***
Через четверть часа Гватрену стало совсем не до смеха. Из кабинета Гортаура ещё одна потайная дверь, о существовании которой Гватрен не знал до сих пор, вела в глубокий подвал. Гортаур открыл ключом сначала деревянную, а потом, ещё на один пролёт ниже, — и железную дверь. За ней царил чудовищный, невероятный холод; Гватрену стало дурно. Натрон с сочувствием посмотрел на приятеля и накинул ему на плечи тёплый плащ, который нёс на руке — предупредить его заранее, о том, куда они идут, он не посмел. Подземный зал был освещён странными круглыми светильниками, похожими на линзы. В стеклах сиял холодный, зелено-голубой огонь; от них не исходило ни капли тепла. Они не могли видеть весь зал, хотя и было понятно, что он огромен: зал был разгорожен деревянными перегородками на отдельные камеры, входы в которые были закрыты чёрными, коричневыми и красными занавесями. Гватрен, знакомый с методами работы Саурона, догадался, что за ними скрываются рабочие места и образцы разных типов — но какие? Длинный проход между занавесями привёл их концу зала; нечто вроде сцены было завешено огромным коричневым покрывалом с золотым орнаментом в виде спиралей. Саурон подошёл к занавесу, потом помедлил и с улыбкой подошёл к другому занавесу справа, чёрному, и отдёрнул его. — Это нолдор, которые замёрзли во время перехода через льды, — шепнул Натрон Гватрену. За стеклом лежали несколько тел. Юная девушка в сером платье, свернувшаяся клубочком, спокойно закрывшая глаза — скорее всего, замёрзла во сне. Полураздетый юноша с почти белыми косами и выражением дикого страха и отчаяния на лице — что случилось с ним? Потерял рассудок и убежал в ледяной лабиринт? — Как ты собрал их? — спросил Гватрен. Сначала Майрон ничего не ответил. — Есть место, откуда хорошо просматривается северный океан; там я ждал моего господина, — сказал он наконец. Он помнил, как столетиями приходил на огромную чёрную скалу, ловя на гранях голубых и лиловых льдин отблески серебряного света Тельпериона из-за моря. — Когда Мелькор возвратился, я продолжал приходить туда. Если сюда доходили отсветы Деревьев Валинора, думал я, то здесь из Валинора можно ждать опасности. Я заметил их приближение примерно за месяц до того, как нолдор достигли берега Средиземья. Потом прошёл обратно по их следам почти до северного берега Валинора, собирая интересные образцы. Нашёл, кстати, десятка два книг, которые им пришлось бросить. А вот мой самый лучший экспонат, который я приобрёл через два дня после того, как начал следить за ними. Саурон снова задёрнул чёрный занавес, подошёл к «сцене» и открыл её. Перед ними было нечто похожее на огромное зеркало, из тех, что бывают в королевских дворцах — одна золотая рама в центре и две сбоку поменьше. Только это было не зеркало, а стекло. За стеклом была ночь. Там простирался лазурный свод, усеянный звёздами; полупрозрачные ледяные глыбы отражали зелёные и голубые лучи; в воздухе крутились чистые, лёгкие снежинки. В десяти шагах от них вздымалась чёрная скала со странными перламутрово-алыми прожилками; у её подножия лежали огромные ледяные осколки — словно бы разбилось зеркало или хрустальный шар. Острый, как меч, ледяной клин устремлялся вниз, вонзаясь в висок распростёртому на снегу эльфу; на лице его, казалось, застыла липкая, блестящая алая кровь, которая стекала в лёд розоватыми брызгами. — Это младший брат Тургона, — сказал Натрон тихо. — Аргон. Он был таким же высоким и тонкокостным, как Тургон, но его лицо выглядело намного более юным; его брови были гуще, а губы — полнее, чем у Тургона. Длинные, ниже пояса, чёрные косы были перевиты нитями речного жемчуга; одежды из тёмно-синей тёплой шерсти были расшиты серебром и усыпаны ограненными в виде звёзд бриллиантами и опалами, которые словно бы отражали небо вверху. Но, присмотревшись, Гватрен увидел, что звёзды были разными: на одеждах юноши был вышит «серп Валар» — семизвездие Валакирки; на небе в мире за стеклом его не было; не было там и звёздного мечника Менельмакара. Надо льдом глухо светились Лумбар, Анаррима, синий Хеллуин и несколько странных розоватых звёзд, которых не было на настоящем северном небосводе. — Они что, через льды шли в таких одеждах? — спросил Гватрен. — Одежду со звёздами я сшил, — пояснил Натрон, — для красоты. Саурон отворил боковую дверь и жестом пригласил Гватрена и Натрона пройти внутрь. Здесь уже было заметно, что небо не настоящее — свод из тёмно-синего лазурита, звёзды оказались странными светящимися камнями, похожими на тот, что хранился в кабинете Саурона. Гватрен увидел, что снег кружится внутри, не касаясь «земли»; потом он чуть не