. В одной руке он держал ручки небольшого сундука, в другой — два или три узла. Один узел, такой же лиловый, как его туника, упал; юноша рванулся за ним, выронил сундук и растянулся посреди двора на прозрачном льду, сев в лужу подтаявшей воды. — Здравствуйте, — сказал он. Он встал, опираясь на сундук, снова подхватил его и подтащил свои вещи к крыльцу, посмотрел снизу вверх на Маэдроса и Амрода, потом огляделся и увидел Маглора и Келегорма; Келегорм проснулся. Из окна на втором этаже с любопытством выглянула Финдуилас. — Ты кто? — Маэдрос нахмурился. — Что тебе нужно? — Это вы же Нельяфинвэ? И Питьяфинвэ, — сказал юноша. — Сыновья Феанора. Маэдрос взялся за рукоятку короткого меча у себя на поясе. — Кто тебя прислал? Ты как нас нашёл? — Я тут… по вашим следам… лошади… потом спросил… я, наверно, не вовремя… — Молодой эльф снова уронил сундук. — И как же тебя зовут? — К-к-клбрмбр… — Что-что? — Извините, — юноша бросил затравленный взгляд на Келегорма. — Я думал, вы умерли. Можно я пойду? — Так как тебя зовут, можно по буквам? — строго спросил Маэдрос. — Ке-ле-брим-бор, — выговорил юноша. — Какое нелепое имя, — тихо фыркнул Амрод. Маэдрос оглянулся на Келегорма и с недоумением увидел, что у того по щекам текут слёзы. — Дорогой мой, — наконец, выговорил Келегорм, — подойди, я тебя обниму. Ну подойди же, пожалуйста, я не могу встать. Юноша, наконец, бросил свои вещи, подошёл к кровати Келегорма, встал на колени, и как-то робко подлез ему под локоть. — Если на квенья, то Тьелперинквар, — проговорил он, выглядывая из объятий Келегорма, как мышка из норы. — Но на синдарине проще как-то. Келегорм неловко погладил его по голове и поцеловал. — Это… это сын Атаринкэ, — сказал он. — Что? — Маглор быстрее всех пришёл в себя. - Что? Какой сын? — Тьелперинквар — его сын, — повторил Келегорм. — Я-то знаю. Я уже не ждал тебя увидеть, сынок, — обратился он к Келебримбору. Тот встал; Келегорм продолжал держать его за руку. — Где ты… где он всё это время был? — спросил Маглор. — Атаринкэ его никому не показывал, — ответил Келегорм. — Представь себе, мы заметили, — сказал Амрод. Маэдрос внимательно вгляделся в лицо юноши. — Вообще я его где-то видел, — сказал он, — только давно… я как-то думал, Тьелко, что это твой дружинник или слуга. — Он в основном жил в Гондолине, — сказал Келегорм. — Атаринкэ хотел, чтобы он был в безопасности и при этом как следует научился ремёслам, не хуже, чем он сам. — Ну хорошо, — сказал Маэдрос. — Допустим, ты — сын Куруфина. Почему ты к нам явился сейчас и что ты делал после взятия Гондолина? — Так я же не знал, где вы живёте, — сказал Келебримбор. — И как вас найти. А потом я увидел вас и дядю Питьяфинвэ (Амрод при этих словах закатил глаза) на руинах Гондолина. Потом пошёл по вашим следам и добрался сюда. — Ты что, в Гондолине остался? — спросил Келегорм. — Зачем, почему не ушёл вместе со всеми? — Так я и ушёл, — вздохнул Келебримбор. — А по дороге ногу подвернул. Свалился и со склона вниз проехал. Ещё локоть ушиб. Потом выбрался обратно на дорогу уже ночью, а уже никого нет. Я попробовал выбираться оттуда сам и заблудился совсем. Мне самому уходить оттуда было страшно, если честно. Я решил остаться в горах. Страшно, конечно, гарью ещё долго пахло. На руинах всякие мародёры ходили, люди в основном, ну и гномы тоже. Но в горы-то они не лезли. Я походил там, нашёл пещеру и там остался; там до меня уже кто-то жил, так что я неплохо там устроился. — Кто там мог жить в пещере? — недоверчиво поинтересовался Маглор. — Вот этого я не знаю. Но там жили совсем недавно. Там была старая обувь, одеяла, немного посуды, ещё всякие вещи. Это точно были квенди: скорее всего, судя по вещам, это был господин и его слуга, но мужчины они или женщины — я не понял. Я там хоть зимние вещи нашёл, а то у меня ничего такого не было. — Всё равно странно, — сказал Маглор. — Ну почему нет, — пожал плечами Келегорм. — Если бы я, например, просто заехал в