Loving Longest 2

I. Жертва В первой части этой истории мы уже рассказали о том, как у Маэглина появились дети. Но чтобы объяснить, как он обзавёлся целым семейством, придётся вернуться на несколько лет назад, в тот день, когда Тургон в обществе Гватрена покинул Ангбанд. — Дядя, ты, наверно, уже поел, я тебе принесу деток на полчаса?.. — спросил Маэглин. Он заглянул в комнату и почему-то сразу всё понял. У него забрали Тургона. Он даже не заглянул в ванную и в закуток, служивший кухней. Он не обернулся, когда зашёл Натрон и сел рядом с ним за стол. — Маэглин… — начал Натрон. — Маэглин, послушай меня… Маэглин поднял на него глаза. — Ты дал ему сбежать, да? Если бы его забрал Владыка, я бы знал. И Гортаур бы мне прямо передал приказ. — Да, — сказал Натрон, — это я. — Ну и что? Ты мне сейчас будешь рассказывать, какой ты меня грязью считаешь? Да я сейчас могу… Маэглин понимал, что на самом деле не может ничего; нет, не потому, что он не верил, что Мелькор отыщет дядю. Просто он понял, что его чувства всем безразличны. Раньше Тургон был единственным, кто относился к нему если не с пониманием, то хотя бы бережно. Натрон нашёл в себе силы обнять Маэглина за плечи. — Сынок, — сказал он. — Остановись, пожалуйста. Ведь твой отец теперь снова с тобой. Не мучай Тургона больше. — Будто тебе не всё равно, жив мой отец или нет, — пробормотал Маэглин. — Мне… мне не всё равно, Ломион, — ответил Натрон. — Я… я не знаю, как ты — я счастлив. Я любил Эола. Я всю жизнь любил его. За сотни, за тысячи лет мы расставались самое большее на три-четыре дня. Даже если он теперь не вспомнит меня… я всё равно буду счастлив, зная, что он жив. Ломион, если ты хоть вполовину так же счастлив, как я, если ты действительно его любишь — прошу тебя… — Натрон замолчал. «Бесполезно, — подумал он, — Маэглин не любит отца. Он никого не любит. Он просто хочет, чтобы его любили». Маэглин обернулся к Натрону и тот почти с удивлением увидел его покрасневшие, полные слёз, глаза. — Нат… это… значит, это ты… ты его… друг, да? — Да… Маэглин, понимаешь, я… — Ладно, — махнул рукой Маэглин, — я и так понял. Видно же было. Я всё время чувствовал, что у отца кто-то раньше был, но про женщин он совсем ничего не знал и ничего не мог мне рассказать. Даже не знал, как с ними разговаривать, не то что… Ну и… этот, из зелёных эльфов, слуга моего отца… ох, забыл уже его имя, столько лет прошло… Он пару раз проговаривался — «этот, который был раньше»; да и у гномов я пару раз слышал, как отцу говорили — «где, мол, тот, кто раньше приходил с тобой»… Маэглин уронил голову на руки; Натрон осторожно провёл ладонью по его волосам, боясь разозлить сына Эола, но тот не пошевелился. — Нат, — сказал Маэглин глухо, — ты мне сошьёшь шубу? А то я прошлой зимой замёрз жутко, пока ездил в Химринг. И перчатки. И знамя. Гортаур же даже говорил… — Сошью, конечно, — сказал Натрон, с облегчением вздохнув. — Конечно, не такое, как он просил, а красивое, с золотом. — Только… наверное, я всё-таки должен сказать об этом Гортауру, — сказал Маэглин, вставая. — Не бойся, Натрон, я скажу, что отпустил его сам. Ведь ты этого хотел, да? В общем-то, оно так и есть. — Да я знаю, — Саурон махнул рукой. — Так лучше всем. Но ты, Маэглин, когда будешь у Владыки, попроси-ка у него себе новую игрушку. Такую же. — Зачем это? — удивился Маэглин. — Затем, Маэглин, что я не люблю, когда моя работа пропадает. *** — Я… — начал Маэглин, — в общем, у нас там всё хорошо. — И что, скоро снова пойдут дети? — спросил Мелькор. — Да ты понимаешь… — Маэглин сделал это своё характерное нагловатое, фамильярное выражение лица, которое ему самому очень нравилось; ему казалось, что оно очень располагает к нему, хотя на самом деле окружающие именно в эти минуты испытывали