The end of man is knowledge, but there is one thing he can't know. He can't know whether knowledge will save him or kill him. He will be killed, all right, but he can't know whether he is killed because of the knowledge which he has got or because of the knowledge which he hasn't got and which if he had it, would save him. Robert Penn Warren. All the King's Men Цель человека — знание, но одного он не может узнать: он не может узнать, спасет его знание или погубит. Он погибнет — будьте уверены, — но так и не узнает, что его погубило: знание, которым он овладел, или то, которое от него ускользнуло и спасло бы его, если бы он овладел им. Роберт Пенн Уоррен. Вся королевская рать
Час смешения света прошёл. Сияние Лаурелин с трудом пробивалось сквозь туман и серые облака. Финдекано провёл ладонью по волосам, почувствовав мельчайшие капельки дождевой мороси. Он не мог понять, почему ему так грустно и тревожно. Да, он забыл, что сегодня день зачатия Морьо, и не захватил для него никакого подарка. Морьо обидится. Но ведь это может сделать и Аракано в следующий раз. К тому же Финвэ наверняка ему что-то подарит. Фингон, как всегда, с теплотой подумал о дедушке. Все эти годы, которые сыновья Феанора провели на севере, в Форменосе, Финвэ каждое утро оставлял у двери комнаты каждого из внуков что-нибудь приятное и вкусное — яблоки, печенье, пирожки, как будто они были маленькими детьми. А тому, у кого был день зачатия, полагалась большая ваза с самыми большими яблоками и с подарком. Он соскочил с коня, привязал его в знакомом месте, у трёх высоких дубов и пошёл пешком. У дороги стоял Майтимо. В последний раз Фингон встречался с ним три месяца назад: Тургону в его новом хозяйстве была нужна помощь старшего брата, и за письмами ездил Аргон. В дороге Фингон думал, как подойдет к нему, поздоровается, возьмёт за руку и они пойдут к дому вместе. Ведь сейчас не от кого прятаться — дядя Феанор ещё накануне уехал на праздник. Майтимо сложил руки на груди и смотрел туда, откуда должен был приехать он, Фингон. От того, что они так давно не виделись, Фингон с каким-то особенным отчаянием осознал, что они не вместе, что единственное существо, которое он может любить, никогда не будет рядом с ним. Сознание ужасной неправильности того, что им приходится расставаться так надолго, того, что потом разлука может стать ещё длиннее, стало невыносимым. И он испугался. Он подумал, что сейчас может просто не выдержать этой встречи и сделать что-нибудь безумное. «Потом, — подумал Фингон. — Потом. Потом, когда я заберу письмо. У нас будет время поговорить. Он меня проводит…» Фингон поспешил к дому, обойдя дорогу по боковой тропке. С той стороны, где находились покои Финвэ, Форменос почти ничем не напоминал крепость; Феанор, говорили, не хотел, чтобы его отец чувствовал себя, как в тюрьме. Стена была не слишком высокой; за ней был склон, поросший мелкими деревцами полудикой вишни, корявыми от ветра яблоньками и колючими зарослями ежевики. С балкона в любимой комнате Финвэ открывался великолепный вид на этот густой северный сад. В саду под большой яблоней стоял для него стол и скамейка; за этим столом он иногда обедал и под руководством Майтимо в последнее время начал учиться читать и писать. Фингон легко перебрался через стену; проверил, не расстегнулась ли сумка для писем и пошёл к дому. Он хотел было подать деду условный знак, постучав по большому дереву под балконом или бросив в окно камушек. Но серая тишина этого дня как-то странно подействовала на него. Фингон замер у маленького фонтана под балконом. Можно было зайти в дом через небольшую дверь в сад, но, прислушавшись, Фингон услышал чьи-то шаги в доме на первом этаже. Он решил забраться на балкон, как