Loving Longest 2

— Откуда ты всё это взял? — сказал потрясённый Майтимо. — Должно быть… Это бумаги, которые ты взял из той сумки с письмами, да? — Это совершенно неважно, — отмахнулся Саурон. — Главное, что Фингон видел именно это, и у меня в этом нет никаких сомнений. Ну, может, я добавил немного, гм, чувств. Теперь, наконец, вы всё-таки объясните… Но никто не ответил ему. Все смотрели на Карантира. — Морьо… — сказал Маглор дрожащим голосом. — Неужели мы… мы действительно этого не делали? — Нет, вы этого не делали, — сказал Саурон. — Ваш дедушка просто слегка порезался, а потом потерял сознание от вашей наглости, вот и всё. Вы бы ещё любовью при нём занялись. Хотя, если верить тому, в чём ты, Карантир, обвинял Финвэ и Феанора, это бы его не очень удивило. — Пожалуйста, — с трудом выговорил Майтимо, ни к кому не обращаясь. — Да не волнуйся ты, — проворчал Саурон. — Морифинвэ, скажи, пожалуйста: вот ты видел, как Финвэ позировал Феанору в мастерской. Хорошо, я верю. У меня в связи с этим есть вопрос: если ты видел что-то, так сказать, менее невинное, это действительно было в Тирионе? В Форменосе такого при тебе не было? — Да, — ответил Карантир. — В Тирионе. Тоже в мастерской. — Скажем так, я не стал бы биться об заклад, но я думаю, что одним из участников этой сцены был не Феанор или не Финвэ, — сказал Саурон негромко. — Видите ли, в том, что наш Владыка утратил способность менять облик, его больше всего огорчает именно то, что он уже не способен на такие приключения самостоятельно. Он говорил мне, что в Валиноре ему больше всего нравилось именно это: заставлять эльфа поверить, что он (ну, может быть, и она)  — вступает в интимные отношения с родным братом, сыном или отцом, и потом получать удовольствие, видя его стыд и отчаяние. Хотелось бы мне знать, чью роль он играл в этом случае… Так есть ли какие-то предположения по поводу Галадриэль? — Гортаур, — вздохнул Майтимо. — Видишь ли: если Фингон действительно написал или сказал «плащ Галадриэль», то он не имел в виду, что это именно плащ, принадлежащий ей. — Как это? — на сей раз Саурон искренне удивился. — Галадриэль соткала себе необыкновенный серебристый плащ, — объяснил Майтимо. — Ни у кого такого не было. А её отец Финарфин, припомнив тот случай, когда она не захотела дать нашему отцу прядь своих волос, заявил, что она должна, дабы её плащ не вызывал семейной ревности и неприязни, соткать точно такой же для него самого, Феанора и Финголфина. — То есть всего таких плащей было четыре? Тогда всё намного понятнее, — сказал Саурон. — Как — понятнее? — недоуменно спросил Амрод. — Но тогда кто же… — Я никак не мог понять, зачем Галадриэль это сделала, — сказал Саурон. — Я слышал, что она уже тогда собиралась выйти за Келеборна и перебраться в Средиземье. Она совершенно не была заинтересована в гибели Финвэ и тем более — в том, чтобы вместе с ней за море переселялась почти вся её семья. А если это не она, то причину можно найти. Итак, получается, что в доме Финарфина были два плаща, правильно? Значит, ими могли воспользоваться как минимум сам Финарфин, его жена Эарвен, сыновья — Финрод, Аэгнор, Ангрод, Ородрет, естественно, та же Галадриэль, если у неё был свой плащ, да, кстати, и невеста Финрода — Амариэ. Насчёт Келеборна я не знаю. — У нас этот плащ просто лежал в прихожей, — сказал Аргон. — Я уверен, что никто из нас этого не делал, но вообще его мог взять и я, и Финьо, и отец, и мать, и Турьо, и его жена Эленвэ; для моей сестры Ириссэ он был бы длинноват, но, конечно, его можно было и подколоть. Его мог надеть и кто-то из родственников, например, Элеммакил, — он ведь сын маминой сестры, — или кто-то из его братьев и сестёр. — А что с плащом твоего отца, Нельяфинвэ? — спросил Саурон. Маэдрос подумал и ответил: — Насколько мне помнится, отец надел тот плащ, когда поехал в Валимар. Но… конечно, он мог и вернуться. Или же он мог передать плащ Атаринкэ — тот долго его провожал. Ещё одна возможность — я в неё не верю, но такое можно себе представить: отец, если помните, очень не любил ехать с кем-то вместе. Он, честно