Loving Longest 2

Маглор и Нариэндил накрыли стол в своей палатке. Келебримбор почти ничего не ел и не выпускал руку отца, который выглядел сонным и измученным. — Ох, не надо мне этого, — устало отмахнулся Куруфин от куска хлеба с сыром, который протянул ему Маглор, — не понимаю, как можно есть сыр с маслом. Улыбнулась даже Финдуилас: это было так знакомо! В обществе Куруфин никогда и никак не отзывался о еде, считая это ниже своего достоинства, но члены семьи знали, что некоторые блюда он просто ненавидит. — Майтимо, — спросил Куруфин старшего брата, — может быть, расскажешь, что случилось с Турко?.. Я же тогда видел, что он побежал в лес. Надеялся, что спас его. — Теперь он — прислужник Моргота, — кратко ответил Майтимо. — Считай, что его больше нет. — Когда это случилось?.. — спросил Куруфин. Маэдрос понял, что «когда» относится не к моменту, когда брат покинул их, а когда он начал служить Морготу. — Не знаю, Курво, — сказал старший. — Предполагаю, что ещё до нападения до Дориат. А что ты об этом знаешь? Вы же всё время были вместе. — Он иногда куда-то пропадал. Надолго. Но я и подумать не мог… Майтимо, это, должно быть, ошибка… Почему?.. Не верю… — Куруфин замолчал. — Я уверен, что дядя Туркафинвэ хотел, как лучше, — поддержал отца Келебримбор. Маэдрос помрачнел. Он любил Куруфина, но был абсолютно уверен, что если бы с Келегормом что-то случилось в отсутствие Куруфина, то Куруфин начал бы осыпать других братьев попрёками, стал бы выяснять, кто разрешил Келегорму уехать, почему они не связали его и не заставили силой отказаться от данного Морготу слова — если слово действительно было дано. — Почему-почему, — фыркнул Амрод. — Келегорм с юности считал, что он особенный потому, что у него волосы, как у папиной мамы и что поэтому отец любит его больше всех. Считал, что ему всё можно. Потом он сдвинулся на почве своей дружбы с вала Оромэ, цвет волос Мириэль уже был недостаточно хорош, и он стал прекрасным златовласым всадником с прекрасной собакой в свите столь же прекрасного владыки Алдарона. Воображал уже, видно, что он айну, а не дитя Илуватара. Злобный тон Амрода удивил даже Финдуилас; ей, видимо, хотелось как-то разрядить обстановку, и она спросила: — Разве у Келегорма серебристые волосы? Я всегда видела его золотоволосым; он был почти как отец или дядя Финрод. Я ещё всегда удивлялась, потому что папа говорил, что у него и Финрода ваньярский цвет, от бабушки Индис, но Келегорм-то… — А, ну ты же никогда не видела волосы Мириэль, — сказал Маглор. — Вот посмотри. Маглор достал небольшую шкатулку, в которой хранил памятные вещи, вещи, от которых остальные братья уже давно отказались, — или потому, что они были безразличны им, или потому, что хотелось забыть о них, потому что смотреть на них было всё тяжелее и тяжелее с каждой зимой и с каждым летом. Он достал круглый серебряный медальон с невероятно тонкими узорами-веточками; даже в этом холодном материале переплетение листьев и цветов казалось светлым и тёплым. Маглор открыл его. Медальон был разделен на две части: и справа, и слева лежало по пряди серебристых, сияющих волос: слева — чуть более тёмные и упругие, справа — тонкие, белоснежные и тусклые; они были сплетены в уложенную кольцом косичку. Он показал медальон Финдуилас. — Слева — волосы Тьелко, — объяснил Маглор. — Это ему было шесть лет, и такой у него на самом деле цвет волос. А справа — волосы Мириэль. Отец сделал этот медальон, когда понял, что у Тьелко такие же волосы, как у его матери. — Можно?.. — Куруфин потянулся к медальону. — Да, Курво, если хочешь, возьми себе, хоть