Loving Longest 2

На следующее утро Майтимо собрал свои вещи и уже седлал коня. Луиннетти о чём-то беседовала с Финдуилас; обе улыбались, почти смеялись. И вдруг Майтимо как громом ударило. Как он мог это пропустить во время разговора с ней? Он подбежал к Луиннетти и сказал: — Можно тебя на пару слов? — Конечно, Майтимо. Он отвёл её в сторону. — Луиннетти, ты вчера… ты вчера… когда ты рассказывала про дом Финарфина, ты сказала — жена Маглора. Какая жена?! Кто это? Он же не женат, у него и невесты никогда не было… Луиннетти пожала плечами. — Ну ты же сам сказал, что он не женат, значит и жены у него нет никакой, разве не так? — ответила она. — Но ты же сказала… — Как я могла сказать, что у него есть жена, раз ты, его брат, говоришь, что её нет? Тебе, наверное, лучше знать? — сказала Луиннетти. Майтимо начал уже думать, что ему это приснилось. Он развёл руками и отошёл. *** — Ты быстро подружилась с Финдуилас, — заметил Маэдрос. Он и Луиннетти ехали рядом во главе отряда. — Да, — ответила она. — Просто… понимаешь, я очень любила Ородрета, когда он был маленьким. Самый милый ребёнок на свете, — она грустно улыбнулась. — Мне жаль, что я не могла быть на месте Куруфинвэ, когда он жил в Нарготронде. — Но как ты узнала столько о Нарготронде? И про… — Маэдрос с самого начала хотел задать этот вопрос, но не успел договорить. Луиннетти ответила: — Гвайрен мне всё рассказал, — она кивнула на Гвайрена, который ехал верхом между Карантиром и Амродом; его руки на всякий случай всё-таки привязали к седлу. Карантир что-то дружелюбно говорил ему; Амрод смотрел недоверчиво. — Ну если не всё, то очень многое. Он точно там жил и знал Финрода, это правда. — Тебя долго готовили? — Маэдрос в этом не сомневался, но всё-таки спросил. — Долго, — кивнула Луиннетти. — Но я всё запомнила. То есть если я чего-то не знала, то потому, что не знали они, а не потому, что я забыла. И вот так всё — в один день… — Ну хорошо — Нарготронд, — согласился Маэдрос. — Но откуда тебе известно про всё остальное? Про Тирион, про наш дом… Неужели брат тебе рассказывал и про мой шкафчик в Форменосе, и про занавески в детской спальне в нашем доме? Не мог же тебе об этом рассказать этот Гватрен — или Гвайрен? — Гватрен, конечно, не один меня учил, если честно, — сказала Луиннетти, — но это не так уж важно. Понимаешь, Майтимо, я сама не знаю, от кого и когда точно были получены все эти сведения. — Как это? — Ты же слышал, как погиб Финрод Фелагунд: Саурон не узнал его, хотя подозревал, что он — важное лицо среди нолдор, и Финрод погиб случайно, — стала рассказывать Луиннетти. — Саурон не получил от этого никакой выгоды. Почему так произошло, понятно: ведь Саурон до Битвы Внезапного пламени почти не покидал Ангбанд. Мелькор его не очень-то отпускал от себя, и о нолдор он знал немного. И вот после этого происшествия Саурон решил сделать всё, чтобы такое не повторялось. Он завёл картотеку на всех знатных или чем-то замечательных нолдор: короли, их ближайшие приближённые, учёные, певцы… Причём он собирал материалы не только о живых, но и о мёртвых: о них могли найтись сведения, с помощью которых можно было влиять на оставшихся в живых родичей. Кроме того, умерший же может возродиться — вот, как Финдуилас. — Да, — подтвердила подъехавшая к ним Финдуилас, — это всё так. Меня держали несколько лет в Ангбанде и расспрашивали именно для этой картотеки, причём в основном о тех, кого уже не было — просто Майрон хотел, чтобы картотека была полной. Он мне, знаешь ли, гордо так сказал, что если в ходе и после Битвы Внезапного пламени и Битвы Бессчётных слёз он наделал много ошибок, то при взятии Нарготронда моя гибель (а не плен) стала практически единственной оплошностью, а во время нападения сыновей Феанора на Дориат и при взятии Гондолина практически всё прошло так, как он хотел. Если Майрон тогда просто так поубивал всех друзей Финрода, то теперь у него про каждого целый том: имена родителей, место рождения, где учился и что любил на завтрак. Майтимо нервно засмеялся. — Это что ж, если бы я сейчас попал в плен, то меня бы пытали не чтобы узнать секреты отцовских сплавов, а чтобы я сказал, ел ли отец на завтрак кашу с маслом? — Ты зря смеёшься, — сказала Луиннетти, — Майрон говорит, что пришёл к выводу, что для того, чтобы управлять разумными существами, знания о них самих