***
Маэглин показал Келегорму на полуоткрытую дверь и сказал: — Ну вот они тут живут. Келегорму понадобилось несколько мгновений, чтобы узнать Элеммакила. Он сидел на постели; его исхудавшие руки были сложены на коленях, в тёмных волосах, остриженных чуть выше плеч, было несколько седых прядей. — Вот, значит, как над нами поиздевались, Элеммакил, — сказал Келегорм. Элеммакил посмотрел на него. Всё, что он хотел сказать тому, кто должен был прийти сюда, вылетело у него из головы. Келегорм надел чёрный кафтан и кольчугу, такие, как носили приближённые Маэглина; бледный, со своими тускло-серебристыми волосами, он казался воплощением безжалостности. — Это значит, с тобой я был тогда, — продолжил он. — Пожалуйста… — Элеммакил говорил себе, что не будет просить, унижаться, но страх за Рингила охватил его, заглушив все другие чувства. — Пожалуйста… всё, что угодно; всё, что хочешь, только не при ребёнке. — Здесь, наверно, ему и так приходится видеть много дурного, — ответил Келегорм. Он помолчал и сказал: — У нас… у тебя правда родился от меня ребёнок? Я могу его увидеть? — Да, — сказал Элеммакил. На душе у него было черно, но он понимал, что избежать этой встречи не удастся. — Но ты… Прошу тебя. Он только маленький мальчик, Туркафинвэ, он ничего не сделал тебе плохого… — Я не способен причинить ребёнку вред, — сухо ответил Келегорм, — можешь не бояться. Элеммакил провёл Келегорма в конец коридора и вниз по небольшой, ступеней в пять-шесть, лестнице. Здесь была мастерская, принадлежавшая Маэглину; сейчас здесь распоряжался Эол, который в основном руководил Маэглином, когда тому поручалось что-то сделать. Келегорм вошёл в мастерскую и замер. Его сын старательно скручивал что-то щипцами; Эолин помогал ему, подсказывая направление следующего движения. Келегорму показалось, что он увидел самого себя маленьким, старательным мальчиком в мастерской отца, мальчиком, который вставал рано-рано и бежал делать то, что задавал ему Феанор, чтобы успеть до того, как тот проснётся. У Рингила были точно такие же серебристо-белые волосы, завязанные в хвостик, такие же хмуро сдвинутые брови, — и такие же серо-зелёные глаза. Рингил поднял взгляд и посмотрел на него; он смотрел робко и вместе с тем радостно-восхищённо: ему, как всякому ребёнку, хотелось, чтобы рядом был кто-то большой и похожий на него. Мальчик перевёл взгляд на Элеммакила, стоявшего у Келегорма за спиной и замер: он почувствовал напряжение и испуг матери. — Рингил, — заставил себя сказать Элеммакил, — это твой отец. Теперь он будет жить… здесь. Мальчик не ответил: он не знал, что сказать, чтобы не рассердить и не расстроить Элеммакила. — Привет, — выговорил Келегорм наконец. — Чем ты тут занимаешься? — Я вот делаю узор, — ответил мальчик. — Это будет украшение для щита. — Можно я посмотрю? Это что будет? Филигрань? Хорошая заготовка. Ты потом сам будешь это паять? — Я ему помогу, — проворчал Эолет, который в это время как раз пытался выложить из отдельных серебряных листочков и веточек филигранный узор. — Это сложно, — покачал головой Келегорм. — Пальцы мальчика могут не справляться с такой тонкой работой. И Эолин, и Эолет посмотрели на Келегорма с плохо скрываемой неприязнью. Для обоих собственное тело было вечной головной болью, и даже то, что молодость — недостаток, который со временем проходит, не утешало Эола. Несмотря на то, что память о всех навыках и умениях у него сохранилась, руки подростка пока нередко не могли справиться с операциями, которые требовали силы или совершенной координации движений, а Маэглину, как считал Эол, всё-таки порой не хватало сноровки, чтобы выполнить его требования. — Хорошо, что ты этому учишься, — сказал Келегорм, — но