к Маэглину наибольшую неприязнь. — У Тургона с головой опять не всё в порядке. Как родил, так сначала вроде ничего, а потом вдруг опять крыша поехала ни с того ни с сего. Мелькор одобрительно улыбнулся. Несмотря на всё его могущество, он считал, что от него лично зависит больше, чем это было на самом деле, и придуманное Маэглином «безумие» Тургона он отнёс за счёт своего разговора с бывшим королём Гондолина. Мысль о том, что один его вид может свести с ума, была одной из самых сладостных для Мелькора. — Никого не узнаёт, сидит, смотрит в потолок, мыться перестал. Ну противно мне с ним, понимаешь? — Маэглин развёл руками. — Родит ещё урода какого-нибудь. Подожду, может, ещё в себя придёт. Спешить-то некуда. А мой отец пусть вырастет, я для него всё сделаю. — Верно, Маэглин, Эол нам ещё понадобится, — сказал Мелькор. Эта мысль была для Маэглина не очень приятной, и он поспешно продолжил: — Я тут спросить хотел. Ты, может, ещё можешь мне кого из ценных пленников выделить, чтобы развлечься как-нибудь? Ты, мой Владыка, так меня возвысил, что мне уже как-то не по чину себе это самое… ну… на рынке у орков покупать или из казармы брать. — Не по чину? — Мелькор изучающе смотрел на него. — Конечно, — пожал плечами Маэглин. — Мы же с тобой про это говорили — у меня ведь есть эти свои… потребности. Телесного характера. В конце концов, можно и с кем другим ещё детей завести. Мелькор расхохотался. — Я дошёл до того, что мне понятны телесные потребности такого, как ты, — выговорил он. Владыка махнул рукой, подзывая стражу. — Приведите Элеммакила, — сказал он своим самым неприятным, безжизненным голосом. Маэглин за то время, пока служил Мелькору, повидал многих своих соплеменников избитыми, ранеными, измученными; он видел, в каком состоянии был Тургон после нескольких недель плена; в конце концов, он сам поднял руку на своего беззащитного родича и с разрешения Гортаура подверг его насилию. Но вид Элеммакила и у него вызвал неприятные чувства. Исхудавший, с посеревшим лицом, бледными сальными волосами, Элеммакил еле держался на ногах; он был босой, в одной рубашке, заляпанной засохшей кровью; на руках у него был маленький свёрток такой же окровавленной ткани, явно оторванной от подола. Маэглин увидел, что это крошечный ребёнок лишь нескольких дней от роду. — Он что, теперь тоже смог родить? — спросил Маэглин. — Конечно, — ответил Мелькор. — Майрон ему приделал эту свою механическую… — и Мелькор добавил своё любимое слово. — Вот это он умеет. Маэглину презрение в голосе Мелькора показалось не очень уместным. Хотя внешне Маэглин остался таким же, за последние месяцы, особенно с тех пор, как Саурон выгнал его из собственных покоев, он сильно изменился. Хотя Маэглин сам был королевским племянником и принимал участие в обороне Гондолина, Гондолин всё же был лишь одиночным городом-государством. Маэглин теперь понимал, проблемы каких масштабов, связанные и с войной, и с вооружением, и с управлением захваченными землями, стоят перед Сауроном. При этом было видно, что участие Мелькора в решении этих практических задач нередко, мягко говоря, не приносило пользы. — Ну ладно, заберу его, — сказал Маэглин. Элеммакила подтолкнули к нему. Бывший командир внешней стражи Гондолина весь дрожал: в покоях Мелькора было распахнуто огромное окно, выходившее на широкий балкон. За окном простирались вершины гор, и в зал влетали тяжёлые, слипшиеся снежинки. — Этот, которого он родил, — усмехнулся Мелькор, — наверно, уже не жилец. Ты его лучше выброси, — и хозяин указал Маэглину на балкон. Когда-то в разговоре с Мелькором Маэглин говорил, что хочет овладеть своей кузиной Идриль и готов убить не только её мужа Туора, но и маленького сына Эарендила. Но сейчас, глядя на Элеммакила, он