и их отношениях гораздо важнее, чем знания о вещах. Так что да, все пленные должны были давать сведения для картотеки, — иногда сами не понимая, насколько это важно. — То есть тебе оставалось просто выучить все эти записи наизусть? — поражённый Маэдрос вспомнил слова Саурона: «Я правлю Средиземьем — ты этого не заметил?». Он не знал, насколько действительно может быть всеведущим Мелькор, но в любом случае Саурон, хотя и не был одним из Валар, практически достиг той же степени могущества с помощью разума и знаний. — Да, конечно. С моим мужем Куруфинвэ это было нелегко, — сказала Луиннетти, — потому что он долго прожил, много знал, — в том числе язык гномов, будь он проклят, — с ним много всего случилось и у него много братьев и других родичей. После того, как я всё выучила про Куруфинвэ, изображать, например, тебя, Финдуилас, с помощью этих записей я могла бы через два-три дня. — Мне сказали, что один эльф стал прислужником Майрона, поставив условие, что он никогда не даст никаких сведений для картотеки… — заметила Финдуилас, но Маэдрос уже не слушал. «Саурон потратил много месяцев, обучая Луиннетти, задействовав и свою картотеку, и знания своих помощников, — подумал Маэдрос. — Значит, я был прав — письмо действительно имеет ценность сейчас». Он задумался, и прослушал, как Луиннетти, Финдуилас и присоединившийся к ним Аракано заговорили о другом. -…Хотел увидеть Средиземье, пока мы шли, — сказал Аракано. — Знаете, я так хотел добраться до него, и не так, как обычно идут путешественники — лес, река, тропки там, поляны; это всё как-то бессмысленно, вроде как в толпе толкаешься, и каждого спрашиваешь «как тебя зовут» — всё равно не запомнить. Хотел подняться на самую-самую высокую гору или даже полететь на спине орла, чтобы увидеть всё сразу. Нельо, помнишь ту огромную карту Валинора, мозаику на площади, которую можно было увидеть с вершины Миндон Эльдалиэва в Тирионе? — Я вот видел эту землю со спины орла, — вздохнул Майтимо, имея в виду своё чудесное спасение из плена. — Если вспомнить сейчас, то это было прекрасно. А тогда, честно говоря, я чувствовал лишь отвращение к месту, где я оказался. — Ну вот, — вздохнул Аракано, — теперь мне придётся придумать что-то новое. Мы говорили про совсем-совсем неосуществимые желания. А у тебя такое есть, Нельо? Майтимо грустно улыбнулся. Аракано отдёрнулся; он подумал, что своими словами неосторожно напомнил ему о своём брате, о Финдекано, которого Майтимо (он это знал) так сильно любил. Но Майтимо заговорил совсем о другом. — Мне легко ответить на этот вопрос, — сказал он с неожиданной для самого себя откровенностью. — Я всегда знал, что моё желание заведомо неосуществимо, и всегда хотел этого больше всего на свете. — Он оглянулся на братьев — Маглора, Карантира, и Амрода, которые были шагах в десяти от них и вряд ли могли услышать его слова. — Мы никому не скажем, — Луиннетти ласково, по-сестрински коснулась его левой руки, погладила по пальцам. — Я всегда хотел превратиться в своего деда Финвэ. Мне всегда было как-то неловко, что я совсем не похож на него — и за себя, и за отца, — но я хотел этого не поэтому. Мне всегда хотелось подойти к отцу, обнять его и сказать: «сынок, я люблю тебя, для меня существуешь только ты, ты моё самое любимое дитя». Прости меня, Аракано, но я знаю — мой отец так хотел бы это услышать! Финголфин не обиделся бы, я знаю. Ему самому стало бы легче, если бы он почувствовал, что Феанор абсолютно счастлив. Отец всегда обжигал Финголфина своей болью и гневом. — Я знаю, — коротко ответил Аргон. Майтимо было совестно, что он заговорил об этом, и он продолжил: — Понимаешь, Аракано… Одно время, в ранней молодости я был близким другом Финголфина. Финголфин любил моего отца Феанора, восхищался им, но… Как-то Финголфин… Ноло мне сказал… — Маэдрос снова оглянулся на братьев, — Сказал, что навеки запомнил последний счастливый день в жизни, — это был последний день, когда он ещё не знал, что у него есть старший брат. — Они разве не росли вместе? — удивилась Финдуилас. — Нет, — ответил Майтимо. — Отцу было очень тяжело узнать о том, что его отец, Финвэ, взял другую жену. Он отправился странствовать в одиночестве по Аману, хотя тогда был совсем ещё подростком. Финголфину о нём ничего не рассказывали: он узнал, когда ему было лет шесть-семь. Они с Финвэ пошли