Гондолин, ничего о нём не зная, как Эол, а потом меня не выпустили бы обратно, я, может быть, тоже не захотел бы жить в городе, а ушёл бы так далеко, как только возможно. Маэдрос согласился: да, это звучало разумно. Понятно было и то, что эти невольные гости воспользовались штурмом Гондолина, чтобы как можно скорее выбраться из его окрестностей. — Давай пока поселим тебя в моей комнате, она большая, — предложил Келегорм. — Кано, отнесите меня, пожалуйста, обратно, я помогу его устроить. Нариэндил, возьми его вещи. Нариэндил не без труда поднял сундук и узлы, но небольшой узел в красную и синюю полоску Келебримбор так и не отдал. С крыльца было слышно, как Келегорм энергично, но без обычной в последнее время озлобленности распоряжается у себя в покоях, приказывая поставить кровать и шкаф для племянника. — Я же просто не знал, что делать, — продолжил Келебримбор, обращаясь к Маэдросу. — Я про отца услышал ещё до падения города, но мне тогда сказали, что и дядя Туркафинвэ, и дядя Морифинвэ тоже погибли. Я ведь кроме дяди Туркафинвэ никого близко не знаю; нельзя же так являться, - мол, я ваш родственник. Мне хотелось обратно попасть к остальным гондолинтрим, но как же мне одному-то было бы через весь Белерианд пробираться. И дядя Турукано меня просил вас найти. — Зачем? — спросил Майтимо. — Он когда уже штурм начался, разыскал меня и сказал, чтобы я скорее уходил и обязательно кое-что передал вам лично, — объяснил Келебримбор. Майтимо почему-то ждал, что племянник ему что-нибудь скажет, но тот полез в полосатый узел и достал небольшой серый свёрток, развернул его — и они увидели серо-зелёную дощечку с серебряной пластинкой, на которой были два Дерева, две звезды и две стройные фигуры — мужчина и женщина — с развевающимися длинными волосами. — Замок, — выговорил, наконец, Амрод. — Это ваше, да? — спросил Келебримбор. — Да, — ответил Маэдрос. Он покрутил в руках дощечку. Серебряная накладка вокруг замочной скважины сохранилась целиком, но стенки кругом были грубо обрублены. На разрезе он видел чудовищно сложное устройство ларца, о котором говорил Амрод. Он видел несколько слоёв материала, из которых состояли стенки: несколько разных, судя по цвету и фактуре, видов металла — разные сплавы, один тонкий золотой лист, и по меньшей мере два слоя дерева. Из стенок торчали тонкие спицы запорного механизма; их обрубленные концы блестели, как капельки слёз. Амрод протянул руку, и Маэдрос передал ему замок. — Я-то думал, это целая стенка от ларца, а тут просто вырубили замок, — покачал головой Амрод. Майтимо нащупал у себя на шее ремешок, на котором висел ключ. Не снимая его, он достал ключ и вставил его в замочную скважину, привычно повернул — направо, налево, направо, налево. Он почувствовал, что надо приложить небольшое усилие; боялся сломать ключ, но замок поддался. Шарниры сдвинулись, потянулись в стороны, и он вытащил ключ. — Видишь, я закрыл его, — обратился он к Амроду. — Он закрывается. Замок был открыт ключом. — Да, — кивнул Амрод, — и его даже не пытались испортить или вскрыть. Тут есть часть верхней кромки стенки — как видишь, никто не пытался поднять крышку, хотя можно было, например, попытаться сделать это мечом. Тот, кто вырезал замок, видимо, ничего не знал об устройстве ларца. Я ещё больше убеждаюсь, что это был Фингон, — вздохнул Амрод. — Теперь понятно, почему дедушкин меч был так загнут и перекорёжен — им разрубали ларец. Конечно, меч Финвэ был одним из лучших творений нашего отца, но стенки ларца всё-таки и для него были слишком крепкими. Маэдрос продолжал держать замок в руках. Ему показалось, что замок так и останется грузом у него на шее; он осторожно достал ключ. Теперь ларец от Сильмариллов был снова заперт.***