тебе, наверное, всё-таки стоит самому сделать что-нибудь с начала до конца. Давай я тебе покажу? Ты не против? — спросил он у Эолина и Эолета. — Давай, мне тоже интересно, — сказал Эолет. Келегорм попросил дать ему рабочий кожаный фартук и встал рядом с сыном. Элеммакила поразило, до какой степени они похожи; он даже удивился, что сам, зная, как выглядит Келегорм, до сих пор не догадался, кто отец ребёнка. Рингил иногда тревожно поглядывал на мать: не злится ли Элеммакил на него? Элеммакил заставил себя улыбнуться, давая понять мальчику, что бояться нечего. Через некоторое время он вышел, чтобы, как обычно, принести детям еду; вернувшись, он по-прежнему застал Келегорма с сыном за работой. — А ты правда живёшь здесь? — спросил Рингил. — Да, — ответил Келегорм, — здесь. Он заглянул в кладовку с маленьким окном, где всё ещё лежали части старых доспехов: большинство пришлось выбросить несколько лет назад, чтобы освободить место. — Да, вот здесь я и живу, — сказал он. — Никто не против, вы же не пользуетесь этой комнаткой? Эолин и Эолет пожали плечами. — Конечно, — сказал Эолин, — только мы приходим в мастерскую рано и начинаем работать с утра.***
Элеммакил стал чаще заходить в мастерскую: он тревожился за сына. Но Келегорм держал себя ровно и приветливо, хотя и несколько отстранённо. Элеммакил не без удивления увидел, что Эол — оба Эола — отбросили свою неприязнь к нолдор, постоянно задавая Келегорму вопросы и повторяя его приёмы. Через несколько недель Элеммакил заметил, что сын и Келегорм ведут между собой какие-то разговоры, которые прекращаются в его присутствии, и что Рингил стал запирать свои работы в шкафчик. И однажды утром, заглянув в свою комнату, он увидел там Келегорма и Рингила, а на своей кровати — что-то блестящее и переливающееся. Элеммакил подошёл поближе: на сером суконном одеяле очень странно выглядели диадема, браслеты и ожерелье. Кружевная филигрань, искрившаяся мягкими отблесками серебра, была усыпана бриллиантами. Элеммакил с горечью подумал, что этот серебряный венец должен подходить к его волосам с седыми прядями. — Надень! Надень, пожалуйста! — попросил Рингил. Элеммакил неловко, на ощупь надел на голову диадему; с трудом натянул через диадему ожерелье, просунул похудевшие кисти рук в браслеты, поправил волосы. Рингил бросился к нему и обнял; он тихо сказал: — Мамочка… никого красивее нет! — он знал, что Элеммакилу не всегда нравится, когда его так называют, хотя и не мог понять почему:, но ему всё равно очень хотелось это сказать. Элеммакил почувствовал, как к горлу подкатил комок; он не мог ничего ответить, лишь присел и положил голову на плечо сыну. — Это мы с отцом сделали вместе, — продолжил Рингил, — все камни на браслетах я сам вставил. Тебе ведь нравится? Эолин и Эолет мне тоже немного помогли… — Скажи им спасибо, Рингил. Давай я переоденусь, эта одежда плохо подходит к такому убору, — сказал, наконец, Элеммакил. Мальчик выбежал из комнаты, и Келегорм сказал: — Не могу не согласиться с моим сыном, — Элеммакил понял, что он имеет в виду — «никого красивее нет». — Сегодня, если ты помнишь, день зачатия Рингила. Я понимаю, что для тебя это не праздник… то есть не совсем праздник, конечно. Но я люблю своего сына, и я очень благодарен тебе. Хочу сделать хоть что-то приятное для тебя, Элеммакил. Келегорм замолчал и как будто ожидал ответа. — Я хочу сказать тебе, — ответил Элеммакил, — ты можешь перейти сюда. Можешь разделить со мной ложе. Если хочешь. — Зачем? — спросил Келегорм. — Тебе, наверное, неудобно жить там, в кладовке, — сказал Элеммакил. — И я понимаю, что всё равно этим кончится. Келегорм сначала ничего не сказал ему; потом он ответил, словно через силу: — Спасибо тебе. Я принесу