гулять куда-то, далеко-далеко, поднялись на очень высокий холм, кажется, обрыв над рекой и там росла какая-то высокая серебристая трава. А потом Финвэ сказал: «пошли домой обедать», а за столом был Феанор. Вот так. В душе Майтимо выругал себя за излишнюю откровенность; он стал бояться, что обидел Аргона. Всё-таки вся эта история с Куруфином совсем выбила его из колеи. — Я поеду вперёд, посмотрю, что там, — сказал он. — Мы сейчас выезжаем из леса. Он тронул коня и поскакал, слыша за спиной встревоженные голоса братьев. Но то, что он увидел, выехав из леса и остановив коня на перекрёстке, тоже его не успокоило. С севера приближался вооружённый отряд, и впереди него ехал Келегорм. День был пасмурный, но жаркий. Чёрные доспехи Келегорма искрились синеватыми отблесками, а его тяжёлые серебряные волосы на фоне грозовых облаков будто сияли изнутри. Майтимо был недвижен; Келегорм жестом остановил своих спутников и подъехал к старшему брату. — Здравствуй, Руссандол, — сказал Келегорм. — Ты меня убьёшь? — спросил старший. — Мне этого пока не приказывали. Мы можем просто поговорить. — О чём? — Майтимо, как мог, старался держать себя в руках. Ему хотелось схватить брата, увезти, избить, заставить повиниться, признаться, сделать хоть что-нибудь… Но он понимал, что это бесполезно. — Я просто… Руссандол, Маэглин при тебе тогда говорил, что я… что у меня есть сын. Он там, в Ангбанде. Я хотел попросить тебя, если… Я не думаю, что я проживу долго. Если что-то случится, возьми его себе. Пожалуйста. Он ни в чём не виноват, он ещё совсем мальчик. И… позаботься о его матери. Мы… наш союз был вынужденным, но я полюбил… люблю мать моего ребёнка. — Майтимо с удивлением увидел, как Келегорм застенчиво краснеет. — Хорошо, — согласился старший. — Я… я это сделаю. Как его зовут? Как я его узнаю? — Узнаешь. Он такой же, как я, ну… волосы, всё остальное. Его зовут Рингил. Ладно. Прости, мне пора. Тебе лучше отъехать подальше. Келегорм отвернулся и тронул коня. Майтимо дёрнулся, повернулся и левой рукой схватил его за рукав, чуть не потеряв равновесие. — Тьелко… пожалуйста… ну скажи мне, зачем?! Неужели ты так хотел спасти свою жизнь, что?.. Брат… Келегорм ответил: — Я никому бы не простил этого вопроса, но ты единственный, кто имеет право его задать. Ты, тот, кто был у Мелькора в плену, — и единственный, кто имеет право меня упрекать. Я не могу убить Мелькора. Я не могу с ним бороться. Говорят, что Валар ничто не может устранить из этого мира, кроме воли Создателя, а он не может быть благосклонен к нам. Мелькор безумен, и бороться с ним нельзя. Может быть, единственный способ остановить безумца хоть на мгновение — это принять его нож себе в сердце. К жизни всё это не имеет никакого отношения. Что сделано, то сделано, и этого не воротишь. — Но… — Больше всего на свете я сейчас хочу, чтобы ты не узнал того, о чём спросил, как можно дольше. Лучше — никогда. Прощай, брат! И Келегорм поскакал дальше. *** — Теперь его все называют «чёрным эльфом», — услышал Келегорм у себя над головой. Вала Оромэ научил Келегорма понимать речь животных и птиц. И там, наверху, переговаривались карканьем большие чёрные птицы — кребайн. — Он уже не «Келегорм Светлый»! Ха-ха! Хотя его волосы по-прежнему светятся звёздными лучами, как перья орлов Манвэ. — И он так же глуп, как те орлы. — Ха-ха! Гортаур-то всех обманул! Келегорм не верил в рассказы о том, что Мелькор иногда таится среди кребайн в птичьем облике, но боялся этих существ. Он знал, что они почти всегда «говорят» правду, одарены чем-то вроде чувства юмора — исключение для неразумных тварей — и не раз был свидетелем того, как они верно высказываются о будущем — неизвестно, почему. Как правило, Келегорм старался отключать свою способность, иначе любая поездка по лесу сопровождалась бы бесконечным, бессвязным набором навязчивых и однообразных речей, но сейчас, перед сражением, когда все его чувства были обострены до предела, он не мог себе этого позволить. Он надеялся услышать что-то о противнике — но слышал только о себе. — Его брат рыжий. Они раньше охотились вместе. Сейчас — уже нет. — Келегорму Светлому больше никогда не придётся ездить на охоту! — Никогда! — Ты видел эльфа в жёлтом кафтане, с красным поясом и с жёлтыми волосами? Видел, как он ехал на север? — Странный эльф! — Если он ещё раз встретится