вскрикнул от ужаса, увидев, что стоит на толще льда, из которой наружу торчит кисть руки. В прозрачном льду было видно тело молодой светловолосой женщины в голубом платье и платке, которая словно всё ещё пыталась выплыть на поверхность. — Людям такое нравится, — не без самодовольства сказал Гортаур, заметив его испуг, — перед обеими великими битвами, где мы одержали победу, очень полезно было показать им, что Аракано, отважный сын Финголфина, именем которого нолдор называют своих сыновей, находится здесь, в моей власти. И это ведь красиво, правда? Не то, что… ну ладно. — Это лишь тело, — заметил Гватрен, — какое это может иметь значение? — Это не совсем так, милый Гватрен, — ответил Гортаур. Он протянул руку к льдине, которая, казалось, вонзилась в голову Аргона, и та рассеялась мгновенно: её не было, это была лишь иллюзия; исчезли и струйки крови на лице. Висок Аргона выглядел, как заштопанный чулок: он был затянут лёгким переплетением серебряных с виду проволочек-нитей. Саурон коснулся его головы кончиками пальцев; с них, казалось, сошли какие-то белые и голубые искры. Аракано открыл глаза; большие, серые, светлее, чем у Тургона. Его губы шевельнулись, сначала беззвучно; потом он выговорил: — Atya… atya… ní… eváquetië… ilyë anyarië… apsenë…* — Что… что это значит? — спросил Гватрен. — Понятия не имею, — пожал плечами Саурон. — Я могу восстановить отдельные телесные функции, но его мозг непоправимо повреждён. Видимо, это было настолько важно для него, что он может повторять это даже почти без участия сознания. — Я раньше этого не слышал, — заметил Натрон, — слышал только «отец». Как ты думаешь, это связано с… убийством Финвэ? — Возможно, — ответил Саурон. — Но это не похоже на признание в убийстве. Он сожалеет, что, узнав что-то, отказался что-то сделать и рассказал об этом, или рассказал не тому, кому следовало. Это может относиться к чему угодно. В конце концов, нолдор провели во льдах Хелькараксэ много месяцев. Он мог чувствовать себя виноватым, например, в том, что отказался пойти кого-то спасти. Но у меня есть и несколько весьма драматических теорий: например, Маэдрос мог делать ему непристойные предложения, он отказался, рассказал об этом Фингону, и тот убил брата из ревности. Хотя на Фингона это не похоже, конечно. Ладно, Натрон, бери его и пойдём наверх. Саурон выпрыгнул из сцены, изображавшей Хелькараксэ и вдруг с каким-то почти радостным взвизгом щёлкнул пальцами. В нескольких шагах от них внезапно распахнулся чёрный занавес; Натрон и Гватрен тоже вскрикнули — там за освещённым стеклом было огромное, чёрно-зелёное чешуйчатое существо с костяными выростами-веерами на голове: распахнув пасть, в которой мог бы стоять квенди ростом с Тургона, оно словно бы рвалось в зал. А на фоне витрины оцепенел Андвир, который, видимо, пробрался сюда, чтобы проследить за ними. Саурон мгновенно бросился к нему и схватил за шиворот. — Из-за тебя такой прекрасный экспонат придётся испортить, поганец, — сказал айну. — Я поверить не могу — неужели Владыка обещал дать тебе денег на игру? — Д-д-да… — выговорил тот. — Я д-д-должен… д-д-двадцать три раза подряд п-проиграл… Саурон резким движением распахнул закрытый каменной крышкой ящик рядом со стеклянными саркофагами замёрзших нолдор. Там лежал мужчина-эльф с рыжеватыми волосами, у которого осталась только половина лица; грудная клетка была разворочена, руки и ноги наполовину отсутствовали — его обглодали белые медведи или волки. Для показа он, конечно, не годился. Саурон швырнул Андвира в этот саркофаг, захлопнул и запер его. Изнутри послышался отчаянный стук, но Саурон лишь усмехнулся. — Ты проигрался окончательно, любезный, — сказал он. — Я могу попробовать разморозить одного из квенди, но ты, когда я следующий раз открою крышку, будешь годиться только на собачий корм.***
— Давай, Гватрен, быстро переодень его в эту изумрудную одежду Тургона, та, зимняя, не годится. Жемчуг из волос тоже вынь, это ни к чему, — приказал Саурон. — Натрон, отнеси зимние вещи и жемчуг вниз, потом переоденем кого-нибудь и замаскируем под Аргона, с мёртвым телом это легче. Гватрен, ну можно было хоть не порвать нитку с жемчугом? Маэглин, ты как раз кстати, давай, быстро собирай жемчуг, владыка скоро будет здесь. — А это кто? — недоуменно спросил Маэглин. — Твой дядя, — отрезал Саурон. — Нет, ну серьёзно, а? — Это твой дядя Аракано, очень приятно, будьте знакомы; кстати, на Хелькараксэ у него отморозило мозги, поэтому он не сможет с тобой поздороваться. — Ну и ну, — сказал Маэглин. Саурон сделал несколько лёгких движений руками. Аргон изменился; распущенные волосы стали чуть