говоря, ездил верхом плохо, лошади его не слушались, и ему всё время казалось, что они слушаются ещё хуже, если кто-то рядом. То есть Атаринкэ вполне мог надеть его платье, серый дорожный плащ с капюшоном и поехать на его коне, а отец мог вернуться в Форменос. Атаринкэ в тот день на охоте мы практически не видели. Но я не верю, чтобы отец мог причинить дедушке хоть малейший вред… — Нельяфинвэ, а вот представь себе, что Феанор решил, что из-за Финвэ пропали Сильмариллы? — заметил Саурон. - Да, Феанор, скорее всего, не мог сделать такое с заранее обдуманным намерением — но если он вернулся и вдруг увидел, что ларец пуст? Маэдрос промолчал. — Ладно, допустим, я готов исключить Феанора, — продолжил Саурон, — но пока мы не исключаем окончательно Куруфина. Насчёт вас с братом, — он кивнул на Амрода, — я тоже не уверен. Кто знает, что там у вас двоих в голове… — Только вспомнить, как вы при мне швырнули один из Сильмариллов об пол, да ещё и сказали — «надо же, что это за стекло, и не бьётся», — заметил невинным голосом Аргон. — Не может быть, — поразился Саурон. Амрод покраснел. — Я не швырнул, — сказал он. — Он упал. Мы же просто хотели тебе показать, что нам можно их брать… — Ладно, — махнул рукой Саурон, — всё с вами понятно. Итак, Маэдрос, я — предположительно — исключаю тебя, поскольку мы знаем, что в это время ты ждал Фингона на дороге. Я практически уверен, что ты не ушёл бы, пока окончательно не убедился бы, что он не приедет сегодня, а это было бы уже через несколько часов после гибели Финвэ. Мы знаем, чем занимались Маглор и Карантир; поскольку оба были уверены, что Финвэ убит одним из них, они вряд ли бы стали добивать его — он очнулся только, когда особа в плаще подошла к лестнице, и ни у Маглора, ни у Карантира не было причин запасаться этим самым плащом заранее. Я пока не вижу мотива для Келегорма, и, в общем-то, история с ножом скорее оправдывает и его, и Куруфина: если бы кто-то из них видел раненого Финвэ, то один вряд ли стал забирать из Форменоса нож, а другой — принимать его в подарок, если бы можно было заподозрить, что это орудие убийства. — Это означает, что Келегорм продал Мелькору душу лишь для того, чтобы тот привёл в порядок его плоть, — сказал Маэдрос холодно. — А ты ведь расстроен, Нельяфинвэ, по глазам вижу, — сказал Саурон. — Хочешь, я тебя огорчу ещё больше? Келегорм действительно парализован и всё это время ему очень больно. Просто у Мелькора есть способность… думаю, это связано с властью Валар над временем — он может как бы заморозить все физические процессы и вне зависимости от того, в каком состоянии находится тело на самом деле, оно будет двигаться и делать то, что нужно Мелькору. Тоже кукла своего рода, но это, конечно, намного грубее, чем то, что делаю я. Я, условно говоря, склеиваю куклу и меняю её нутро — если это мне нужно — а Мелькор как бы берёт осколки и нанизывает их на ниточку; если он отпускает нитку, это снова груда осколков. На самом деле это очень удобно; я могу это делать, если мне надо сохранить кому-то жизнь во время пытки или ещё зачем-то, но меня хватает от силы часов на шесть-восемь… ну, в крайнем случае, на двенадцать-тринадцать… ну ладно, один раз хватило на шестнадцать — а Мелькор может заставлять такую «куклу» бегать месяцами и годами. Естественно, поскольку всё внутри тела в это время замирает - ну, как растения в земле в мороз — то пока Мелькор заставлял Келегорма вставать и выполнять его приказы, его тело не восстанавливалось, и его выздоровление затягивалось всё больше и больше. Ещё несколько лет на службе у Владыки — и тело Келегорма может никогда уже не восстановиться, даже если Мелькор отпустит его. — И если он перестанет его поддерживать… — сказал сдавленным голосом Келебримбор. — Тогда ему повезёт, если он свалится в таком месте, куда кто-нибудь сможет бросить ему кусок хлеба, — ответил Саурон. — Или не повезёт, — это как посмотреть… Но давайте вернёмся к делу. Звучит, это, конечно, несколько обидно, но я сказал бы, что исключаю Феанора и вас, его сыновей потому, что всё это выглядит хорошо заранее