с рыжеволосым, тот тоже больше никогда не сможет ездить на охоту! Ха-ха! «Гватрен», — подумал Келегорм. — «Я ничего не могу сделать, чтобы оградить Майтимо от этого чудовища. Ничего». Он поскакал дальше ещё быстрее; остальные его воины едва поспевали за ним. Птицы летели за ним ещё полмили, приговаривая — «Не сможет, не сможет, никогда не сможет!», потом отстали. Приближаясь к месту назначения, Келегорм услышал вой волков. — Зачем, зачем? — Зачем наших братьев взяли в плен? — Что они с ними сделают? — Зачем, зачем, зачем? В голосах зверей он слышал ужас и тревогу, и сам поддался этому чувству. Он выехал на поляну; перед ним начиналась дубовая роща — священное для людей место, то самое, где он когда-то убил Андрога, жреца из королевского рода истерлингов. Тут он понял, что имели в виду волки. *** По поручению Саурона эльф-Андвир и Белемир уже несколько дней вели переговоры с жителями Хитлума. Вскоре к ним присоединилась Зайрет, решительная приятельница Салганта, которая ради такого смогла временно оставить Химринг. Зайрет, хотя и была незаконнорожденной, вместе с Андвиром и Белемиром составляла всё, что осталось от королевского дома истерлингов. Собрать вместе даже на краткое время людей — старейшин халадинов, князей истерлингов и друэдайн было очень трудно: все подозревали предательство, но многим казалось, что терять уже нечего, и если у Саурона (все прекрасно понимали, от кого исходят эти предложения) было что предложить, это стоило выслушать. Наконец, на четвёртый день Андвиру удалось добиться предварительного согласия людей. Он торопился, поскольку прекрасно понимал, что хотя Мелькор за все прошедшие десятилетия никак не заботился об истерлингах, он обязательно должен узнать о попытке вывести их из-под его влияния. А чтобы обороняться от его войск, нужно было хоть какое-то единство. — Каким ты вдруг стал красноречивым, Андвир, — сказал, наконец, один из истерлингов. — Мы-то не против, но попробуй сказать это простым людям — что скажут они. — Нас осталось мало, — сказал Андвир, обращаясь к собравшейся толпе, — но мало осталось и всех вас. Халадины и люди из Дома Хадора порабощены, бежали или убиты; друэдайн скрываются в лесах. Людям обещали многое, но никто не заботится ни о ком из нас. Эльфы обещали защитить халадинов и друэдайн от орков и драконов; все их верховные короли, кроме юноши Гил-Галада, теперь мертвы. Наследник третьего дома Людей, Туор, стал родичем эльфов и живёт теперь в Гаванях Сириона, — ему нет дела до вас. Нам, истерлингам, обещали несметные богатства, славу и безопасность. В Битве Бессчётных слёз пали не только друзья эльфов, но и половина наших королей. Богатства нолдорских правителей оказались далеко на севере, в Ангбанде. Мы уже больше полувека истребляем друг друга, сражаясь за обещанные нам сокровища. Нас грабят и убивают лесные эльфы: они ничем не помогли ни Финголфину, ни Фингону, никогда не подчинялись им, но теперь говорят, что вправе считать нас врагами. Здесь мы никому не нужны! — горестно воскликнул Андвир. — И эльфы, и мой брат Андрог ошибались, ожидая помощи Валар из-за моря. Мы, люди, должны сами позаботиться о себе. Ульфанг и Бор были отцами для истерлингов; Хурин и Хуор были отцами для своих людей: они все заботились о своих детях так, как они это понимали. Но все они давно ушли Путём людей. Мы живы, и должны подумать о наших детях и жёнах. — Андвир, ты правнук самого Ульфанга Старого! — крикнул старик-истерлинг. — Будь нашим королём! — Вот это к чему! — сказал молодой черноволосый халадин с родинкой на щеке. — Выходит, старейшины предали нас и хотят навязать нам короля из истерлингов! — Я слуга Гортаура, а слуга не может быть королём, — ответил Андвир. — Истерлинг не может быть королём подданных Фингона. Но мой племянник — сын женщины из дома Хадора. Все вы его знаете; он пользовался покровительством Гортаура и узнал от него много тайн и чародейства. Примите его, как короля! — Спросите у тех, кто служит в гарнизоне Химринга, — сказала Зайрет. — Спросите у жителей Химлада, Дор Динена и тех, кто обитает в междуречье двух Гелионов. Истерлинги из-за Эред Луин, те, что не ушли с Ульфангом, нападают на них, но им не приходится бояться. Они могут спокойно растить своих детей и не бояться за своих жён. Рука Гортаура защищает их. Они живут по законам, которые он установил для