***
Они шли вниз через толщу скал; ниже, после пластов серого гранита, вокруг них начали вспыхивать странные светящиеся кристаллы; камень стал алым, синим, фиолетовым; иногда среди скал словно бы переливались маленькие зеркальца. Двое эльфов, наконец, пришли в крошечную комнату с фиолетово-голубыми стенами; на одной из стен были странные, чуть светящиеся перламутровой голубизной, узоры — спирали, змейки, линии, звёздочки: они словно бы метались по поверхности, бежали в разные стороны, как будто бы тот, кто начертал их, отчаянно пытался выразить нечто невыразимое. Ни одно слово из сказанного в этом помещении не могло достичь никого — ни Мелькора, ни Манвэ, ни Варды — разве что только самого Эру Илуватара. Майрон уже неоднократно в этом убедился и иногда использовал комнату для того, чтобы давать инструкции ближайшим приближённым. Как-то Майрон объяснил Гватрену, что стены комнаты — это обломки великого светильника Валар, Иллуина, построенного задолго до появления и эльфов, и людей. Знаки на стенах представляли собой письменность, которой пользовались сами Валар, и которая, как признался Майрон, была неизвестна даже ему, хотя, конечно, он говорил на валарине — языке Валар. В такие минуты голос Майрона резко менялся: Натрону становилось очень страшно, а Гватрену в этом голосе что-то казалось очень странным, неправильным — он никак не мог понять, что. — Послушай, Гватрен, — сказал Натрон, присаживаясь на камень и ставя рядом фонарь, — это я подучил его, что говорить Майрону. Я не знаю, кто он — наверное, действительно нолдо из свиты Феанора — но всю эту историю про праздник и про погреб ему рассказал я. — Зачем ты выдумал такое? — Я не выдумал, — ответил Натрон. — Я услышал это от Пенлода. — В смысле?! — удивился Гватрен. — Всё это случилось с Пенлодом? — Нет-нет, — отмахнулся Натрон. — Это действительно произошло с этим Алдамиром, только Алдамир рассказал это Пенлоду, а Пенлод — мне. — Ничего не понимаю, — развёл руками Гватрен. — Видишь ли, — с трудом начал Натрон, — понимаешь… когда я тогда был с Пенлодом… я его спросил, в первый ли раз это для него. Пенлод ответил — «почти». Я спросил, как это — «почти». Он сказал, что был один такой, кто очень сильно к нему приставал, и только немного не довёл дело до конца. Я, конечно, удивился, и спросил, неужели среди нолдор это дело в обычае. Пенлод сказал, что, конечно, не в обычае, но всё бывает, и что у него был знакомый, над которым надругались ещё до ухода нолдор из Амана. И рассказал мне всю эту историю с Алдамиром, поскольку этот Алдамир ему пожаловался. Сам Пенлод, когда к нему пристали, не был пьян и не спал, и он прекрасно знает, кто это был, но мне сам он этого не сказал, а я не стал выспрашивать. — Ты уверен, что Пенлод всё правильно запомнил? — спросил недоверчиво Гватрен. — Ты забыл, что Пенлод — брат Пенголода, величайшего учёного нолдор, — ответил Натрон. — У него прекрасная память, он переписал и выправил для брата сотни книг, и он мог вспомнить наизусть целые страницы. Я уверен, что он повторил мне рассказ Алдамира дословно, а я на память тоже не жалуюсь. — Зачем всё это, Натрон? — спросил Гватрен. — Зачем такие сложности? Разве ты не мог просто рассказать про всё это Майрону? Зачем было подговаривать одного нолдо выдавать себя за другого? — Ты не понимаешь, — сказал Натрон. — Гватрен… я… я очень виноват перед Пенлодом, правда. Я всё время об этом думаю. Я не должен был так поступать. Не должен был заставлять его спать со мной. Я даже перед Эолом себя таким виноватым из-за этого не чувствую, хоть с Пенлодом я и изменил ему — Эол всё-таки меня довёл, когда бросил меня; я до сих пор зол на него. — Ну да, — заметил Гватрен, — ты ведь на него… на них даже не смотришь, не заходишь к Маэглину… — Нет, Гватрен, дело не в этом, — сказал Натрон. — Я просто не хочу, чтобы он видел меня, пока не станет взрослым. Хочу, чтобы он сам сделал выбор, когда придёт время. Хочу, чтобы он сам решил, любит меня по-прежнему или нет. — А если они оба тебя полюбят? — Гватрен рассмеялся. — Ох, не знаю, — Натрон улыбнулся. — И с одним Эолом-то жить было трудно… Пойми, мне перед Пенлодом всю жизнь будет стыдно. И что теперь: сказать Майрону, что Пенлод, мол, знает, кто убил Финвэ? Его же никогда не оставят в покое. Как минимум вернут сюда. Майрон никогда его не отпустит — он всегда будет нужен, как свидетель, даже если убийцу поймают и казнят. Я не хочу причинять Пенлоду зло. — Убил Финвэ? Но не мог же кто-то… Ты думаешь, что это связано?