память будет, — сказал Маглор. — Не нужно, — сказал Майтимо. — Пусть всё будет у тебя. Маглор лишь махнул рукой. — Майтимо, даже мне уже всё равно. Их обоих нет с нами. Лучше забыть. — И он протянул медальон Куруфину. — Тебе не может быть всё равно, — сказал Аргон. — Просто ты слишком устал. Прости, что вмешиваюсь, но ведь наверняка здесь есть что-то, с чем ты никогда не сможешь расстаться. — Да, — ответил Маглор. Он нажал на что-то на дне ларца, и снизу выехал маленький круглый потайной ящичек — выехал наполовину. В том его полукружии, что они увидели первым, было кольцо. — Как красиво! — выдохнул Аргон. — Это сделал дядя Феанор? — Конечно, — это же мамино кольцо, — сказал Амрод. — Отец подарил маме перед свадьбой. Майтимо в задумчивости взял кольцо на ладонь: он очень давно не видел его. Кольцо было сделано из сплава золота и какого-то другого металла: материал был бледнее, чем обычное золото. В невероятном переплетении молний, линий, звёзд, где металл, истончаясь и разбрызгиваясь крошечными точками, будто рассеивался в туман, сияли два огонька — жёлто-оранжевые цирконы; казалось, они крутятся, плывут вокруг невидимой точки. — Насколько я себе представляю, в то время отец ещё не был способен сделать что-то подобное, — сухо сказал Майтимо. — Может быть, — сказал Маглор. Он повернул ящичек дальше. Дно второй ячейки было закрыто какой-то плотной тканью; Маглор поднял её, и они увидели что-то похожее на осколок зеркала или раковины. Оно переливалось злым радужным светом; рука Маглора чуть сдвинула ящик-полочку — и цвет стал меняться, загораясь фиолетовым и голубым сиянием. — Это ведь кусок оболочки?.. — спросил Майтимо. Он не стал уточнять — оболочки чего. Финдуилас вопросительно посмотрела на Амрода — она никогда не видела Сильмарилла, но ничего не сказала: видимо, догадалась. — Да, — сказал Маглор. — Почему он у тебя? — сказал Амрод. — Потому что он мой, — ответил Маглор. — Это я его нашёл. К сожалению. — Он резким движением захлопнул ящичек. *** Через несколько часов Майтимо проснулся, почувствовав, что его толкают кулаком в бок. — Нельо, — прошептал Амрод, — он куда-то ушёл. Пойдём, я хочу посмотреть, но только с тобой. Майтимо встал, накинул тёплый серый кафтан и взял длинный кинжал. — Ты уверен, что хочешь… что я тоже должен? — Мы настолько не верим друг другу сейчас, — сказал Амрод, — что если я услышу или увижу что-то один или тем более с Фаэливрин, остальные… сам понимаешь. Майтимо кивнул. Они, нагнувшись, прошли между низкими ветвями сосны, и тут Майтимо почувствовал мягкое прикосновение к своей руке. — Майтимо, ты куда? — с беспокойством спросил Карантир. — Хочешь, идём с нами, — ответил старший. Карантир молча последовал за ними. Далеко за деревьями они увидели голубоватый огонёк фонаря, который держал в руке Куруфин. Они приблизились, тихо ступая по сосновым иглам; сжимая в руке фонарь, Куруфин беспокойно оглядывался по сторонам. Его единственный глаз жутковато поблескивал: казалось, фонарь в его руке — второй глаз, который он сам достал из глазницы. Наконец, в подлеске послышалось какое-то шуршание и шипение; ветви низкого кустарника приподнялись и на тропинку вышел тощий чернобородый гном, одетый в простой коричневый кафтан и бордовые штаны. Куруфин заговорил с ним, тот ответил — и Майтимо понял, что ничего не понимает: Куруфин говорил с гномом на кхуздуле. Старший сын Феанора знал отдельные слова и даже фразы, но в быстром разговоре не мог понять почти ни слова; раньше они в своих делах с гномами всецело полагались на Куруфина, который дружил с ними и знал их язык. — С