них. Примите Белемира, как короля, и он тоже даст вам справедливые законы и свободу. — Зачем нам сын Андрога? — спросил молодой рыжий истерлинг. — Если это спрашивает истерлинг, что сказать нам, халадинам? — спросил тот же черноволосый юноша. — Ты что, правда чародей? Владеешь тайнами жизни и смерти, провидишь будущее, можешь искать клады? — отозвался невысокий, мрачный вождь друэдайн. — Я, — сказал Белемир, выйдя вперёд, — могу дать нашим воинам бессмертие; я могу взять их души и вселить их в могучих волков или медведей. Я могу вызывать души и узнавать их тайны. Провидеть будущее я не берусь — будущее зависит от нас самих, а что касается кладов — это проще простого. Для того, кто видит умерших, заглянуть под землю легко. Белемир прошёл несколько шагов и коснулся ствола огромной сосны, указав на красный валун, торчащий из-под корней. — Тем десяти, кто поднимет этот камень, я отдам треть всех спрятанных тут сокровищ, — сказал он. Старейшины смотрели недоверчиво, но десять желающих нашлось быстро: трое парней в одежде истерлингов, пять местных и двое друэдайн. Они отодвинули камень, и под ним оказался сундук, запечатанный большой красной печатью. Эльф-Андвир подошёл и наклонился, чтобы посмотреть. Вместе с Белемиром они сломали печать, на которой было начертано имя Верховного короля нолдор Фингона. Стало быть, сундук попал сюда за пятнадцать лет, которые прошли между Битвой Внезапного пламени и Битвой Бессчётных слёз. Внутри были аккуратно сложены золотые слитки, кольца, браслеты и серебряная и золотая посуда — судя по отметкам на ней, посуда из королевского дворца Финголфина. Все знали, что после Битвы Бессчётных слёз грабить в нолдорском королевском дворце было практически нечего: все свои сокровища Верховный король раздарил соратникам. Видимо, Фингон всё-таки решил на случай, если останется в живых после битвы, спрятать последнее, что у него осталось — немного золота и личные украшения. Белемир, заслоняя собой сундук, молча указал на вещь, лежавшую в боковом отделении: папку для бумаг, обтянутую выцветшим розовым шёлком с серебряными узорами. Все документы, принадлежавшие знатным нолдор, надо было доставлять Гортауру: они оба это знали. Незаметным движением Андвир убрал этот предмет за пазуху. Те, кто помогал выкапывать сундук, уже встали на стражу вокруг него — сначала друэдайн, потом истерлинги и местные жители. — Немного осталось сокровищ в Хитлуме, — сказал Белемир, — но они ваши! Ими вы купите свою свободу! Зайрет быстро разделила содержимое сундука на три части, а треть своими руками раздала тем, кто выкопал его. Даже те, кто не верил Белемиру, начали склоняться на его сторону. Конечно, он мог подстроить обнаружение клада, но ведь корни сосны оплели камень и сосне явно было уже больше сорока лет… Да и если это было подстроено, это говорило только о том, что Белемир и Андвир щедры к своим людям. — Ты говорил о свободе, Андвир, — недоверчиво спросил старый истерлинг. — Как нам найти свободу? Разве мы знали свободу с тех пор, как пришли сюда? Даже наши короли стали слугами или умерли. — Мы должны уйти отсюда. Переселиться в самое укромное место Бретиля или перейти Эсгалдуин и уйти в Дортонион, — ответил за дядю Белемир. — На новом месте мы, надеюсь, прекратим ссоры из-за земли и имущества и перестанем ненавидеть друг друга, потому что не будем видеть того, из-за чего возникла ненависть — этих земель и угодий. Я знаю такое место. Но действовать нужно быстро. — Мы с тобой! — послышались крики со всех сторон. Кричали сначала юноши, получившие сокровища и их друзья, но потом крик стал почти всеобщим. — Белемир, мы с тобой. И тут из-за леса послышался тяжелый, однообразный вой бронзовых рогов отряда Келегорма. — Белемир, у тебя есть возможность доказать свою доблесть! — закричали в толпе. — Вон чёрный эльф, убийца твоего отца. — Я сделаю это за него, — сказал Андвир. — Сначала мне подобает сразиться с ним. Белемир и Зайрет побежали вперёд, на поляну, где росли священные дубы и пылал костёр. Трава и светлая, песчаная почва на поляне были залиты кровью жертв — коней и собак. Зайрет распахнула плащ. На ней было праздничное платье истерлингской королевы. Она склонилась перед Белемиром, не касаясь окровавленной земли. Белемир принял из рук Андвира тяжёлый деревянный обруч-венец, в который были вставлены кости жертв; он