сюда свои вещи. У меня их немного, — и ушёл. — Можно? — крикнул из-за двери Рингил. — Сейчас, минутку, — ответил Элеммакил. Элеммакил переоделся (Маэглин, хотя и с неохотой, отдал ему несколько вещей, сшитых для Тургона) и вышел. Рингил пришёл в восторг: мальчик потащил его к Эолину и Эолету, потом к Маэглину. Там Элеммакил посмотрел в большое зеркало; действительно, диадема была прекрасна, но он так давно не видел себя, что почти не узнавал. Задним числом он испугался: он, конечно, помнил, что ему пришлось вынести, но одно дело было помнить, другое — видеть, как это отразилось на его собственном лице, истощённом, побелевшем, словно навек испуганном. Сейчас Элеммакил начал жалеть, что согласился лечь с Келегормом; он понял, что несмотря на плен, на необходимость выносить общество Маэглина, на страх за ребёнка он за прошедшее время уже позабыл самое худшее, отвык от него. А теперь ему придётся терпеть, что другой будет распоряжаться его телом. У себя в комнате он увидел повешенный на вешалку плащ Келегорма и небольшую сумку с его вещами; сам Келегорм куда-то вышел и вернулся только к ночи. Элеммакил отвернулся и услышал, как он лёг рядом и сказал: — Спокойной ночи, милый Элеммакил. И больше ничего. *** — М-м-м… что такое? … — Келегорм проснулся и понял, что лежит не в кладовке при мастерской, а где-то ещё. Потом он вспомнил, что вчера перебрался в комнату к Элеммакилу. — Доброе утро, милый Элеммакил, — пробормотал он; почувствовал, как Элеммакил легко перебросил через него ноги, вставая. Он открыл глаза; за окном было совсем темно. — Доброе утро, — ответил Элеммакил. Келегорм увидел, что он разжигает огонь. — Что такое? — спросил Келегорм. — Который час? — Четыре утра, — ответил Элеммакил. — Почему? … — Я встаю в четыре утра. Всегда, — ответил тот. — Когда я был во внешнем карауле Гондолина, привык вставать в это время, когда заступал на стражу. Иногда раньше. Ну и ложился поздно. Я вообще спал часов пять от силы. Привычка осталась. Но Рингила я, конечно, бужу позже. Ты есть будешь сейчас? — Ага, — ответил Келегорм. — Но это же… это же безумно рано. — Почему же рано? Ну ты же сам вставал затемно на охоту, наверное. Тебя же назвали «быстро встающим» почему-то? — спросил Элеммакил. — Ну… — сказал Келегорм. — Ну на охоту иногда да… если надо на охоту. Я дома вставал рано… ну часов в девять… восемь… В общем, рано… Ну это если по сравнению с отцом, конечно. Он часто допоздна делал что-нибудь. Часов до пяти утра, потом спал. Вставал в три часа дня… Элеммакил, ну что ты смеёшься? — Прости, — Элеммакил уже не мог сдерживать смех и Келегорм видел, как он опустился на стул, прикрывая рот рукой. — Ну не сердись… Просто… ну просто я подумал, что все ваши прозвища имеют смысл, если добавить «по сравнению с Феанором». Ты рано встаёшь по сравнению с отцом, Майтимо хорошо сложен — ну и так далее… — Ну да, — Келегорм тоже засмеялся, — наверное, ты прав. А Куруфин «похожий на отца» по сравнению с нашим отцом… с Феанором; отец был не слишком похож на деда, Финвэ. Элеммакил поставил на огонь сковородку. *** Как ни странно, вопрос о сходстве Феанора и Финвэ в тот же самый момент волновал кое-кого ещё. Саурон распахнул дверь покоев Маэглина, не стучась. Маэглин крепко спал, но оба Эола бодрствовали; они тоже спали мало. Эолет читал книгу; Эолин вычерчивал схему какого-то сложного изделия. — Мне нужно с тобой поговорить, — сказал Саурон. — Да? — ответил Эолин. Эолет не поднял глаз от книги. — Я давно хотел тебя спросить, но откладывал этот разговор до тех пор, пока ты не вырастешь, — начал Саурон. — И что, это разговор не для детских ушей? — насмешливо спросил Эолин. — Ты же знаешь, что я не ребёнок и помню всё, — сказал Эолет. — Это