ума сошли, столько брать за депозит, — проворчал Карантир, — разве что это что-то невероятно дорогое… Честно говоря, я бы даже за Сильмарилл сбил бы цену процентов на пятнадцать. — Морьо, ты их понимаешь?! — спросил Майтимо. — Конечно; я просто не считаю нужным говорить на этом их ужасном языке, а если их не понимать, с ними просто нельзя иметь дело… — Какой депозит? — спросил Амрод, ткнув Карантира в бок. — Курво оставил у них на хранение что-то ценное за плату и теперь хочет получить обратно… он заплатил им заранее за двадцать лет, но теперь срок уже прошёл, он должен доплатить с процентами за то время, которое оно пролежало у них свыше договорного срока… Он хочет заплатить только за лишнее время… гном говорит, штраф не такой большой, только четыре процента от годовой платы… да, но он должен уплатить эти четыре процента за год, который ещё не кончился… тьфу! Уж я бы их заставил считать помесячно. Да, он согласен заплатить. Гном говорит, что ещё должна быть плата за заключение сделки, новый договорный срок — новая сделка… что-что? Он что, спятил?! Куруфин закатал рукав на правой руке и что-то показал гному; тот закивал, Куруфин опустил рукав и стал доставать плату из кошеля на поясе. — Отец бы с ума сошёл, — упавшим голосом сказал Карантир. — Курво говорит, они приняли его в род и поставили племенной знак на руку, поэтому он, как полноправный член рода Черновласых, не должен платить отдельно за заключение сделки. Вообще, конечно, это очень выгодно… в итоге должна получиться большая экономия… Я и не знал, что так можно… но стать одним из них?! — Хоть нормальное племя выбрал, — прошептал Амрод, сдерживая нервный смех, — а то мог бы и в Жесткобороды какие-нибудь податься! Это окончательно убедило Майтимо в том, что тот, кто сейчас говорит с гномом — не его брат. Теперь он понял, какой смысл был в его появлении здесь. Подручный Саурона или сам Саурон мог принять облик и имитировать манеры Куруфина, но у гномов, безусловно, были свои способы проверить подлинность татуировки на руке. Именно поэтому нужно было во что бы то ни стало задействовать в этом настоящее тело Куруфина. Декорация, в сущности, была довольно грубой и явно рассчитана не на них, а на гномов: они, сыновья Феанора, сами были частью декорации, призванной убедить гномов в том, что тот, кого они вроде бы согласны считать своим братом — действительно Куруфин. — Теперь гном хочет плату за посредничество; ну это вроде личной платы тому, кто заключает сделку от имени рода, у них такое принято… Курво говорит, что заплатит, если то, что ему нужно, сохранилось в целости. Это довольно оскорбительно… странно, что он так сказал. Гном передал Куруфину тёмный свёрток; Куруфин развернул тёмно-алую ткань и достал чёрную шкатулку, открыл её, перебрал бумаги и несколько драгоценностей, потом достал и осмотрел что-то, зашитое в кожаный конверт, кивнул гному и отдал ему со своей руки большой золотой перстень с опалом. Гном поблагодарил Куруфина, они распрощались и гном исчез. Куруфин закрыл шкатулку и спрятал её у себя на груди. — Что же там такое? — спросил со страхом Карантир. — Я знаю, — Амрод помрачнел. — Догадываюсь. Фаэливрин же рассказывала. Ородрет, её отец, ненавидел Куруфина и терпел присутствие наших братьев в Нарготронде только потому, что Куруфин чем-то его запугал. Какой-то вещью или документом… — Ну что же, — вздохнул Майтимо, — видимо, мне придётся прочесть этот документ. Они последовали за Куруфином; он только успел зайти в свою палатку, как Майтимо заглянул туда вслед за ним и вытащил брата наружу. Келебримбор вскочил и выбежал