продуманным. Не согласны? Вы все провели в Форменосе, если не ошибаюсь, двенадцать лет. Если кто-то хотел избавиться от Финвэ — это можно было сделать раньше. Конечно, можно подумать, что случилось что-то из ряда вон выходящее, но, например, та же связь Финвэ с Феанором (реальная или разыгранная Мелькором, сейчас это неважно) имела место ещё в Тирионе. — Но ведь Морьо просто… вышел из себя, — сказал тихо Маглор. — Разве это задумывалось нарочно?.. — Конечно, — ответил Саурон. — Морифинвэ, ты знаешь, кто подбрасывал тебе чулки и тряпки в Тирионе? — Да, — Карантир кивнул. — Сыновья Финарфина — Ородрет и Ангрод — или Аэгнор. Я в этом уверен. В Форменосе я стал сомневаться… но позже, уже здесь, в Средиземье, Финрод подтвердил мне, что его братья устраивали такие… шутки. — Ну, ты всегда… — начал Амрод. — Дядя Карантир, — сказала молчавшая до сих пор Финдуилас. - Там, в чертогах Мандоса, дядя Ангрод и мой отец сказали мне попросить у вас прощения за всё. Сейчас, там… они страдают из-за этого… Если бы они только знали, что вы на самом деле девушка, они не стали бы этого делать. Им просто казалось, что раз вы такой красивый, невысокий и… ну, скромный, то это смешно. — Хорошо, — кивнул Гортаур. - Но, Карантир, ведь и в Форменосе в твоей комнате ещё до дня зачатия тоже появлялись всякие женские иголки, заколки и прочая ерунда? Это началось сразу после переезда? — Нет, — ответил Карантир. — Сначала всё было хорошо. Это началось где-то за год до… того, о чём ты рассказал. Я сначала думал, что это кто-то из тех, кто забирает письма. Аракано или Финрод. Аракано мне поклялся, что это не он, и я… помнишь, я попросил тебя, Майтимо, чтобы сыновья Финарфина больше не приезжали к нам. Но даже зимой, когда всё кругом по пояс занесло снегом и приехать не мог никто — я зашёл в комнату, и на спинке кровати была повязана красная лента… — Почему ты мне ничего не говорил? — Маглор подошёл к Карантиру и сжал его ладонь в своих; тот не ответил на его жест, продолжая смотреть куда-то в сторону. — Не знаю, как тебе сказать, Кано, — ответил Карантир. — У меня было такое чувство, что если это вы — мои братья, моя семья… может быть, отец… что у вас есть право так поступать со мной, мне некуда деться и я не вправе жаловаться. — Так кто же делал это в Форменосе? — спросил Гортаур. Маэдрос думал, что ответа на этот вопрос не будет. — А это я, — сказал Келебримбор. — Как это — ты? — Маэдрос настолько растерялся, что сел на диван рядом с Сауроном. — Ты же… — Карантир тоже был потрясён. — Ты… ты же… сын Атаринкэ?.. — Подожди, — Маэдрос, наконец, пришёл в себя. — Тебя же не было в Форменосе. Я же жил там, а ты нет. — Нет, я там жил, — Келебримбор доброжелательно улыбнулся всем. — Несколько месяцев, а может, и больше. Отец очень по мне стосковался, приехал за мной и забрал с собой в Форменос. — Где ты мог жить там? — спросил Маглор. — А я жил в покоях дедушки Финвэ, — ответил Келебримбор. — Да, вот это мне уже не проверить, — фыркнул Маглор. — Всё-таки в каких-то странных местах ты живёшь. Так Финвэ знал, что ты там? .. — Нет, — ответил Келебримбор. — Этого просто не могло быть, — сказал Маэдрос. — Я жил в комнате этой самой… Индис, его второй жены, — объяснил Келебримбор, — понятно же было, что она не станет приезжать в гости к Феанору. А прадедушка ведь всё делал каждый день одно и то же, по часам. Вставал в пять утра, а я вставал на полчаса позже. Он позавтракает — я мог через полчаса идти в столовую и тоже позавтракать. Отец мне там оставлял в буфете молоко, сыр и печенье, или ещё что-нибудь. Он выйдет из тренировочного зала — тогда я могу туда зайти. В общем, я просто переходил из комнаты в комнату, туда, где его в это время не было. В мастерской отца я проводил довольно много времени — туда изредка заходил дедушка Феанор, но он меня ни разу не заметил, или, по крайней мере, не обратил внимания. Так меня никто в Форменосе и не увидел, я думаю. Я, кстати, видел вас, дядя Канафинвэ и дядя Морифинвэ: когда я в тот день вошёл в столовую, вы стояли у стола и смотрели на что-то на полу. Только я из-за скатерти не