— Ну ладно тебе, Майтимо, — смеясь, сказал Келегорм, — он же милый. Келебримбор жил с ними уже неделю, и Майтимо вынужден был признать — да, он милый. — А ты не сходишь с ума от того, как он нас называет? «Дядя Нельяфинвэ», «дядя Канафинвэ»… — Маглор весь перекосился. — О да! Помнишь, — Амрод обратился к Келегорму, — как мы тебя отговаривали жениться на Аредэль ровно потому, что в таком случае появился бы некто, кто стал бы нас называть «дядя Питьяфинвэ» и «дядя Телуфинвэ». — Он улыбнулся, что бывало редко, когда ему приходилось говорить о погибшем брате. — Всё потому, что Тургон ему сказал, что называть старших иначе, как отцовским именем, — возмутительная невоспитанность, — сказал Майтимо. Несмотря на свой застенчивый и безалаберный вид, даже за эти несколько дней Келебримбор сделал их жизнь значительно лучше. Он мягко призвал к порядку оставшихся слуг и дружинников (при том, что Маэдрос давно махнул на всё рукой, все совсем распустились): починили крыльцо, поправили или заменили рассохшиеся рамы; что было ещё важнее, пересмотрели и инвентаризировали оставшееся оружие и доспехи. Оказалось, что в маленькой книжечке в жёлтом кожаном тиснёном переплёте с гербом у Келебримбора аккуратно записаны сведения обо всех сыновьях Феанора, которые он узнал от отца: в частности, через две недели, в начале марта, у Амрода был день зачатия (о чём все давно предпочли забыть, потому что этот праздник должен был напоминать ему о погибшем брате-близнеце). Племянник заявил, что это нужно отпраздновать, и смущённый Амрод неожиданно согласился на следующий день съездить с ним на рынок, который был в дне пути отсюда, чтобы что-нибудь для этого купить. Финдуилас, которая с помощью Нариэндила собирала на стол обед и зажигала свечи (небо ещё было светлым, но в гостиной уже было темно), услышав об этом, чуть не запрыгала; пожалуй, они впервые видели девушку такой радостной с момента её появления в доме. Накинув шаль, она вышла к ним на террасу и присела на перила; улыбаясь и щурясь, она смотрела на заходящее солнце. — Финдуилас, скажи, пожалуйста, а у тебя самой когда день зачатия? — спросил Амрод. — Какой? — ответила она. — Я помню оба. Первый — через день после второго. Оказалось, что второй день зачатия Финдуилас — в тот же день, что и у Амрода; Амрод совсем растерялся, покраснел и искоса поглядывал на девушку: ему очень хотелось сказать «вот видишь, какое совпадение» или «здорово, что так получилось», но он так и не смог раскрыть рта. — Ну вот видишь, как хорошо, — пришёл на помощь Маглор, — можно отпраздновать оба. А сколько же тебе будет лет? — В первый было бы триста двадцать три или триста двадцать четыре, сейчас уже не вспомню, — вздохнула девушка. — А во второй будет только двадцать пять. — Финдуилас, а ты… — начал Маэдрос. — Я устала от этого имени и мне грустно, когда я его слышу; может, будете звать меня Фаэливрин? — сказала она. — Да… Фаэливрин… Фаэлин… скажи, а как вообще… там? — спросил тихо Маэдрос. — После. В Чертогах. — Меня Гортаур много спрашивал об этом, — ответила она, глядя на вечернее небо, где уже исчезло солнце и наступали ещё по-зимнему мрачные сумерки. — Странное чувство: иногда идёшь, видишь других, потом как будто начинаешь засыпать и проваливаешься — дальше, глубже; потом будто становишься невесомой и снова взлетаешь. Я что-то помню, а что-то нет. Что-то помнить, наверное, не хочу. Помню то, что меня просили запомнить. Отец хотел попросить прощения… кое у кого, и дядя Ангрод тоже; я попрошу. Дядю Финрода не помню совсем: он, наверное, уже возродился и покинул Чертоги. — А ты помнишь… моего брата? — спросил Амрод. — Он… он такой же, как я. — Да, — ответила она, - да, да; я видела его, я помню. Я чувствовала, что он очень хочет счастья для тебя. Хочет, чтобы ты не винил себя. Чтобы не думал, что вы виноваты в случившемся. Он тогда тоже будет счастлив. Майтимо молчал. Маглор задал вопрос, который Майтимо задать не мог; он был ему бесконечно благодарен за это. — Ты видела Фингона? Короля нолдор, — зачем-то добавил он ненужное пояснение. — Он хотел бы… хотел бы что-то сказать… кому-нибудь? Финдуилас замолчала и задумалась. — Нет, — сказала она