за ним. Маглор и Нариэндил тоже проснулись; Финдуилас вышла на улицу, но не осмелилась присоединиться к ним. Аракано растерянно мялся у своей палатки. — Что ты сейчас принёс с собой сюда? — спросил Майтимо. — Отдай мне. — Это мои… это мои вещи. Это не касается тебя, — ответил Куруфин. — У моих братьев нет своих вещей, которые я не мог бы видеть, — жёстко сказал Маэдрос. Он коснулся груди Куруфина в том месте, где у него за пазухой лежала шкатулка. Тот попытался вырваться, но Маглор схватил его сзади за руки; Амрод и Нариэндил подошли с двух сторон. Куруфин дёрнулся, повязка упала с его головы, обнажая искалеченную глазницу. — Не убивайте меня… — хрипло прошептал он. — Не убивайте меня… при сыне. Майтимо достал шкатулку; она успела согреться у Куруфина на груди, и открывая своими заледеневшими пальцами тёплую деревянную крышку, Майтимо почувствовал себя хуже, чем когда бы то ни было. Ему казалось, что он грабит умершего. Он подумал, хватило ли бы у него сил, несмотря на Клятву, снять Сильмарилл с чьего-нибудь ещё не остывшего тела. Он извлёк конверт и помахал им перед носом у Куруфина. — Питьо, помоги мне его открыть. Можешь разрезать. Амрод вскрыл ножом зашитый конверт из тонкой кожи и Майтимо левой рукой достал сложенное вчетверо письмо. — Это то письмо, которым ты запугивал Финрода и Ородрета? Ты ведь, верно, знаешь, что там написано? — спросил Майтимо. Куруфин молчал. Майтимо развернул его — и ему показалось, что его оставшуюся руку обожгло. Тонкие, длинные росчерки чернил, словно вырисовывавшие на тонком листе шёлковой бумаги очертания неприступных, зазубренных гор. Рваные, завивающиеся буквы были написаны не тенгваром, а более ранним алфавитом Румиля; будучи в плену, Майтимо несколько раз видел документы, написанные рукой Моргота, и знал, что тот никогда не пользовался тенгваром — из-за своей ненависти к Феанору. — Это же Мелькор писал, — сказал Аракано. Маэдрос был благодарен ему за то, что он высказал это вслух. — Что там? Майтимо вчитался и его замутило; он испытал безотчётный ужас при мысли о том, какие события могут скрываться за небрежными словами этого письма. Он нашёл в себе силы прочесть письмо вслух: Моя красавица! Я рад, что у тебя всё получилось, но меня удивило твоё решение отдаться этому выродку, которого ты отвергала столько лет. По крайней мере, тебе удалось забеременеть, что не может тебя не радовать. Мы с тобой уже говорили, что можно по этому поводу предпринять. Я сделал так, что Макалаурэ вернулся, но мне твоё беспокойство кажется излишним — думаю, что если мой бывший друг (слова бывший друг были обведены волнистой, небрежной линией — словно облачко) будет продолжать вести себя по-идиотски, он всё сделает за нас. Я, с со своей стороны, уверен, что и вы исполните свою часть соглашения. Твой друг (или я должен сказать — твоя подруга? — для тебя я могу быть кем угодно), М. Майтимо не знал, что сказать. Обсуждать это письмо ему было противно. И Майтимо не смог бы придумать ничего более отвратительного, чем то, что сказал Маглор, когда он закончил читать: — Ну что ж, Финдуилас, это адресовано тебе или твоей матери? Финдуилас пошатнулась; она хотела было опереться на руку Амрода, но, сжав кулаки, отошла в сторону. — Тебе виднее, — сказал Амрод сквозь зубы, — здесь же речь о тебе. О Фаэливрин тут ни слова нет. — А о ком же тут речь? — спросил Маглор. — Если он, — Маглор бросил косой, презрительный взгляд на Куруфина, — если — не он, а настоящий Куруфин — шантажировал Ородрета этим письмом? — Макалаурэ, — Нариэндил потряс своего лорда за плечо, — но это же… я хочу