заметил, на что. Думал, что-то уронили… — А потом? — спросил Маэдрос. — Я вернулся к себе в комнату, решил подождать обеда. Потом потемнело, я услышал шум, выглянул во двор, увидел вас всех с факелами. Я понял, что что-то страшное случилось… Потом вы уехали. Видел, как другие нолдор хоронили Финвэ. В буфете ещё была еда, я ел. А вообще я всё время лежал в постели и плакал. Не знал, что дальше делать. Потом приехали отец и дядя Туркафинвэ… то есть Келегорм, — Келебримбор тяжело вздохнул. — Отец сказал, что в основном из-за меня приехал, очень боялся за меня, думал, может, меня тоже убили. — Так объясни мне, милый, ты зачем всю эту дрянь дяде, ну или тёте, неважно, подбрасывал? — спросил Гортаур. — Тряпку тоже ты подложил? — Да, — сказал Келебримбор. — Мне сказали, что в доме Финвэ так принято и все так делают. И что надо в этот самый день зачатия обязательно эту самую тряпку с кровью положить, поскольку он принц нолдор и королевской крови. — Ты знаешь, Нельяфинвэ, — Саурон дружески наклонился к Маэдросу, — мне кажется, ему всё-таки нельзя доверять покупать еду на рынке. Кто его знает, что ему могут продать. Хоть Карантира, что ли, посылайте. Келебримбор, дружок, а кто тебе это сказал? — Один мальчик, — пояснил Келебримбор. — Высокий такой, в чёрной одежде с зелёными пуговицами. Он очень интересовался Сильмариллами и вообще про дедушкины работы расспрашивал. Я даже ему отдал несколько заготовок, которые были испорчены или не подошли… — Я знаю этого мальчика, — сказал Саурон. — Он до сих пор интересуется Сильмариллами. Даже на голове их носит. Я полагаю, бессмысленно спрашивать тебя, не убивал ли ты прадедушку; ты, наверно, ответишь что-нибудь вроде «а мне сказали, что у нолдор принято, когда прадедушке исполнится три тысячи лет, разбивать ему голову». — Благодаря… благодаря отцу, — тут впервые за всё это время они услышали злобу в голосе Келебримбора, — я вырос среди тэлери. Мне неоткуда было знать, что принято у нолдор и как они живут. Я даже ни разу не разговаривал с прадедушкой. Я один раз разговаривал с Феанором, и он не знал, кто я. Нет, я не причинял никому из семьи зла. — Значит, Моргот… — начал Маглор с некоторым облегчением в голосе. — Поменьше имён, Макалаурэ, — скривился Саурон. - Да, он так или иначе это устроил — но устроил руками нолдор. Вопрос только в том, из кого же из потомков Финвэ в конечном счёте вылезло самое худшее. Убийца намеренно, я бы сказал, цинично, надел этот самый «плащ Галадриэль», прекрасно зная, что эта вещь есть у всех трёх сыновей Финвэ. При этом по меньшей мере плащ Финголфина не хранился взаперти, а Финголфин на тот момент был королём, и, полагаю, в Валиноре, как и здесь, его дом был всегда открыт для всех, кто хотел его видеть. Морифинвэ постоянно и расчётливо выводили из себя, подбросили тряпку на его день зачатия, стараясь вызвать у него самые крайние проявления гнева. Скажи, пожалуйста, — обратился Саурон к Карантиру, — если тогда Маглор действительно сказал тебе: «ты опять» — было ли так, что ты пытался причинить близким вред физически? — Морьо, не отвечай ему, — сказал Маглор. — Да, — ответил Карантир. — Тебя, Кано, всё равно при этом не было. Дома был только Тэльво. Он… он спас… Нерданэль. Но после этого она решила от нас уехать. Понимаете… она сказала, что я ничего не делаю. Действительно ведь… когда речь шла о Сильмариллах и ларце, ты, Майтимо, делал камни вместе с отцом, Макалаурэ — обрабатывал материалы для оболочки, Келегорм сделал венец, в котором отец носил их в Валиноре, Куруфин — стенки ларца, младшие — замок. А мне… мне ничего не позволяли делать. Ничего. — Морьо, — сказал Амрод. — Отец просто о тебе заботился. Берёг тебя. Я теперь понимаю, хотя тогда не осознавал. Он, наверное, думал, что ты — слабая девушка… — Ну и ну, — сказал Саурон. — Женщины не слабее мужчин, а часто и сильнее; у вас, квенди — уж точно. И во всём, чем занимался Феанор, физическая сила почти никакой роли не играет. — Отец всё время помнил о Мириэль, о том, как она устала от жизни, — возразил Амрод. — О сестре Финвэ, которую тот потерял… Отец