наконец. — Он… он отказывался говорить о вас. Обо всех нолдор. Мне показалось, что он очень… очень… — Увидев, как Маэдрос беспрерывно крутит большим пальцем надетое на указательный палец левой руки кольцо с разбитыми алыми лепестками, девушка замолчала и мучительно покраснела. — Я… простите, дядя. Мне вообще всё это могло присниться. Дочь Ородрета ушла в дом, нервно оглянувшись на Амрода. Маэдрос и Амрод ничего не сказали об этом разговоре Келегорму, но, видимо, он узнал об этом от Маглора. Между Келегормом и Амродом состоялось неприятное объяснение; выслушав очередную порцию «ты что, веришь ей?» и «ты что, не понимаешь, что она хочет тебя свести с ума?» Амрод выбежал, хлопнув дверью и они вместе с Келебримбором уехали на рынок, ни с кем не попрощавшись. Келегорм заявил — не в первый раз за последний год — что хочет отдохнуть от общества братьев и попросил перенести его в охотничий домик в лесу неподалёку, где за ним должен был присматривать один из слуг-людей. — Это невыносимо, — сказал Маглор, обращаясь к Маэдросу. — Я готов был принять у нас Финдуилас, раз Питьо на этом так настаивал. Я верю тебе и Питьо, что вы ни с того, ни с сего решили поехать на руины Гондолина, чтобы посмотреть, как там могила дяди Финголфина, не разорили ли её. И если Тьелко говорит, что знал этого юношу раньше, как сына Куруфина — я возражать не буду. Но и я, в конце концов, могу иметь право чему-то не верить. Я ничего не могу сделать по поводу Финдуилас, но я могу хотя бы частично проверить историю Келебримбора и для начала убедиться, что место, где он прятался все эти годы, действительно существует. — Ты готов за этим ехать в Гондолин? — недоуменно спросил Маэдрос. — Да, я поеду с Нариэндилом. Прости, но я устал и хочу хоть в чём-то хоть какой-то определённости. И мне не нравится Келебримбор. Даже если он физически — сын Атаринкэ. Он изображает наивного подростка, а ты примерно догадываешься, сколько ему лет? Маэдрос пожал плечами. — Мне показалось, ему лет восемьдесят, максимум сто, — ответил он. — Майтимо, я помню его в Амане в свите Куруфина. Да, тогда он был ещё очень молод и вот тогда ему действительно было не больше пятидесяти — я даже думаю, что он был несовершеннолетним, ближе к тридцати. Так что ему больше пятисот лет. Тебе его поведение кажется нормальным? Маэдрос устало вздохнул. — Ах, если бы ты прожил столько лет с Тургоном, ты тоже стал бы на всех смотреть, как трёхдневный зайчонок, круглыми глазами и величать всех отцовскими именами. Но хочешь — поезжай, я не против…***
Амрод вернулся с рынка очень довольный и оттащил Майтимо в угол. — Смотри, что у меня есть для Фаэлин, — сказал он. Он достал из сумки подарок, бережно завёрнутый в толстый шерстяной шарф. Это была стеклянная ваза для цветов удивительной работы: переливчатое опалово-голубое стекло было словно соткано из весеннего воздуха; стенки вазы пронизывали светло-зелёные стебли цветов; на их кончиках распускались розоватые и лиловые, полупрозрачные лепестки. Майтимо долго, молча смотрел на эту вещь. — Хорошая, — сказал он с усилием. — Что тебе не нравится? — спросил Амрод. — Мне нравится, очень… Я просто… С верхнего этажа сбежала Финдуилас, и Амрод поспешно спрятал подарок. — Привет, — обратилась она к Амроду. — Я… я хотела вам сказать…, а где Маглор? — Они с Нариэндилом уже уехали, — ответил Майтимо. — Ладно… наверно, это не так важно. Просто хотела сказать… Я сегодня проснулась и вспомнила. По поводу того, что вы меня спрашивали вчера. Что я помню. Это не то, что я видела в Чертогах, просто вспомнила кое-что, что было… раньше. У Майтимо в груди похолодело; он почувствовал, что ничего хорошего не услышит. — Я говорила, что я в Ангбанде жила в башне. Там было не так плохо — у меня были две комнаты, туда никто не заходил, кроме Гватрена, — Майтимо заметил, как помрачнел Амрод, но он сам понимал, что Финдуилас не имеет в виду ничего дурного; к тому же, в отличие от них всех, у неё нет