поднял тёплое сердце жертвенного коня и выдавил кровь на кости и светлое дерево. Потом он возложил эту корону на голову Зайрет и приказал: — Вешай их! *** Келегорм увидел, что на двух самых огромных дубах висят тела. Людей или эльфов, как прошлый раз, к счастью, не было: это были несколько волков и огромных собак и отдельные части тел коней — в основном головы, ноги и две грудные клетки. Жертвоприношение было совершено недавно: пахло лишь кровью, а не гнилью. Одна из собак ещё дёргалась в петле. Вспыхнувшее в душе Келегорма пламя ярости заставляло его забыть о боли, неудачах, о безвыходном положении, в котором он оказался. Он легко взмахнул мечом, и голова молодого черноволосого адана слетела с плеч; Келегорм успел заметить на его щеке родинку. Келегорм заорал, почувствовав тёплый пар из его тела, запах мяса и нутряной крови, ударил наотмашь другого, — это был совсем старик — оглушил его ударом по голове, перерубил позвоночник, потом резко повернулся, услышав дыхание третьего — рыжего истерлинга, который молча пытался атаковать его сбоку, безжалостно отсёк его выставленную вперёд с кинжалом левую ладонь. Тот всё-таки потянулся к нему с мечом, несмотря на боль и шок; Келегорм одним ударом выбил у него меч, отрубив палец, другим — убил. Это заняло несколько мгновений; люди испуганно откатились, лишь двое-трое продолжали идти на него; он рванулся вперёд. Сейчас единственным счастьем, единственным оправданием его существования казалось ему убивать их. И тут Белемир завопил: — Режь! Келегорм посмотрел вперёд: он увидел женщину в коротком, до колен оранжевом платье с чёрными волосами, кое-где выкрашенными алым и с высоким, странной формы, как он понял — костяным венцом на голове. Это была Зайрет. Она рванулась к дереву-виселице и обрезала верёвки, на которых свисали с ветвей несчастные животные, перерезав петли. Белемир поднял руки вперёд, он наклонился над костром, крича что-то в огонь. Внутри у Келегорма всё похолодело: он узнал валарин, понимал отдельные слова — хотя, в отличие от отца, не мог вести целые беседы с Валар на их родном языке. И он увидел, как странно, судорожно дёрнулось тело юноши с отрубленной головой; и тут же огромный волк, мёртвый зверь с остатками петли на шее, рванулся к нему, Келегорму. Белемир снова повторил то же самое. Второй волк вскочил и сначала подбежал к рыжему мужчине, стоявшему поодаль, кивнул ему, коснулся лапой его руки, будто прощаясь. Затем вскочил и третий волк, и тоже бросился к Келегорму. — Белемир принял их души! — закричал кто-то в толпе. — Он вернул им жизнь! Белемир сделал их волками! Они теперь волки! — Они волки! Мой отец — волк! Мы — волки! — со слезами на глазах и потрясая копьём, кричал воин, к которому волк подбегал проститься. — Король-Чародей! — завопила ликующе Зайрет. — Наш Король-Чародей! — отзывались люди — и истерлинги, и халадины. Одушевлённые Белемиром волки, воя и скуля, бросились на Келегорма. Келегорм понимал язык зверей, и то, что скулили и выли они ему — было страшным, безумным, бессмысленным набором «слов», лишённым всякой последовательности и логики (которой у настоящих животных, как он знал, в избытке). Это было всё равно, как если бы в человека вселилась душа волка или пса, и это существо пыталось бы что-то сказать, используя человеческий язык и глотку, складывая случайные, абсурдные обрывки фраз и сочетания звуков. Это было так жутко, что Келегорм на мгновение застыл. Звери вцепились в глотку коню, тот, захлёбываясь, заржал последний раз и рухнул. Келегорм вылез из-под тяжелого тела, мимоходом отметив, что кость в правой ноге хрустнула — ещё один перелом. Но сила Мелькора продолжала держать его. И-за спин людей он увидел Андвира — Андвира, которого он знал, как бывшего слугу Гортаура. — Ты, предатель! — закричал он. — Иди, бейся со мной! — Я никого не предавал, — ответил Андвир. — Ты дал клятву ради своего отца Феанора, а теперь ты предал отца и братьев. — Я убью тебя! — сказал Келегорм. — Даже если твой чародей спасёт твою душу, я убью тебя в любом теле, слышишь?! — Сначала убей меня в этом, — презрительно ответил Андвир. И люди, и люди-волки отступили; но когда Келегорм скрестил мечи с Андвиром, его, Келегорма, дружина — орки и служившие Мелькору эльфы — бросились на людей. Вокруг них двоих всё равно оставался незримый круг. Келегорм был