так, — согласился Саурон. — Но я всё-таки думаю… видишь ли, ты всё же можешь сохранять какие-то черты детского восприятия и мог бы неправильно передать мне или понять сейчас то, чему ты, насколько я знаю, был некогда свидетелем. — Спрашивай, — сказал Эолин; его рука, не останавливаясь, водила циркулем, вычерчивая сложные завитки узора. — Когда твой сын впервые попал ко мне, он сказал мне дословно следующее: «Финвэ… он не просто так стал королём, посланником к Валар. Просто Мириэль… она дала… ну вы понимаете, дала кому надо кое-что». Ты имел в виду что-то конкретное, или это просто бред ревности и ты это всё выдумал потому, что твой друг Натрон учил Мириэль шитью? Эолин воткнул ножку циркуля в стол, прокалывая лист бумаги; циркуль покачнулся, но лёгкий инструмент всё же устоял, нависая над чертежом. — Зачем это тебе? — спросил Эолет, раздражённо захлопывая книгу. — Скажем так, я хочу больше знать о Феаноре и Финвэ, — ответил Саурон. — Здесь мои интересы, можно сказать, отчасти совпадают с твоими. — Я понял, но зачем? — повторил Эолет. — Ты, верно, знаешь, что меня интересует убийство Финвэ, — сказал Саурон. — Говорят же, что чтобы узнать убийцу, надо узнать побольше о жертве, не так ли? — Хорошо, — сказал Эолин. Его рука продолжала машинально вращать циркуль. — Но я… Не могу сказать, что я всё выдумал, я просто… объяснил это определённым образом. Может быть, я действительно чего-то не понял. Майрон, а ты когда-нибудь видел Финвэ? — Думаю, что нет, — ответил тот. — Он был красивым, — сказал Эолин. — Очень. Если ты видел Фингона, то ты можешь себе представить. Правда, Финвэ был повыше ростом и глаза у него были потемнее. Финвэ и его сестра всё время пропадали на охоте, и он тогда не думал о женитьбе, хотя уже и достиг совершеннолетия. Многие девушки пытались привлечь его внимание, но Мириэль старалась больше всех. Она научилась петь и играть на арфе (дар к песням у Маглора как раз от неё); она научилась высверливать разноцветные камни и украшать ими одежду - да, Майрон, Феанор от неё унаследовал свой интерес к камням. Наконец, она пришла к Натрону и он научил её вышивать картины, шить нарядные платья, делать бисерные вышивки из стеклянных бус. Мириэль проводила с Натроном целые дни; она научилась шить так же, как он. Несмотря на её чудесные одежды и ленты, Финвэ как будто бы не видел её. Когда Финвэ отправился в Аман посланником от эльфов к Валар, она забросила всё — и песни, и одежды, и вышивки. Мириэль ходила по дальнему берегу озера; она брала с собой арфу, и иногда я слышал, как она дёргает струны. Странные это были звуки, Майрон: красивые мелодии называют «музыкой небесных сфер», а слушая то, что она играла, мне казалось, что это звёзды сходят со своих путей. А когда прошёл слух, что Финвэ возвращается, Мириэль исчезла на целый месяц: когда она вернулась, на ней были одежды цвета рассветного неба, усыпанные жемчугом, а её волосы были переплетены лентами с опаловыми бусами. Майрон недоверчиво хмыкнул. — Но Финвэ даже не взглянул на неё, — продолжил Эолет. — Она пришла к Натрону. Он весь месяц помогал ей шить этот наряд. Всё это время… мне было очень тяжело на это смотреть — я почти не сводил с них глаз, хотя знал, что Нат будет злиться на меня; и тогда я стал подсматривать. Мириэль стала кричать на него, говорить, что это он виноват. Нат сказал, что всё это его самая прекрасная работа (это была правда, я думаю, что он до сих пор не создал ничего подобного) и что сердцу не прикажешь — он-де об этом знает лучше, чем кто-либо другой. Я был безумно счастлив… мне хотелось скорее броситься к нему… ну ты меня понимаешь. Но Мириэль ушла от него в таком состоянии, что мне стало страшно. Я испугался за Финвэ и за его родителей — они ведь были нашими друзьями и пока ещё не пришли в себя от горя после гибели дочери. Если бы сестра Финвэ осталась в живых, то Финвэ вряд ли ушёл бы в Аман — его сестра любила родные края. И я пошёл за Мириэль… Эолет замолчал. Эолин посмотрел на него, но тоже не захотел продолжать. — И что? — раздражённо спросил Майрон. — Мириэль пришла в рощу на дальнем берегу озера, — сказал Эолет. — Я ощутил там какое-то свечение и… тяжесть в воздухе. Там присутствовал кто-то из Валар. Может быть, не один. Но я не видел, кто был там. Я видел только тёмный плащ. Мне кажется, это была женщина. Одна из валиэр. — Кто это мог быть? — настойчиво спросил Майрон. — Не Варда, — ответил Эолин. — Все Перворожденные знают её. Ну и не Мелькор — я достаточно долго был здесь, в его присутствии, чтобы знать, что он собой представляет. Не он. — «Хочешь ли ты быть королевой?» — вот что спросила она у Мириэль, — сказал Эолет. — «Хочешь ли ты быть королевой тех, кого нарекут нолдор, многознающими? Вы уже не будете охотниками в тёмном лесу и рыбаками на тихих озёрах; вы станете народом, и вам понадобятся короли. Вместо ленты с жемчугом ты сможешь надеть золотой венец, усыпанный опалами и рубинами; ты будешь жить в городе, увенчанном серебряной башней, и ты, как башня, поднимешься над твоими сородичами». Вот что она сказала, и я до сих пор слышу этот голос. — «Я сделаю всё, что угодно», — сказал Эолин, и он теперь словно говорил голосом Мириэль, — тонким и отчаянным. — «У меня королевское сердце, я пойду с Финвэ в Аман и там я стану королевой нолдор». — «Ты родишь сына», — сказал голос между деревьями, — «вот что ты должна сделать для нас». — Эолет говорил так вкрадчиво и в то же время так пронзительно, так что даже Майрону на мгновение стало страшно. — «Ты родишь лучшего и искуснейшего из квенди, самого мудрого и прекрасного. Ведь в этом нет ничего дурного, Мириэль… королева Мириэль?». — «Говорят, роды — это очень больно», — сказал Эолин. Теперь в его устах голос Мириэль звучал жалобно. — «Но я всё вынесу, если Финвэ действительно станет моим». — «Это может быть гораздо больнее, чем ты думаешь». — Майрон подумал, что тогда, на берегу озера Пробуждения, Эол не мог бы передать эти слова. Только сейчас, прожив тысячелетия, погибнув страшной смертью и вернувшись к жизни, он смог придать своему голосу расчётливый, холодный цинизм, который прозвучал в той речи. — «Тело одного из Детей Эру может не выдержать. Но я могу тебе помочь. Твой красавец сын родится в Амане; пламенный дух будет гореть в нём. Ты готова?». — «Да», — так ответила она, — продолжил Эолин. — Майрон, я не знаю, что было дальше. Честно говоря, потом некоторое время я думал, что там был ты, потому что… я почувствовал, как будто какой-то ветер идёт из-под земли. Какой-то странный запах, как… как… — Эолин и Эолет переглянулись; Эолет еле заметно покачал головой. — Не знаю, как что. Потом свечение исчезло, я потерял Мириэль из виду. На самом деле, Майрон, я не знаю, что думать, потому что Великий поход в Аман продолжался много лет, а Феанор вроде бы родился уже в Валиноре — он не мог быть зачат в ту ночь, да и с Мириэль вроде бы разговаривала женщина… Но всё-таки… всё-таки после этого мне неприятно думать о Феаноре и о его потомках. Честно тебе скажу, дочь Феанора я бы в жёны не взял. — В общем, мы имеем непонятный разговор ни о чём неизвестно с кем, неясные подозрения, и девицу, которой Валар вроде бы помогли получить Финвэ, — сказал Майрон. — Да, — сказал Эолет, — Помогли. Вот после этого он обратил на неё внимание. — Потому что, — сказал Эолин, — до этого она была черноволосой, как все девушки из Второго дома эльфов, а после её волосы стали совершенно седыми.