никаких причин ненавидеть Гватрена, который не причинил ей никакого зла, и даже напротив — оберегал во время пребывания в Ангбанде. — А напротив была такая же башня. И там тоже было окно. И я видела того, кто жил в противоположной башне. Мне его лицо показалось знакомым, а сейчас я вспомнила, кто это был. Это Тургон, король Гондолина. — Не может быть, Фаэлин, — ошарашенно сказал Амрод. — Он погиб. Он точно погиб. Майтимо молчал. — Это был он, — настаивала Финдуилас, — я его хорошо разглядела. — А… как он выглядел? — спросил Амрод. — Я его заметила в первый же день, как туда попала. Он выглядел… плохо… очень грустно, и на нём была странная одежда. — Почему странная? — спросил Майтимо. — Какая? — Он как будто… я не знаю… Вроде обычная рубашка, но… он как-то всё время одёргивал её, как будто не привык носить. — Он был там всё время, пока ты была там? — уточнил Амрод. — Нет, — ответила Финдуилас, — я думаю, это продолжалось год или чуть меньше; потом он куда-то делся. Но в последние два-три месяца он выглядел лучше. Может быть, сначала он был ранен — там довольно высокие окна, я видела только его лицо и руки. Не знаю, в чём было дело. — Если даже это был он, то его, наверное, уже нет в живых, раз ты перестала его видеть, — вздохнул Амрод. — Не знаю… мне кажется, Гватрен… Он бывал там, и он хорошо к Тургону относился; я видела, как он помогает ему надеть верхнее платье и приносит еду. Мне кажется, Гватрен бы очень расстроился, если бы с Тургоном случилось что-то совсем плохое, а этого не было — он вроде повеселел даже. — Ты, конечно, лучше его знаешь, — сказал Амрод, имея в виду Гватрена, — но… — Фаэлин, а ты представляешь, что вообще было в той башне? Тюрьма? Лаборатория? — спросил Майтимо. — Там… мне кажется, там покои лорда Маэглина, — грустно ответила Финдуилас. — Я даже… даже как-то не связала… Майтимо молчал. Амрод выжидающе смотрел на брата. Перед глазами у Майтимо стояли стеклянные цветы, которые только что показал ему Амрод. Амрод, конечно, ни о чём не подумал, но сам Майтимо видел работы Тургона раньше и ни с чем перепутать их не мог. Он был хорошо знаком со всеми детьми Финголфина и часто бывал у них дома, но была одна странность: в комнату Тургона он никогда не заглядывал, — она всегда была заперта. Фингон со смехом говорил, что, в отличие от младших, Тургон поддерживает у себя идеальный порядок и к нему не надо наведываться с уборкой. Однажды, придя к ним, Майтимо застал дома одного Тургона. Тот со своей обычной сдержанной любезностью предложил ему молока и печенья; Майтимо сидел напротив него в огромной белой кухне дома Финголфина, Тургон улыбался ему, и Майтимо набрался смелости спросить: — Почему ты всё время закрываешь свою комнату? — Если хочешь, — ответил Тургон, — я тебе её покажу. Он протянул Майтимо узкую руку и повёл его по коридору. Тургон повернул ключ, и зашёл. Комната оказалась очень тёмной; за окном были густые кусты, усыпанные цветами, окно обвивал плющ. Тургон несколькими движениями зажёг огни. Здесь были лучащиеся светом опалово-хрустальные цветы, медово-оранжевые сосуды с золотыми искрами внутри, полупрозрачные вазы, в стенах которых застыли серебряные колосья и странные изумрудные ягоды, письменный прибор, похожий на зелёную пенную волну, тонкостенные хрупкие, совершенно прозрачные лампы — казалось, ледяные узоры на них парят в воздухе вокруг огня. — Это… это невероятно, — выговорил Майтимо. — Это всё ты сделал? Почему ты это никому не показываешь? — Это всего лишь стекло, — улыбнулся Тургон. — Ничего особенного. Однажды, через несколько лет после того дня, Майтимо увидел во время приёма в доме Финголфина на столе переливающуюся сиренево-золотую вазу — работу Тургона. Феанор и Финголфин подошли к ней; Финголфин что-то сказал, и Майтимо услышал, как Феанор ответил: — Это подогретый песок и пепел, Аракано, — когда Феанор показывал своё недовольство, он называл Финголфина его материнским именем, — твоему сыну