понял, что никогда не смог бы месяцами, годами жить и смотреть в глаза тому, чьё дитя он погубил. — Да ладно, зачем, — Маэглин небрежно махнул рукой, — пусть будет, а то моим детям играть будет не с кем — скучно тут. Пошли ко мне, Элеммакил. Едва они вышли за пределы покоев, где властвовал Мелькор, Элеммакил обратился к Маэглину: — Маэглин… пусть моё дитя покормят… умоляю, Маэглин, я сделаю всё, что ты захочешь… Если Саурон думал, что Элеммакил заменит Тургона в постели Маэглина, он ошибался. К Тургону отношение у Маэглина было сложным — зависть, ненависть, восхищение, влюблённость, безнадёжное преклонение, желание обладать, подавить; желание избавиться и от него самого, и от влияния, которое Тургон до сих пор оказывал на всю его жизнь. После того, как Тургон покинул Ангбанд, Маэглин в чём-то испытал облегчение. Элеммакила Маэглин искренне обожал — обожал с того самого момента, когда вместе с матерью он впервые приблизился к Гондолину. Тогда перед ним впервые предстал Элеммакил — высокий, прекрасный, и в его руке вспыхнул хрустальный эльфийский фонарь; волшебные радужные пятна ясного света отражались в его ярких сине-серых глазах, на серебряной броне, на тяжёлых чёрных локонах, выбивавшихся из-под серебряного шлема; в складках синего бархатного плаща. Маэглину всё время хотелось зарыться в его плащ лицом и прильнуть к этому восхитительному существу. «Стой и не двигайся, или ты умрёшь, будь ты друг или враг!» — воскликнул командующий гондолинской стражи, и только в эту минуту Маэглин поверил в реальность всего — в чудесный город, о котором рассказывала мать, в его строгого короля, в золотые и серебряные деревья. Элеммакил воплощал для него всё, что он любил в Гондолине. *** Сидя на полу в покоях Маэглина, сжавшись в комочек (насколько это было возможно: Элеммакил был лишь на два пальца ниже своего родича Тургона), он смотрел — недоуменно, в испуге — на то, как Маэглин кормит его ребёнка из глиняной бутылочки. Маэглин улыбнулся ему — ободряюще, совсем как прежде, и это знакомое, простое лицо, и улыбка, от которой появлялись ямочки на щеках, так не вязалась с тем, что случилось с этим юношей сейчас. Элеммакил задрожал, закрыв лицо руками. Отдельные бессвязные картины мелькали перед ним, как фрагменты нелогичного, кошмарного сна. Вот он в тёплую летнюю ночь в последний раз произносит эти слова: «Стой и не двигайся, или ты умрёшь». Элеммакил поднимает фонарь, к которому подлетают мотыльки, и свет натыкается на нечто — свет одновременно пронзает это нечто насквозь и тонет в нём; наконец, свет отражается от тела Мелькора, уходит в трещины шрамов на его лице. «Как ты смеешь мне приказывать», — говорит Мелькор. — «Как ты смеешь. Схватите его. Схватите его живым. Я велю». Его схватили. Это было у Серебряных врат: Элеммакил лежал на земле среди сломанных белых цветов, в его растрёпанных, окровавленных чёрных волосах запутались серебряные листья свергнутого с вершины врат серебряного дерева, к ним прилипли украшавшие врата жемчужины. Из пореза, рассекшего кожу на виске и на голове, почти дошедшего до черепа, льётся ему на щёку, в глаза тёплая кровь. Серебряная кольчуга ещё на нём, но ниже пояса его уже раздели и Мелькор говорит: — Ну что ж, теперь тебе придётся пошире раскрыть свои врата. Начинайте. Он помнил, как через несколько недель первый раз стал умолять Мелькора убить его; тот иногда вроде бы соглашался, но всё время обманывал. Иногда Элеммакилу позволяли прийти в себя, смыть мерзкую грязь, даже одеться, но потом всё начиналось снова. Однажды он, обезумев от отчаяния, выкрикнул Мелькору: «ты всё смотришь, сам не можешь, что ли?». Через несколько дней после Битвы бессчётных слёз Тургон послал Элеммакила и ещё нескольких воинов из гвардии на поле боя в