уже много раз это делал, по стене и ползучим веткам дикого винограда; если дедушка один — это будет для него сюрприз, если нет — можно и подождать. Фингон заглянул через стекло балконной двери; Финвэ сидел за столом и чистил яблоко. Он уже закончил завтракать, но всё ещё был одет в длинный халат, и его пышные волнистые волосы были распущены. Финвэ был очень пунктуален; посмотрев на водяные часы на полке буфета, Фингон понял, что до конца завтрака осталось ещё около четверти часа: пока не придёт время, он не встанет из-за стола. Фингона снова поразило его собственное сходство с дедом: сейчас, прижимаясь лбом к стеклу, он мог бы подумать, что видит в стекле своё отражение — только у него самого волосы были почти прямыми; конечно, если расплести тугие косы, они становились такими же волнистыми, как у Финвэ, но ненадолго. Фингон уже протянул руку, чтобы толкнуть дверь; она даже чуть приоткрылась, но он не успел ничего сказать деду — тот обернулся к двери в столовую и сказал: — Доброе утро! Ты уже вернулся с охоты? Сейчас ещё так рано… Ты можешь со мной позавтракать. Конечно, сейчас уже не время, но раз у тебя сегодня праздник, я бы хотел побыть с тобой. — Да, я вернулся, — сказал Карантир. Он подошёл к столу, но не сел; выглядел он как-то странно; Фингон увидел, что у него дрожат руки. Он не мог понять, чем Карантир так расстроен — может быть, Финвэ тоже забыл о его дне зачатия? — У меня болит голова. — Ты, наверное, очень много читаешь, как и Атаринкэ, — сказал с мягким упрёком Финвэ. — Это ведь очень трудно. Сидишь допоздна при коптящем светильнике. А потом вы рано встаёте. Даже ничего не ели утром. Так нельзя. Вам же на самом деле не нужно на охоту — это ведь просто развлечение. Можно было бы ещё поспать. — Ты же сам говоришь, что охота — мужское дело, — ответил Карантир. — Я столько раз это слышал. — Да, но так было, когда мы жили в Эндорэ — нашей семье было бы нечего есть, если бы мы не охотились, — возразил Финвэ. — Мы с отцом, как мужчины… — Вы как мужчины, да? — сказал Карантир. - Вы, как мужчины? Ты и твой отец?.. — Да, конечно, — сказал, улыбаясь, Финвэ; он разрезал ещё одно яблоко, вырезал сердцевину и протянул половинку Карантиру. — Тебе понравился твой подарок? … Морьо?.. Карантир ничего не ответил. Он взял яблоко. — Сейчас время совсем другое, — продолжил Финвэ, — и хотя ты и твои братья тоже мужчины, вы уже не должны… Карантир швырнул яблоко об стол. Оно покатилось, крутясь, по столешнице и упало на пол. Юноша дёрнулся, чтобы подобрать его, но как-то осёкся, сжался; он болезненно сжал пальцы и сказал: — Не обязаны? Не обязаны, да? Я всё время обязан… всё время… потому что я тоже Финвэ… Всё из-за тебя — из-за тебя я должен быть очередным Финвэ… четвёртым, пятым, какая разница… Кому какое дело?! — закричал Карантир. — Кому какое дело?! Кому какое дело, что я не мужчина? — Морьо… — Финвэ встал из-за стола и хотел пойти ему навстречу; он всё-таки по привычке посмотрел на водяные часы: завтрак уже почти закончился. — Ты ведь на самом деле знаешь, что я девушка?! Ты же знаешь, да? Ты же это прекрасно знаешь? Зачем ты мне всё это говоришь? Ты же знаешь, что мне приходится жить в чужой одежде, да что там — в чужом теле, раз отцу нужен ещё один сын? Ещё один Финвэ?! Фингон схватился рукой за горло. Ему не хватало воздуха. Да, он и сам должен был понять; должен был — отдельные слова, намёки; шутки, вскользь брошенные фразы… — Морьо, о чём ты говоришь? Как… не может быть… — Финвэ положил нож на край стола; он хотел протянуть Карантиру руку, коснуться его, — но замер, боясь ещё больше его разозлить. — Пожалуйста… твой отец мне не рассказывал. Я ничего не понимаю. Карантир недоверчиво посмотрел на Финвэ. — Тебе рассказать? У