сказать, это очень странно… этого не могло быть. Ведь… Он запнулся, и тут Финдуилас спокойно сказала: — Я — невинная девушка, Маглор, и я никогда ни от кого не была беременна. Халадины хоронят своих князей в запечатанных дубовых гробах. Мне говорили, что так они и похоронили моё тело после того, как закончилась прошлая моя жизнь — скорее всего, оно сохранилось. Ты можешь раскопать курган и проверить сам, была ли я девственницей. Правда, вся нижняя часть моего тела была разорвана копьём, так что ты можешь и не найти то, что ищешь. Что касается моего тела в этой жизни, то ты сейчас же можешь проверить это сам. — Что ты говоришь!.. — воскликнул Нариэндил. — Если у твоего господина хватает смелости выдвигать такие обвинения, то у него должно хватать и смелости их проверить, — ответила Финдуилас. Маэдрос мало общался с её отцом Ородретом, но дружил с его братьями Ангродом и Аэгнором, на которых Финдуилас была похожа даже больше, чем на отца; поэтому он видел, что она в бешенстве. На Амрода он даже не хотел смотреть. — Макалаурэ, — сказал Маэдрос, обращаясь к брату, — то, что ты говоришь — не только оскорбительно, но и бессмысленно. Во-первых, как именно Финдуилас могла переписываться с Морготом, находясь в Нарготронде? Попасть туда было не намного легче, чем в Гондолин, и семья Ородрета всегда жила даже более уединённо, чем Тургон и Идриль. Во-вторых, если сейчас кому-то позарез нужно это письмо, то это значит, что сейчас оно имеет ценность. Пусть Финдуилас меня простит, но кому сейчас нужно её шантажировать? Нарготронд пал, Ородрет и его сын мертвы, все остальные сыновья Финарфина тоже мертвы. Из всего, что сказал Келегорм перед тем, как уехать, я понял, что он пытался её убить из личной неприязни, а не потому, что Финдуилас кому-то мешает. Сделать так, чтобы мы её выгнали? Сейчас это не изменит ничего. Я не вижу в этом смысла. — Хорошо, а её мать? — продолжал настаивать Маглор. — Ты, Финдуилас, всё-таки должна была бы знать, чем именно Куруфин пугал твоего отца! — Оставь её в покое! — наконец, смог выговорить Амрод. — Я не знаю, — ответила та. — Но это не связано лично с ним, со мной или с моей матерью. Да, отец не любил говорить о том, что моя мать была человеком, аданет и что я и мой брат были эльдар лишь наполовину. Но он и не скрывал этого. Поэтому халадины похоронили меня по человеческому обычаю. Только когда меня убили, когда я услышала призыв явиться в Чертоги Мандоса и увидела там отца, я удостоверилась, что я — эллет. Всех родных моей матери убили орки и она ненавидела Врага, даже не могла слышать его имя. Её уже больше трёхсот лет нет в живых, она не умела писать и не могла бы прочесть даже кирт, не говоря уж о тенгваре или сарати. Если ты не веришь мне, ты можешь попробовать найти кого-нибудь, кто жил в Нарготронде раньше… — Да при чём тут вообще Нарготронд и Ородрет? — снова вмешался Нариэндил. Может быть, это был неверный свет факела, но Майтимо показалось, что высокий герольд весь дрожит — то ли от злости, то ли от какой-то другой, еле сдерживаемой эмоции. — Макалаурэ, на Ородрете что, свет клином сошёлся? Ты вообще можешь не знать женщину, о которой идёт речь. Может, ты вообще не знаешь, что это женщина, — про Морьо же чужие не знали! Как будто в семье других женщин нет! А Эарвен? А братья Эарвен, у них ведь тоже были семьи? А Галадриэль? А Амариэ? У Амариэ с Финродом не было свадебного пира, но они уже вели себя, как муж и жена! И если ты сам не понимаешь… — Наверное… — начал Куруфин. — Тебя никто не спрашивает! — прикрикнул на него Маглор. — Ты — просто кукла, созданная