менее густыми и длинными, брови тоньше, овал лица — чуть более круглым. Ещё одно движение — и Аргон окончательно обратился в Тургона. Это были не только телесные черты Тургона: на лице младшего сына Финголфина теперь был отпечаток всей скорби и муки, которые пришлось пережить среднему. Маэглин подумал, что изменение своего и чужого облика, на которые, как он уже знал, способен Саурон, является не просто маскарадом, переодеванием в чужую одежду — это своего рода театр, где используются и грим, и костюмы, и слова, и декорации, и где зрителя «обманывает» не только актёр, но и всё, что окружает его. И Мелькор увидел то, чего хотел Саурон: он увидел Тургона, одетого в расшитое серебряными звёздами изумрудное платье, безвольно опустившего голову и руки; Маэглин, стоя на коленях, снимал с него туфли и чулки, как будто действительно только что вернул дядю с прогулки по горам. Мелькор, подойдя, слегка ударил его по подбородку; голова эльфа откинулась назад; Мелькор сжал пальцами его белое горло, будто хотел сломать его и потом сказал: — Ты меня слышишь, сын Финголфина? — Áva carë… heca… a rehtië…** — тихо и жалобно ответил Аргон. — Прекрасно, — сказал Мелькор. Он ещё раз взглянул в глаза Аргону и сказал, обратившись к Маэглину: — В таком виде пусть гуляет, где хочет. Маэглин радостно потёр руки, как будто бы всё случившееся было целиком его заслугой, и обратился к Саурону: — Ну может мне как-нибудь… ну… — Что, Маэглин? — спросил Саурон. — Ну может, нам как-нибудь ещё это… детей завести, — он с опаской огляделся, но Эола не было видно: Эолин и Эолет увели маленького Рингила поиграть, подальше от Мелькора. Элеммакил в этот момент расчёсывал и заплетал длинные тяжелые локоны Аргона. — Дядя Аргон же это… ну ему всё равно как бы. Тебе и легче будет с ним работать. Гортаур обернулся к Маэглину. Натрону показалось, что он сейчас закричит, но он разозлился молча. С ужасом Натрон увидел, как задымились вышитые им гобелены на стене; треснул и разлетелся стеклянный кувшин на столике, в котором внезапно вскипела вода; наконец, шкафчик с лекарствами, который поставили здесь когда-то для Тургона, взорвался; комнату наполнили резкие пряные запахи трав, спирта и плесени — некоторые настои за несколько лет успели испортиться. — Маэглин…- начал Гортаур. — Майрон, — сказал с улыбкой Гватрен, — Майрон, послушай: я, конечно, понимаю, что ты — айну, а Маэглин — идиот, но под этой крышей кроме вас двоих находятся и другие разумные существа. Если вся башня рухнет… — Ах, да, — проворчал Гортаур, — конечно. Разумеется. Так вот, Маэглин: ещё одно слово на эту тему — и детей у тебя уже никогда не будет в принципе. Ты меня понял? — Да почему же, что я такого сказал? — Маэглин недоуменно оглянулся. Гватрен в ужасе зажмурился. — Ты же… — Потому что хватит! Вот Элеммакил со мной согласен, по глазам вижу, — ядовито заметил Гортаур. — Хотя… если ещё и Аргон… вообще интересно было бы и третьего брата… ну любопытно просто… для опыта… Интересно, возникала ли бы, например, тошнота, и в какой мере… Если всё дело в близкородственном скрещивании… или наоборот… Но тогда для эксперимента в качестве отца надо бы привлечь кого-то постороннего, лучше даже из синдар, — при этих словах Гортаура Маэглин с опаской посмотрел на Гватрена, который невинными голубыми глазами глядел в потолок. — В общем, Маэглин, мне это просто больше не интересно. Такой ответ ты можешь понять? Кстати, а Элеммакил тебя чем не устраивает, я не понимаю? — Элеммакил при этих словах вздрогнул и уронил расчёску; когда он за ней полез, ему очень захотелось остаться под столом. — Вы же можете иметь детей. — Нет, — страдальчески воскликнул Маэглин, — мне нужен только мой дядя. Ну что же вы все никак не поймёте! — Маэглин хотел хлопнуть дверью и выйти, но заметил на столе миску с оставшимися пирожками и захватил её с собой, отчего его уход со сцены выглядел не столь трагично, как ему хотелось бы. — Мда, — сказал Гортаур, — повезло тебе, Элеммакил, что у Маэглина так хреново с эльфийскими и прочими родословными. Он даже не помнит, что ты — двоюродный брат Тургона, и, в общем-то, тоже его дядя. Кстати, Гватрен, я тебе разрешаю: если Маэглин будет тут распускать руки и всё остальное без цели оставить дядю в интересном положении, можешь сломать об него пару стульев. — Почему? — Маэглин снова всунулся в комнату. — Он же всё равно ничего не… — Потому что, во-первых, меня тошнит от мысли, что ты получишь удовольствие, во-вторых, ты всё равно удовольствия получать не умеешь. А я не люблю бесполезных телодвижений. — Ну и ладно, — ответил Маэглин. — Элеммакил, может, пойдём, покушаем? ..