уверен, что сразит человека через несколько мгновений: в конце концов, у него было полтысячелетия боевого опыта, и нечеловеческие силы. Но буквально через десяток ударов он понял, что противник знает то же, что и он, может ответить на любое его движение, разгадать любую хитрость. Он был хитёр, безжалостен и одновременно точен. Келегорм начал думать, что знает эти приёмы, знает эту манеру, эти последовательности движений: ему не хотелось это признавать, но сражаться так мог только нолдо. Он сам не понял, как растянулся на земле, как противник ухитрился обманным движением сбить его с ног. Андвир поставил сапог ему на грудь и прижал ему к горлу меч. Краем глаза Келегорм увидел, что его отряд полностью разбит. — Я мог бы убить тебя, — сказал Андвир. — Я должен, но я… Возвращайся к своему господину, Келегорм. Келегорм увидел, как тот уходит, что-то говорит Белемиру и Зайрет. Боль накатывала волнами; позвоночник от падения и последнего удара снова будто рассыпался на куски, и лишь рука Мелькора, державшая его тело за незримые нити, помогла встать. Пошатываясь, Келегорм побрёл по дороге на север. Когда, по его расчётам, его потеряли из виду, он побежал в лес. Он видел, что туда пошёл и Андвир, и он понял, что тот возвращается, так же, как и он, возвращается в Ангбанд к своему хозяину — только к другому. Келегорм быстро шёл по лесу, настороженно слушая птиц и животных. Перепуганная синица подсказала ему, в каком направлении искать Андвира. Потом он услышал писк и ворчание: это была лиса с лисятами в норе. — Человек прошёл, человек прошёл! — Человек уже прошёл, можно мы выйдем? — Странный человек, — прощебетала лиса тихим голоском, каким лисы разговаривают с своими сородичами, — странный человек, странный. Вид человека, пахнет, как человек, а шаги, как у квенди. Идёт, как квенди. Непонятно идёт. Не выходим пока. Келегорм полностью разделял недоумение лисы. Он не понимал, что происходит. Но выбора не было. Он увидел через ветки и листву спину Андвира, его зелёный плащ, и, бесшумно приблизившись, вонзил в его спину кинжал по самую рукоятку. И, задержав дыхание, не глядя, он бросился прочь. Ему было невыносимо больно, причём не только физически. Он боялся, что раненый успеет что-нибудь ему сказать. Келегорм не хотел знать, что на самом деле представляет собой Андвир. *** — Тар-Майрон, у меня плохие новости насчёт… Андвира, — сказал Натрон. — Плевать на Андвира: люди ушли? — спросил тот. — Да, там никого не осталось; Келегорм нанёс Андвиру смертельную рану, но бой с эдайн он и его отряд проиграли полностью, — сказал Натрон. — Андвир умирает. Он внизу, в лаборатории. В сундуке, кроме сокровищ, были документы. Вот они. Андвир говорит, что хотел что-то ещё тебе сказать… — Отлично! Я этого ждал. Насчёт Андвира — так даже лучше; людям лучше верить в мёртвого благородного князя-спасителя, а духу несчастного поруганного эльфийского юноши, — в голосе Саурона была нескрываемая ирония, — давно пора в чертоги Вефантура. Я уже узнал от него всё, что хотел. Но я сейчас спущусь. — Вот, — проворчал Маэглин, — несчастного, поруганного… меня что-то никто не пожалел, как будто я и не нолдо. Нет, конечно, отец у меня авари, но он ведь принадлежал ко Второму роду, так что если бы отправился в Аман, то был бы нолдо… — А чего тебя жалеть, — рассмеялся Саурон, — как будто тебя кто-то насиловал! — Как будто нет, — буркнул Маэглин ещё более неразборчиво. — Да ладно, Маэглин, — отмахнулся Саурон, — ты о чём? Кому ты нужен? — Послушай, — сказал Гватрен, и в его голосе не слышалось обычного презрения, — что с тобой случилось? Это было во время штурма города? Кто тебя обидел? — Да ладно, вам же всё равно, — сказал Маэглин и попытался покинуть комнату. — Подожди, Ломион, — Гватрен положил руку ему на плечо и удержал. — Что случилось? Маэглин исподлобья посмотрел на Гватрена, потом прикусил губу, глянул на Саурона и ответил: — Что теперь говорить… На свадьбе Идриль это было. Я сильно напился. Было уже темно, только светила луна. Я его не видел почти. Только знаю, что это не Туор, он уже ушёл с ней в спальню. Да он это и не мог быть. У людей такой силы нет. Он… он был явно квенди, намного старше меня и сильнее, я вообще шевельнуться не мог, чуть не задохнулся. Вот. — Ты поэтому так возненавидел дядю? Думаешь, это он? — спросил Гватрен. — Не знаю… — Маэглин