Гортауром, которая говорит то, чему её научили. Если Финдуилас… — Слышишь, Кано, оставь Финдуилас в покое, наконец! — сдавленным голосом сказал Амрод. — Нариэндил правильно говорит: другим женщинам тоже было что скрывать… Жуткая мысль возникла в сознании Майтимо; он поглядел на Карантира, который, опустив глаза, стоял в стороне. А что, если письмо адресовано ему? Ведь именно Карантир в ту последнюю зиму, одинокий, затравленный, в погребённом под снегом Форменосе, мог быть готов на всё, чтобы вернуть домой Маглора, который как раз уехал неизвестно куда — якобы искать какие-то драгоценные камни по поручению отца, и не вернулся в срок. Майтимо вспомнилось лицо Маглора, когда он спрыгнул с коня во внутреннем дворе крепости в Форменосе: ледяные руки, отсутствующие глаза, бледные губы; только когда Карантир выбежал навстречу ему и обнял, он слегка оттаял. Тогда они ещё не знали страданий, но сейчас, после того, как на его глазах друзья гибли в бою и в муках умирали от ран, он сказал бы, что тогда Маглор выглядел, будто он при смерти. Он готов был поспорить, что «я сделал так, что Макалаурэ вернулся» относится именно к этому давнему приезду в Форменос. Да, Карантир мог бы в отчаянии решить отдать себя кому-то, даже тому, кто раньше мучил его — одному из сыновей Финарфина, который мог тайно приехать в Форменос; мог бросить ему вызов — «да, я девушка, возьми меня!». Тогда, если этим «выродком» был кто-то из сыновей Финарфина, понятно, почему этим письмом можно было шантажировать Ородрета или Финрода: действительно, что бы подумали другие эльдар, если бы узнали, что Финрод или Ангрод стал отцом ребёнка, рождённого от одного из сыновей Феанора и зачатого по совету Мелькора? А если об этом узнал Финвэ? Какая-то смутная мысль начала крутиться в сознании Майтимо. Что-то, связанное с рождением Идриль; да, точно. Идриль, дочь Тургона, они считали единственной правнучкой Финвэ, единственной внучкой одного из его сыновей — про Келебримбора они тогда ничего не знали. Но Майтимо не покидало ощущение, что в эти последние недели в Валиноре от кого-то он слышал фразу вроде: «теперь, когда в семье родились дети…». Кто же это говорил? Вроде бы Аргон?.. Надо его расспросить… Но в таком случае где же этот ребёнок?.. Майтимо с болью подумал: учитывая, что Карантир принимал какие-то лекарства, которые мешали ему быть женщиной, он мог не доносить дитя или же ребёнок появился на свет уродливым (он слышал о таких случаях среди людей, когда мать принимала сомнительные снадобья). Карантир говорил, что это питьё давал ему отец, но Майтимо с тех пор не давала покоя мысль: а отец-то откуда узнал о таком? Неужели Феанор сам придумал нечто подобное? В это Майтимо никак не мог поверить. А потом… Вспоминая жуткие недели после гибели Финвэ — в почти полной тьме, холоде, при слабом, неверном свете факелов и в голубоватом свечении фонарей, когда они толком не видели друг друга, когда на кораблях и в первое время после прибытия в Средиземье они кутались в то, что было под рукой, Майтимо подумал, что даже если Морьо в это время ожидал ребёнка, они могли какое-то время этого не замечать — просто потому что все (кроме Маглора) не могли даже представить себе ничего подобного. Он безотчётно сделал шаг в сторону Морьо — и увидел, что так же, вопросительно, обвиняюще смотрит на него Амрод; увидел, как косой, злой взгляд бросил на Морьо и Маглор. Майтимо осознал, что все они сейчас думают об одном и том же: Карантир и есть та женщина, которой писал Мелькор — и его роль в гибели Финвэ не столь уж случайна, как он хотел показать. И на