не хотел… — При чём тут сестра Финвэ, — отмахнулся Саурон, — она упала с дерева, это был несчастный случай. И вообще, если эльфийская дева не рожает Феаноров, не лазает на ёлку и не связывается с человеческим отребьем, — он выразительно посмотрел на Финдуилас, — у неё есть все шансы дожить до конца Арды. Многие Перворожденные эльфы ведь живы до сих пор. И кстати, о замке, на котором ты, Амрод и твой брат, изобразили предводителей Второго рода эльфов: кто-нибудь видел его у Фингона или слышал его рассказ о том, как он его вырезал из ларца? — Но если ты сам слышал или читал рассказ Фингона, то… — Майтимо замолчал. — К сожалению, — Саурон развёл руками, — здесь моя сказка закончилась. Я не знаю, что именно Фингон увидел внутри сокровищницы. Я не знаю, что заставило Фингона вырубить замок из стенки ларца. И, кстати, я не знаю, случайно ли убийца что-то выронил во дворе, действительно ли убийца это подобрал и куда потом эта вещь делась. Кроме того, когда Мелькор и Унголианта появились в Форменосе, на полке в сокровищнице был фонарь. Куда он делся? Кто-нибудь ещё его видел? И Маэдрос, и Маглор, и Амрод вынуждены были ответить отрицательно. Карантир, подумав, тоже покачал головой. — Я потом заходил в сокровищницу — уже после того, как дедушку унесли, — сказал Келебримбор. — У меня свечка была, фонарь бы в такой темноте пригодился. Фонаря точно не было. — Итак, — подытожил Саурон, — скорее всего, эта ситуация была так или иначе просчитана заранее и убийца, действуя в сговоре с Мелькором, предусмотрел несколько вариантов развития событий на день зачатия Карантира, когда Феанора как раз — очень кстати — не было дома. Либо Карантир выходит из себя и Финвэ решает покинуть Форменос: тогда убийца каким-то образом забирает у него Сильмариллы по дороге (обманом или просто крадёт) и отдаёт их Мелькору. Либо и должно было случиться то, что случилось, и тогда сокровищница тоже становилась доступна. Вероятно, что расчёт был и на то, что по меньшей мере Финвэ знаком с убийцей и доверяет ей или ему. — Но если бы Финвэ просто уехал из Форменоса, камни могли бы остаться в сокровищнице, — сказал Маглор. — Я так не думаю. Ведь ты же помнишь, что ключ от сокровищницы был только у Финвэ, — возразил Амрод. — Покинув Форменос, он должен был, конечно, в таком случае передать ключ нашему отцу, но, скорее всего, Финвэ не стал бы при этом оставлять камни в сокровищнице — даже запертой — без присмотра, если бы сам уезжал оттуда, тем более насовсем. Я думаю, Финвэ забрал бы для верности и камни, и ключ. А ларец… — С ларцом сложнее, — сказал Саурон. — Убийца либо принёс с собой ещё один ключ от ларца, что очень маловероятно, учитывая известную нам сложность замка, либо успел зайти в комнату Маэдроса и забрать его (а это означает, что он был знаком с планом дома), либо вообще не собирался открывать ларец, а передать его Мелькору закрытым. — Я же его сам отпер, — с горечью сказал Маглор. — Твоим ключом. — Кано, — заметил Маэдрос, — убийца же не мог знать заранее, что ты откроешь ларец. Что ты сделал с ключом? — Я… наверное, я отнёс его обратно в твою комнату, — ответил Маглор. — Я сейчас даже уже не помню. — Кстати, Нельяфинвэ, — поинтересовался Саурон, — когда у вас всё-таки оказался замок, ты пробовал открывать его своим ключом? Он ведь подлинный? — Да, конечно, — ответил Маэдрос. — Можешь показать? Маэдрос сходил в свою комнату и принёс завёрнутый в платок замок и снял с шеи ключ. — Вот, смотри — два поворота сюда, два сюда. Это действительно наш замок. — Какая прелесть! — сказал Гортаур. Волна горячего воздуха пролилась по комнате; Аргон закашлялся, у Майтимо перехватило дыхание; Гортаура охватило лёгкое голубое пламя; на несколько мгновений он предстал перед ними в том виде, который предпочитал: медные с металлическим блеском волосы спускались ниже пояса, на чёрных одеждах искрились рубины. Он подмигнул Майтимо, схватил одной рукой замок с ключом, другой — серебряный нож Финвэ и воскликнул: — Тьелперинквар, ты такой смешной! Давай ещё как-нибудь сходим с тобой на рынок! И с этими словами он исчез.