… — Ох, Гватрен, очнись, — вздохнул Натрон. — Ты иногда прямо как Эол: то бранишь Финголфина и Фингона за нерешительность, то сыновей Финарфина трусами обзываешь; ты первый, раньше Майрона, понял, что Келегорм служит Мелькору и ненавидишь его. А то — «нет-нет, не может быть, нолдор не такие, они не могут…». Да все всё могут, только бы ума и наглости хватило. Всё очень просто: однажды этот негодяй, который затащил Алдамира в подвал, полез в штаны кому-то, кто не стал терпеть и рассказал об этом Финвэ. И тогда он убил бедного Финвэ, чтобы и дальше свободно распускать руки и тащить юношей к себе в постель. А Сильмариллы это так, прикрытие. — И кто же… убийца, по-твоему? — спросил Гватрен. — По-моему, вывод очевиден, — сказал Натрон. — Это был либо Финголфин, либо Финарфин. Скорее Финголфин. — Почему? Потому что это случилось в их доме? — Нет, Гватрен, не поэтому, — ответил Натрон. — Подумай: ведь на тот момент Финвэ отказался от престола и передал корону Финголфину. Если пострадавший обратился к Финвэ, а не к Финголфину, то это означает, что преступником был либо сам Финголфин, либо тот, кого Финголфин наказать заведомо не смог бы или не захотел, то есть тот, кто был ему слишком дорог или был равен ему по положению — его родной брат. — Нат, я, конечно, не хочу сказать, что хорошо знал Финголфина и не защищаю его, — начал Гватрен, —, но мне кажется, что если бы это был Феанор или, например, Маэдрос, то Финголфин тоже не стал бы ничего предпринимать, поскольку тогда другие могли бы подумать, что он выдвигает такое чудовищное обвинение из личной неприязни. — Да, ты прав, — согласился Натрон, — Финголфин, как мне кажется, всегда хотел не только быть справедливым, но и выглядеть таким — Майрону бы у него поучиться. Гватрен хотел было что-то возразить, но не стал. — Боюсь, что твой обман долго не продержится, — наконец, сказал он. — Почему это? — сказал Натрон. — Ведь «Андвир» будет выдавать себя за нолдо из свиты Финголфина только перед Майроном. Для всех остальных он будет Андвиром. А Майрон, думаю, не станет так уж тщательно его допрашивать. К тому же, если он чего-то не вспомнит, это всегда можно будет списать на душевную болезнь. Случай с помешательством юноши во время перехода через Хелькараксэ запомнился очень многим. И он, кстати, доказывает виновность Финголфина. Вполне возможно, что во время похода бедный Алдамир каким-то образом догадался, что насильником был именно Финголфин, и поэтому в припадке безумия пытался его убить. — Нет, Нат, к сожалению, это ничего не доказывает, — покачал головой Гватрен. — Думаю, Финголфина можно было возненавидеть и просто потому, что он выбрал для своих подданных этот кошмарный путь. Кроме того, Алдамир мог винить Финголфина в своих бедах и поскольку тот не наказал насильника вовремя, хотя, как король, должен был бы это сделать. — Да уж, — вздохнул Натрон, — ясно, что ничего не ясно. Это мог быть и сам Финвэ, кстати. Да-да, не смотри на меня так: Финвэ было одиноко, Мириэль, его первая жена скончалась, вторая, Индис, к тому времени покинула его. Тебе же Майрон рассказывал, что говорил Карантир перед тем, как ударил Финвэ? Если Феанор действительно отдался отцу, почему Финвэ не мог захотеть большего? Почему бы ему не обратить внимание на внуков и их друзей? Майрон правильно говорит: насильник был, скорее всего, взрослым, женатым нолдо, раз сказал, что женщины его не удовлетворили. То есть если брать дом Финвэ, это сам Финвэ, Феанор, Финголфин, Финарфин, Тургон и Куруфин, может быть — Маглор. И если это был сам Финвэ, его вполне мог убить кто-то из тех, кого он затащил в постель. — Прости, Натрон, — заметил Гватрен, — но вообще-то его слова — «женщина не дала мне того, что я возьму здесь» — можно трактовать и в противоположном смысле, в самом грубом и прямом — ему действительно не дали, он не нашёл женщину, которая захотела бы стать его невестой и женой. Ну, например, Келегорм: ты же наверняка слышал, что он собирался-собирался жениться на Аредэль, но так и не стал. Ладно, пойдём, я не хочу оставлять этого неизвестного надолго в лаборатории. Надо бы всё-таки заставить его признаться, кто