дяди Ноло как раз родилась Аредэль — она ведь на несколько недель старше меня. Его четвёртый ребёнок. Дочь. А мать ждала пятого. Меня. Отец был так уверен, что будет сын; он хотел сына, ещё одного Финвэ… наверно, думал, что уж теперь ты его будешь любить больше, чем дядю Ноло… Вот и всё. В дождливое, но тёплое утро, когда родился Карантир, Феанор появился на пороге дома младшего брата. Нолофинвэ спросил, как Нерданэль, спросил — «а как твой сын?». Во время беременности жены Феанор не раз говорил о будущем ребёнке, как о мальчике, который должен был быть уже седьмым Финвэ в семье. И Феанор ответил: «Мой сын?.. Сын… да, мой сын тоже чувствует себя прекрасно». — А что же твоя мама? — потерянно спросил Финвэ. — Мать знает, конечно, но мы с ней никогда об этом не говорили. Кроме Макалаурэ, меня никто не любит… Отец попросил его следить за тем, чтобы никто ничего не узнал… он меня вырастил… Вы все меня ненавидите. И ты меня ненавидишь. Я же знаю. — Морьо… прости меня… нас… — Финвэ, наконец, осмелился протянуть руку и коснуться волос Карантира. — Прости… Я тебя очень люблю. Очень. Почему ты говоришь, что тебя все ненавидят? Я тебя люблю. Майтимо любит. Близнецы очень любят тебя. И Ноло, и Анайрэ, и Финьо тебя любят, я знаю, а Аракано тебя просто обожает. А твой отец просто сначала говорит, а потом думает — он может в раздражении наговорить такого, что потом даже не может вспомнить, что сказал, и сам об этом очень жалеет. Меня радует, что ты девочка, Морьо — у меня ведь была сестра, я её очень любил… — Да?! — Карантир топнул ногой. - Да? А кто подбрасывал мне в постель женские вещи? Иголки? Нитки? Женские чулки? Ленты? Кто? Кто подложил мне под подушку окровавленную тряпку, когда я гостил у дяди Ноло? За что?! У меня ведь даже нет обычных женских дел… Отец стал давать мне какое-то питьё, когда это началось… — Что за чушь, — выдохнул Финвэ, — это же очень вредно… может привести даже к смерти… Как это можно?! Пусть только он вернётся… — Да, конечно! — Карантир расхохотался. — Пусть он вернётся! Пусть! Ты ведь ждёшь не дождёшься, правда? Это же вы нас заставляете быть мужчинами! Ты ведь буквально на днях раздевался перед моим отцом донага в его мастерской! Я это видел! Я всё видел; я ещё в Тирионе видел, чем вы занимаетесь… ну что же, Куруфинвэ добился, чтобы ты его любил больше, чем Нолофинвэ, и я прекрасно видел, как именно! У Фингона подкосились ноги; он сел на пол балкона; он больше не видел их, но перед глазами по-прежнему стояло осунувшееся, болезненно покрасневшее лицо Финвэ, с которым он слушал обвинения Карантира. — Морьо… — выговорил тот с трудом, — ты всё не так понял… твой отец просто хотел сделать моё изображение; показать, что он умеет делать скульптуры не хуже, чем твоя мать, он просто просил меня позировать… просто… я уверен, что он всё сможет тебе объяснить, когда приедет… — Отец может объяснить что угодно! — сказал Карантир. — Но за что ты меня так! Отец же уехал вчера днём. Вчера днём! А ты так надо мной издеваешься — при том, что вы с отцом себя так ведёте! За что, что я тебе сделал?! — Карантир начал безудержно рыдать. — Я ничем не хотел тебя обидеть, — сказал Финвэ. — Ничем, Морьо. Ничем и никогда. Я тебя люблю. Морьо, пожалуйста. Живи, как хочешь. Отец тебе ничем не помешает. Если хочешь, я уеду куда-нибудь вдвоём с тобой, и прослежу за тем, чтобы никто никогда не обижал тебя. — Прекрати! — от голоса Карантира задрожали стёкла. — Ты… ты… ты меня… ты мне… у меня сегодня… ты принёс мне яблоки… шарфик… пирог… и под пирогом была окровавленная тряпка! Кто это мог сделать, кроме тебя! Это был твой подарок! Твой! — Морьо… Я тебе клянусь… — сказал Финвэ. Фингон встал — встал, чтобы увидеть то, что происходило в комнате, потому, что ему показалось, что Финвэ, говоря таким голосом, должен встать на колени. Но нет — он по-прежнему стоял лицом к лицу с Карантиром. — Это ты! … Ты! — Карантир был в таком состоянии, что просто ничего не мог услышать. — Морьо… пожалуйста… Я не мог с тобой так поступить. Я никому не разрешу тебя дразнить. Я Ноло об этом попрошу, он же король. Я люблю тебя как внука, как внучку, как самое дорогое дитя. Я дам тебе другое имя — девичье, если хочешь. Пожалуйста, живи как девушка. Пожалуйста. Ты ведь тогда станешь поспокойнее… Последнего слова Финвэ произносить не следовало. Карантир схватил со стола фруктовый нож и с размаху ударил Финвэ. Тот упал. Карантир упал на колени, продолжая рыдать. Из-за стола Фингон больше не видел его — только слышал глухие всхлипывания. Фингон должен был быть в ужасе прежде всего от того, что Морьо поднял руку на дедушку — но и по жуткому выражению лица Морьо, и по тому как он рыдал, Фингон осознал, что случилось самое страшное, то, чего так давно, целые столетия не бывало в Амане — Финвэ умер; с ним случилось то же, что с его женой Мириэль, бабушкой Майтимо и Морьо, матерью Феанора. «Его теперь положат рядом с ней, — подумал Фингон, вспомнив, как лежит тело Мириэль в садах Лориэна. — Но как же его положат, Морьо же разрезал его ножом, как же он будет там лежать порезанный? Из него будет течь кровь?». Он не знал, сколько прошло времени, когда в комнату вбежал Маглор. — Морьо?! Морьо?! Ты… ты… ты… — Да, — выдохнул Карантир. - Да. Я опять. — Что?.. Почему? Тебе не надо было возвращаться домой… как же я упустил тебя… — Подарок, — сказал Морьо. — Там была тряпка. Там была опять тряпка. Тряпка с… кровью. Под пирогом и под яблоками. Сегодня утром. — Нет… — простонал Маглор. — Нет… — Фингон увидел, как они встают, как Маглор судорожно обнимает младшего брата. — Дедушка умер, — потерянно сказал Карантир. — Его больше нет. Меня теперь за это тоже умертвят. Убивать других квенди нельзя, — он уткнулся лицом в одежду брата. — Теперь все узнают, что я девушка. Меня разденут, чтобы посмотреть, а потом убьют. Кано, как меня убьют, ты не знаешь? Кано, пожалуйста. Мне так страшно. Тоже ножом? Мне кажется, дедушке не было больно — ножом. А кто меня убьёт? А если он меня убьёт, то его тоже убьют, потому что он тогда будет убийцей? А кто это сделает? Получается, мы тогда все убьём друг друга, да? И тогда последнему придётся убить себя? Но ведь это же будет очень больно, правда, Кано? Последнему же будет больно? Наверно, нельзя себя убить не больно, а то не поймёшь, убил себя совсем или нет? Может, ты меня убьёшь?.. Это же можно, да? В глазах Маглора был невыразимый ужас. — Нет, нет, не бойся, крошка, — наконец, сказал он. — Крошка Морьо. Тебя никто не убьёт. Никто ничего не узнает. Пожалуйста, не бойся. Это я во всём виноват. Я тебя спасу. Я сейчас всё сделаю, — он наклонился; Фингон увидел, что он снял с пояса Финвэ связку ключей. — Мы сейчас откроем сокровищницу и отнесём его туда. Как будто пришёл Мелькор и убил его. Мелькор же так хотел попасть в Форменос. Хотел отцовские Сильмариллы. — Разве Мелькор может убить? — спросил Морьо. — Так не бывает. Валар никого не убивают… — Неправда, убивают, — возразил Маглор. — Убивают, когда хотят. — Но, Кано, что в это время дедушка мог делать в сокровищнице? Нас увидят… — Все приедут только к обеду. — Кано, ты правда меня любишь? Ты так надолго уезжал в прошлом году… Я думал, ты не вернёшься. Мне было совсем плохо… — Конечно, люблю, Морьо. Ты только не бойся. Я сейчас сниму с него халат… вот видишь… Я сейчас сбегаю в оружейную… подожди тут… или уйди… нет, подожди. Маглор вернулся через несколько минут; в руках у него была кольчуга, пояс и меч. — Ты правда его