уже не десять лет, а он всё лепит куличики из песка. Не пойму, зачем ты ставишь это на стол. Это же всё не настоящее. — Феанор нервно тронул ожерелье у себя на шее. Майтимо стало страшно неудобно; краем глаза он видел, как побледнел Тургон. Когда гости разошлись, он спустился в сад; ему хотелось попросить прощения у Тургона, сказать ему что-то ободряющее; он подошёл к окну его комнаты и понял — поздно. Вся комната, полы, кровать, стены, стол — были усеяны сверкающими осколками; Пенлод и Фингон держали Тургона за руки, но всё уже было разбито. Майтимо страшно испугался за Фингона — в таком разгроме он мог бы опасно порезаться. — Прекрати! Немедленно! — Фингон вцепился в руки младшего брата так, что Майтимо показалось — он вот-вот сломает ему запястья. Пенлод судорожно обнимал Тургона сзади, уткнувшись лицом ему в плечо. — Что ты делаешь! — Никогда до этого на лице Фингона Майтимо не видел такой ярости. — Ты не имеешь права так делать! Турьо! Тургон молчал. Он дрожал не переставая, и единственный раз за всю их жизнь Майтимо увидел, как он плачет. Майтимо любил Тургона. Любил, потому что он был братом Фингона — хотя он и знал об их тяжёлой ссоре, которую Фингон пытался от него скрыть. И он просто его любил, потому что понимал, что несмотря на свой величественный образ, который он создал себе здесь, в Средиземье, Тургон — светлое, хрупкое, такое же беззащитное и ранимое существо, как и его стеклянные цветы, и, думал Майтимо, одного удара достаточно, чтобы разбить его. Он уже достаточно намучился от мысли, что Тургон погибал, когда он, здоровый, сильный, умелый воин (о потерянной правой ладони он уже давно забыл) ничего не сделал, чтобы помочь, чтобы хотя бы попытаться его спасти. И сейчас жить дальше с мыслью, что Тургон в плену, что над ним издевались, мучили, может быть — насиловали, он не смог. — Я должен его найти, — сказал он, обращаясь к Амроду. — Должен. Хотя бы попробовать. Я должен вытащить его оттуда. — Если ты думаешь, что должен… — начал Амрод. — Нет! — с негодованием ответил Маэдрос. — Конечно же, нет! — он понял, что Амрод хочет сказать «если ты думаешь, что должен отплатить Фингону за своё спасение». — Майтимо… Майтимо, это самоубийство, — сказал Амрод. Он с тревогой, растерянно обернулся к Финдуилас. — Это же… скорее всего, это ошибка. Я бы тоже хотел, чтобы он был жив, но этого быть не может. Даже если он жив, Майтимо, подумай… Больше десяти лет в плену. Он не мог сохранить рассудок. — Я тоже? — спросил Маэдрос. У Амрода перехватило дыхание, когда он осознал, что сказал. — Я же не имел тебя в виду, Майтимо. Прости. Но ты же знаешь, что Враг особенно сильно ненавидел его. Я просто боюсь представить, что с ним сотворили. — Я тоже, — сказал старший. — И поэтому я постараюсь его найти. — Как ты это сделаешь? — Амрод встревожился ещё больше. Маэдрос задумался. — Для меня это неприятная задача, — наконец, отозвался он, — но раз Фаэлин сказала, что видела Тургона в покоях Маэглина, то чтобы узнать о судьбе Тургона, в первую очередь надо обратиться к Маэглину. Насколько я знаю, сейчас в Химринге находится гарнизон из Ангбанда, который возглавляет приятель Маэглина — Салгант. Маэглин там бывает. Я знаю несколько способов пробраться в Химринг, которые Салгант вряд ли успел узнать. Этого должно быть достаточно, чтобы встретиться с Маэглином и как следует расспросить его. — Я с тобой, — сказал Амрод. — Не надо, Питьо, — вздохнул Маэдрос, — это же совсем не твоё дело. — Нет, надо, я тебя не оставлю, ты же знаешь. — Я тоже пойду, — заявила неожиданно Финдуилас. — Я не хочу оставаться без вас дома, дядя, мне страшно будет. И кроме того, я племянница Ангрода Железнорукого — у меня сильные руки и хорошее зрение. Это мой отец, король Ородрет, не хотел, чтобы я сражалась. А мой второй отец — простой лесной эльф, и он выучил меня стрелять. И когда Маэглин вам скажет всё, что нужно, я с удовольствием всажу ему стрелу в висок через оба глаза.