он такой. А ты хорошо его подготовил. — Приятно это слышать от тебя, — ответил Натрон, — это же ты у нас готовишь шпионов, чтобы… — Замолчи, — мрачно оборвал его Гватрен, — не хочу про это думать. Кстати, у тебя и у Пенлода действительно очень хорошая память, если вы запомнили такие мелочи. Или про шнурок от занавески ты сам придумал для правдоподобия? — Какой шнурок? — Который то ли Амрод, то ли Амрас якобы вплёл в волосы Фингона на этой несчастной вечеринке, — напомнил Гватрен. — Ты знаешь, а я ему ничего такого не говорил, — недоуменно сказал Натрон. — Наверно, сам придумал. — Нет, Натрон, — ответил Гватрен. — Уж очень это похоже на правду. Зачем такое выдумывать? Он должен был понимать, что Майрон может проверить эту подробность, допросив кого-нибудь ещё. Мне кажется, дело в том, что он сам там был. Мы же знаем, что твой поддельный Алдамир — действительно нолдо. Он был на том празднике, где изнасиловали настоящего, и поэтому ему было очень легко сыграть эту роль. И очень может быть, что он и есть насильник.***
Поднявшись в лабораторию, помощники Саурона обнаружили, что измученный эльф-Андвир спит мёртвым сном, сидя на стуле и положив голову на одну из витрин; всё пережитое за последние часы было слишком тяжёлым испытанием, тем более для человеческого тела. Саурон уже вернулся в лабораторию и сидел за столом. — Вот что, Натрон, — обратился он к помощнику. — Этого, пока он спит, забери в камеру номер шестнадцать. Я хотел бы с ним ещё поэкспериментировать. Особенно с ошейником. На людях ошейники почти не работают, а вот что будет с человеком, в котором заключена эльфийская фэа? По-моему, тут есть интересные возможности… А потом уберите-ка отсюда его тело, то есть тело Алдамира. На всякий случай. — Куда? — спросил Натрон. — Подальше. Внизу, около комнаты со знаками есть несколько камер. Там достаточно холодно. Внутри витрины тела были вложены в отдельные ящики из лёгких металлических пластин, закрытые крышкой из особо прочного стекла, поэтому их было легко переносить даже вниз по узкой лестнице. Натрон попытался поднять ящик один и внести его в одну из подземных камер, но не смог. — Слишком длинный, — сказал Натрон. — Тебе придётся подойти с другой стороны и помочь мне. Какой же он был высокий, бедный мальчик, — Перворожденный эльф вздохнул. — Да, — Гватрен ещё раз оглядел тело настоящего Алдамира. — Очень высокий. Значит, Алдамир, Пенлод… — И Аракано, — сказал Натрон. — Вот именно! Аракано во сне говорил «папа, прости, я всё рассказал». Мы же знаем, что он был предпоследним, кто посетил Финвэ в Форменосе. Вот об этом он и рассказал Финвэ — о насильнике, который очень любит высоких мальчиков. Или же, — Натрон задумался, — выбирает любовников себе по росту. — Нат, но ты же не имеешь в виду… Тургона?.. — Имею, — ответил Натрон. — Но Пенлод безумно любит Тургона, — сказал Гватрен. — Квенди вряд ли мог влюбиться в того, кто пытался его изнасиловать… — Ты прав, — ответил Натрон. — Но я всё равно этого не исключаю. И другая возможность — он подбирал юношей, похожих на Тургона, которого так и не смог или не посмел получить. И это тоже скорее указывает на Финголфина. А то и на Фингона, который, как мы знаем, уже тогда не слишком интересовался женщинами.***
— Ну что ж, Гватрен, — сказал Майрон своему помощнику, когда они остались наедине, — я всё хотел получить ответ на вопросы: как, кто и почему убил Финвэ. Я думаю, что ответ на третий вопрос сегодня мы получили. — Я не верю, Майрон, — ответил тот. После двух утомительных путешествий в подземелье его золотые волосы расплелись и вымокли; поморщившись, он приподнял тяжёлые локоны и стал, откинувшись на спинку кресла, расчёсывать их, недовольно постукивая каблуком по полу. — Я не верю. Может быть, этот Алдамир действительно был сумасшедшим и всё это произошло в его больном воображении. — Почему? Нашему Владыке предоставили полную свободу действий в Валиноре, и мы уже имеем все основания подозревать, что он именно действовал, а не просто разносил сплетни из дома Феанора в дом Финголфина и наоборот. Дом на Тол Эрессеа, замкнутый погреб, наполовину или на четверть ваньярские принцы — любимцы Валар... - Майрон пожал плечами. — Дядя Финголфин, дядя Финарфин, а то и дядя Ингвэ... Я бы не поручился, Гватрен, что этим подвалом и сейчас не пользуются.