туда отнесёшь? — спросил Карантир. — Конечно. Вот ключ от ларца с Сильмариллами, я его взял из комнаты Майтимо, и дедушкин меч. Я открою сокровищницу, открою ларец и положу… его, — Фингон понял, что Маглор имеет в виду не ларец, а Финвэ, — на порог. Все подумают, что Мелькор его убил. — Кано, разве можно открывать ларец? Отец нас убьёт… — Даже сейчас Морьо боялся гнева Феанора по поводу Сильмариллов больше, чем наказания за убийство Финвэ — самого дорогого для Феанора живого существа. — Но с Сильмариллами же ничего не случится, я просто отопру ларец. Тогда все поверят, что это Мелькор, — Маглор поднялся и Фингон перестал видеть; из его глаз сплошным потоком полились слёзы, когда он увидел, как голова Финвэ безвольно склонилась на плечо Маглора, увидел, как свисают до пола его длинные волосы и что на нём надета длинная, ниже колен, чужая кольчуга. Ни Маглор, ни Карантир так и не заметили, что на балконе кто-то есть. Когда они вышли, полил проливной дождь; от ветра балконная дверь распахнулась; над головой у Фингона бились занавески; он услышал слабый звон — это разбились водяные часы. К нему под ноги выкатился какой-то маленький свиток, похожий на опавший лист. Он прочёл: дарагой нколо ты наверно удавишся получив эти строги, но ето я тебе пишу… Фингон машинально спрятал дедушкино письмо в сумку, и спустился с балкона — с трудом, ободрав руки о железную ограду. Шатаясь, он пошёл по саду. Но он всё равно не мог поверить в случившееся. Фингон решил посмотреть, действительно ли Маглор сделал то, о чём говорил. Он обошёл дом и незаметно пробрался в своё некогда любимое место в Форменосе — заросли малины и ежевики вокруг старого вяза, который Феанор не стал рубить, обведя вокруг него стену; отсюда была прекрасно видна лестница и дверь в сокровищницу. Он увидел белую рубашку Финвэ, увидел, как блестит начищенная кольчуга — наверно, кольчуга Келегорма, остальные не чистили доспехи так часто; увидел, как по ступенькам вниз льёт вода. И тут он увидел, как в сером и тёмном дворе появилась какая-то фигура в хорошо знакомом ему серебристо-розовом плаще. Гость подошёл к двери в сокровищницу, спустился туда и через секунду его плащ снова замерцал под дождём; в руках у него — или у неё — был тот самый ларец. Фингон хотел вскочить — пусть его сочтут сообщником Карантира и Маглора, пусть, но похищения камней нельзя было допустить, — нельзя было так поступить с Феанором! Фингон хотел воскликнуть: «Артанис, что ты делаешь?!», когда — Финвэ приподнялся со спускавшейся в сокровищницу лестницы, вцепившись пальцами в камни, которыми был вымощен двор; его волосы были пропитаны водой; он протянул правую руку к тому, чьё лицо он должен был, не мог не видеть под серебристым капюшоном и сказал: — Пожалуйста… помоги мне встать… я упал… не помню, как здесь оказался… ничего страшного, просто помоги… Тот, кто держал ларец в руках, не отложил его и не протянул Финвэ руку. Он со всего маху, яростно бросил ларец вниз. Раздался чудовищный звук. В глазах Фингона потемнело — ему показалось, что прямо перед его лицом ударила молния. Освободившись от ларца, убийца Финвэ быстро пошёл по двору; у входа в жилые покои он уронил что-то в грязь, подобрал и побежал дальше. Дождь стал таким сильным, кругом было так черно, что он не видел, как за ним исчез тот, кто был одет в серебристый плащ. Фингон вскочил и подбежал к лестнице, которая вела вниз, к сокровищнице. Залитое кровью, похожее на алую маску лицо Финвэ осталось нетронутым. Но его голова, как и ларец, была разбита вдребезги. Теперь Финвэ действительно был мёртв.***
— А теперь, милые крошки нолдор, — сказал Саурон, — объясните-ка мне, какая мораль у моей сказочки. Какого хрена ваша кузина Галадриэль убила Финвэ?