безнадёжной попытке найти останки Фингона. Тогда, много лет назад, стояло жаркое лето, огонь драконов запалил деревья и кустарники; запах был чудовищный. Когда Мелькор сжал его горло хрустящей от ожога рукой, когда делал то, о чём он неосторожно попросил, Элеммакилу казалось, что он вступил в сношение со всей этой грудой мёртвых тел — не просто с каким-то одним, а со всеми, со всем этим сваленным в одно место страхом, отчаянием и отвращением. Ему уже казалось, что он гибнет окончательно, уже не оставалось сил ни плакать, ни кричать, ни умолять. Он лежал голый, грязный на каменном полу; услышал стук каблуков, и к нему подошёл Гортаур, наклонился над ним; Мелькор сказал: — Я хочу его увидеть беременным. — Зачем? — ответил недовольно Гортаур. — Бессмыслица. — Ну ты же хорошо это делаешь. — Мелько, он сдохнет, — сказал Гортаур. — Он просто сдохнет. Это тяжёлое испытание даже для здорового квенди. Тебя такой результат устроит? — Мне будет только приятно, если он сдохнет таким образом, — ответил Мелькор. — Давай, работай. Найди на это время. Это меня порадует. Элеммакилу уже было безразлично, что с ним будет, и лёжа в лаборатории Саурона, пока Натрон мыл его, он спросил: — Люди говорят, ты спишь с ним. Как ты можешь? Тебе разве не холодно? Не противно? Натрон вышел; Саурон никому не позволял наблюдать сам процесс изменения. И неожиданно Саурон негромко, ровным голосом ответил Элеммакилу — видимо, полагая, что тот не переживёт этой муки: — Это сейчас так. Раньше было лучше. Сейчас всё стало очень плохо. Особенно после Валинора. Элеммакил понял. Гортаур достал сверкающий нож и покрутил его в пальцах, фыркнув: — Механическая, как же. Самая настоящая. Забеременеешь и родишь, как миленький. Он добровольно согласился зачать ребёнка, в очередной раз поверив обещанию Мелькора. Мелькор обещал, что его оставят в покое на время беременности. На этот раз ему не солгали: его действительно оставили в покое. Он оказался совершенно один в каменном мешке, куда раз в день приносили еду. Хорошо хоть Натрон его пожалел и перед тем, как Элеммакила увели из лаборатории, дал ему длинную тёплую рубашку — холод не мучил так сильно. Лишь раз к нему пришёл сам Мелькор; Элеммакил после этого пролежал несколько дней в беспамятстве и был уверен, что дитя погибло. Но ребёнок в его чреве выжил; придя в себя, Элеммакил ощутил исходившие от него ужас и растерянность. Он оставался в полном одиночестве и во время родов, и после них. После перестали даже приносить еду; кормить ребёнка ему было нечем, кроме своей собственной крови. А потом ему сказали, что его подарят Маэглину.

***

— А кто же отец-то? — спросил Маэглин не без сочувствия. — Ломион, я не знаю, — ответил Элеммакил. — Не знаю. Какой-то пьяный негодяй. Он не видел его совсем: ему завязали глаза, его собственное лицо закрыли, и он понимал, что тот, второй тоже его не видел. Элеммакил сознавал, что это было сделано со злыми намерениями, но в тот момент он испытал облегчение: ему было легче захотеть того, что потребовал от него Мелькор, не видя чужого лица. Когда тот схватился за его руку, потеряв равновесие на высоком ложе, Элеммакил осознал только, что незнакомец смертельно пьян и намного сильнее его самого. Он не знал, кто это был: на его вопрос никто не ответил, и ему оставалось только гадать, был ли это прислужник Саурона (может быть, сам Натрон или кто-то ещё?) или же такой же несчастный пленник, как он сам, которого вынудили стать насильником, и, ещё хуже, отцом ребёнка, которого он не мог воспитать. Правда, со временем Элеммакил понял, как тот выглядел. Сын, которому он дал имя Рингил, был очень красивым и послушным ребёнком, но внешне у него не было совершенно ничего общего ни с самим Элеммакилом, ни с кем-либо из его родных.