какое-то мгновение он взглянул в лицо Карантира, и увидел в его глазах такое безысходное отчаяние, такую безнадёжную мольбу о помощи, что сразу запретил себе высказывать хоть одно слово из своих подозрений. — Мы не знаем, кому адресовано это письмо, — сказал он твёрдо, — тут нет ни одного имени, кроме твоего, Макалаурэ. Даже если Моргот когда-то обманом заставил тебя куда-то уехать, это не имеет теперь никакого значения. — Ну что, ты пойдёшь сейчас отдавать письмо хозяину, Куруфин? — спросил Амрод. — Или как нам тебя называть? — В этом нет необходимости, Питьо, — ответил холодно Маэдрос. — Я прочёл письмо вслух и уверен, что те, кому оно было нужно, меня слышали. Пусть забирают этот документ — нам нет от него никакой пользы. — Он демонстративно засунул письмо в развилку дерева на высоте своего роста. — И ты это так оставишь? — Амрод показал на Куруфина, который, казалось, лишившись всех сил, сидел на земле, прислонившись к высокой липе и спрятав лицо в рукав. Келебримбор растерянно стоял рядом, поглядывая то на Маэдроса, то на Карантира. — Как хотите, — сказал Маэдрос. — Мне всё равно. Я устал. Он отошёл в сторону и увидел, что Маглор подошёл к Амроду и младший стал ему что-то ожесточённо доказывать; к ним присоединились Аргон и Нариэндил. Маэдрос приблизился к Карантиру, которого почти не было видно в тени дерева, и крепко обнял его. Сначала тот застыл, как деревянный; Майтимо продолжал прижимать его к себе, хотя ему стало немного неудобно: он почувствовал его грудь и осознал, что обнимает женщину. Потом брат (для него он всё-таки был братом) обнял его за шею и заплакал: испытывая стыд и невероятное облегчение, Майтимо стал гладить его по волосам. Он понимал, что несмотря на то, что Карантир храбрится в ожидании наказания, несмотря на то, что ему действительно стало легче, когда он рассказал всем правду, младшему сейчас страшно и одиноко, как никогда. — Это не я… — прошептал Морьо, — это не я… это правда не я… Нельо, пожалуйста… Не надо… Может быть, даже… если я любил кого-то, даже если я хотел бы… очень хотела… у меня никогда не было ребёнка. Не выгоняйте меня совсем… — Ну что ты, — сказал тихо Майтимо, — ну что ты, не бойся, крошка Морьо. — Он понял, что бессознательно обращается к нему так же, как Маглор в тот страшный день, когда Морьо поднял руку на деда. — Я знаю, что ты не стал бы переписываться с ним. — Да, — всхлипнул Карантир, — не стал бы. Никогда. Отец же его терпеть не мог. Майтимо, лучше бы я умер… что теперь будет? Как же Атаринкэ? Я зря помогал вам следить за ним… Как бы в ответ на его слова к ним подошёл Маглор. — Майтимо, надо что-то делать. — Делать что? Он отпустил Карантира, и без его горячего, заплаканного лица и тёплых рук ему сразу стало холодно. — Верное средство — отрубить ему голову, — сказал Маглор. — Кому? — спросил Майтимо, хотя прекрасно понимал, о чём речь. — Тому, кто находится в теле Куруфина. Нам придётся это сделать. Подошедший Амрод кивнул. — Ты хочешь сказать — мне придётся это сделать? — ответил Майтимо. Маглор отшатнулся, встретив его взгляд. — Ты старший, — сказал Маглор. — Мы не можем сделать этого без тебя. — Почему он не может просто уйти? — Они подошлют к нам его снова. Подготовят лучше. Подошлют к каким-нибудь другим нолдор или к людям, которые поверят, что это Куруфин, станут слушаться его. Именем сына Феанора будут твориться немыслимые злодеяния, — сказал Маглор. — Этого нельзя допустить. Майтимо мрачно подумал, что и раньше никто не считал, что Куруфин занимается благотворительностью, и что после того, что случилось с Келегормом, заботиться о репутации уже поздновато. Но в словах Маглора был смысл. — Я и сам понимаю, что это не Атаринкэ, — ответил Маэдрос. — Но я казнить его не могу. — Значит, нас двое против одного, — Маглор будто намеренно не принимал в расчёт Карантира. Майтимо было хотел что-то сказать — но посмотрел на Карантира, потрясённого, побелевшего. Они оба поняли: Маглор подозревает младшего в том, что именно ему писал Мелькор, и как только они убьют или прогонят Куруфина, Маглор возьмётся за Карантира. В этом был явно заинтересован и Амрод, которому не хотелось верить, что письмо Мелькора имеет хоть какое-то отношение к Финдуилас. Подумав, Майтимо решил не обращаться сейчас к Карантиру и оставить это на потом. — Против кого, Кано? — обратился Маэдрос к Маглору. — Двое против кого? Я глава семьи. Вы все это признаёте. Я принимаю решения. Если вы не согласны, давайте разойдёмся и я пойду своей дорогой. Маэдросу стало совестно за свои слова, когда он увидел, как это напугало всех братьев — да и Аргона тоже. — Не уходи, — сказал Маглор. — Только не уходи… Мы на всё согласны, правда, Питьо?.. — Хорошо, — сказал Маэдрос. — Вы примете моё решение, каким бы оно ни было. Он вернулся на поляну, подошёл к Келебримбору и Куруфину и быстрым движением выдернул тяжёлый меч из ножен. Карантир шумно, жалобно вздохнул, но не осмелился ничего сказать. — Отойди, — сказал он Келебримбору. — Дядя Майтимо… что вы делаете, — сказал Келебримбор. — Что вы делаете… — Ты же видишь, что это не твой отец, — сказал Маэдрос. — Я не знаю… — прошептал Келебримбор. — Не знаю. Даже если это только его тело — я не отдам его вам. Я не могу. Не трогайте его. Дядя Майтимо… Маэдрос одним сильным, резким движением искалеченной руки отшвырнул Келебримбора; этого удара хватило бы, чтобы сбить с ног лошадь. Куруфин стал подниматься, и тут Майтимо занёс меч, сверкнувший огромной серебряной дугой в свете луны. Маглор рванулся, захлебнувшись беззвучным криком — хотя он и сам об этом просил, он не мог этого вынести; ноги у него подкосились, он упал. Майтимо резко, внезапно повернулся и лезвие стало чертить другой путь, беспощадно опускаясь на шею Келебримбора. Куруфин отчаянно бросился ему под ноги, закрыв собой сына. Келебримбор был невредим, но кончик меча старшего брата всё-таки задел тело Куруфина — кровь капала из тонкого пореза на его шее. Маэдросу говорили, что с мечом в руках он выглядит страшно, что он похож на призрака, на восставшего из мёртвых; ему всегда это было безразлично или смешно. По-настоящему он ощутил это только сейчас, видя ужас в родных чертах Куруфина, хотя теперь он был уже уверен, что в его теле обитает чужая душа: настоящий Атаринкэ всё-таки должен был попытаться обороняться. И он увидел ещё кое-что. Длинные, отцовские пальцы Куруфина (больше всего на Феанора в нём были похожи руки и улыбка, — а оба они улыбались очень редко) закрывали Келебримбору глаза. Сознавая, что раз Маэдрос поднял свой меч, то гибель их обоих неизбежна, он не хотел, чтобы Келебримбор уходил из жизни в агонии смертного страха, пытаясь хоть так защитить своё дитя. Маэдрос понял, что не сможет видеть мучения родных, даже если один из них — всего лишь одушевлённое магией тело. И потом… …он уже почти понял. Он вложил меч в ножны и опустился на колени рядом с младшим братом, положил руку ему на плечо. — Не бойся, — сказал он. — Ты… я же вижу, что ты любишь его. Любишь его, как родного сына, хоть ты ему и не отец. Пожалуйста, скажи мне, кто ты, я не причиню зла ни ему, не тебе. — Я… — тихо вымолвили губы Куруфина, — да, я ему не отец. Я… я его мать. Луиннетти.