беспомощно оглянулся, как будто ища поддержки у Саурона; потом он ответил, обращаясь к Гватрену: — Я бы с ним и не против, может, дядя Тургон заскучал тут один, я же люблю его… но вот так вот… Всем всё равно… потом никто не подошёл ко мне… я думал, меня или выгонят совсем из города за такое… или накажут того, кто это сделал… А они так, будто ничего и не было. Я долго ждал… — Почему ты хотя бы не спросил Тургона, он ли это был? — сказал Саурон. — Стыдно как-то… — ответил Маэглин. — Маме я бы всё сказал… Вдруг это был не Тургон, тогда бы он обо мне плохо подумал… — Но здесь же ты мог его спросить? Ведь наверняка ты, когда его насиловал, говорил ему — вот мол, попробуй сам то, что сделал со мной, разве нет? — настойчиво спросил Саурон. — Ты же его спросил? — Да нет… ну я же говорю, я не хотел, чтобы он обо мне плохо думал, ну в смысле думал, что я раньше этим занимался… ну в смысле занимался этим сам в Гондолине, а не после того, как я стал служить Владыке… — Маэглин развёл руками. — Минуточку, Маэглин, можно ещё раз? Ты насиловал и избивал Тургона, сделал ему ребёнка и при этом постеснялся его спросить, не насиловал ли он тебя, чтобы он не подумал о тебе плохо? — Саурону казалось, что он уже привык к Маэглину, но внуку Финголфина всё-таки удалось снова его удивить. — Ну да, конечно, — ответил Маэглин. — Гватрен, я пошёл, — сказал Саурон. — Поговори с ним, что ли, узнай ещё какие-нибудь подробности. Хотя ты знаешь, Маэглин, я сейчас несколько изменил о тебе своё мнение: ты ведь у нас очень даже себе на уме. — А ты только сейчас заметил, Майрон? — насмешливо спросил Гватрен. *** Кроме Келегорма, до Ангбанда удалось добраться только трём эльфам из его отряда. Мелькор, не мигая, смотрел на него; два Сильмарилла светились у него на челе, как вторая пара злых и равнодушных глаз. — Ты мне уже немного надоел, сын Феанора, — сказал Мелькор. — Красивая кукла… красивая, но только слишком уж поломанная. Ты перестал мне нравиться. Если твой старший брат попадёт мне в руки, то за то, что он сломал тебя — Майтимо, драться нехорошо, не расстраивай меня, милый! — сказал он внезапно голосом его матери, Нерданэль, — да, за то, что он сломал тебя, я подвешу его уже не за руку, а за член; если б я сразу так сделал, Фингон и не стал бы его снимать. Прочь! Мелькор щёлкнул пальцами на обеих руках, и Келегорм рухнул на пол. Он судорожно шевельнулся — но тело ниже пояса отказывалось повиноваться. Он попробовал приподняться, хотя бы отползти в сторону — но и руки двигались еле-еле. Ему трудно было даже моргать: это было какое-то сонное отупение, только без сна. — Турко, что это такое! Хватит! Ну опять он катается по полу и плачет! — снова послышался огорчённый, почти настоящий, но многократно усиленный телом Мелькора голос Нерданэль. — Какие невоспитанные дети! — прощебетал Мелькор голоском тёти Эарвен. — Да, просто ужас! Не следует помогать ему подниматься с пола, дорогая, если ему надо — пусть валяется! Детей надо отучать от таких истерик. Вставай, вставай, племянник, это неприлично! — как всегда, мелодично и спокойно прозвучал из уст Мелькора голос Финарфина. Мелькор тихо рассмеялся и махнул рукой, давая остальным собравшимся знак уйти, и сам ушёл в свои покои. На неподвижно лежавшего Келегорма никто не осмеливался даже посмотреть. *** Андвир лежал на полу в лаборатории — там же, где он снова обрёл жизнь. Если бы не эльфийская душа, он не смог бы добраться до Ангбанда; его человеческое тело истекало кровью, на губах была кровавая пена. Натрон подложил ему под голову свой плащ; он никак не мог понять, почему эльф-Андвир пришёл именно сюда, почему он потратил последние силы, чтобы спуститься по сотне ступенек. — Майрон… — выговорил он, отплёвывая кровь. — Майрон… я… я не знаю, что будет теперь с моей душой, но… я обманул тебя… Я не Алдамир. — Я догадался, — сказал Саурон, — но из всего, что мне известно, следует, что эта история подлинна. Ты хочешь сказать мне что-то ещё? Ну ладно, как же тебя на самом деле зовут? — Куруфинвэ… Саурон вскочил; умирающий поднял на него сухие, опухшие глаза, удивившись такой вспышке. Айну наклонился над ним, схватил за волосы, приподнял и спросил: — Какой?! Проклятие, какой именно ты Куруфинвэ? — Куруфинвэ… Атаринкэ, — слабо улыбнулся тот. Даже в такой момент Куруфин был слегка польщён тем, что его можно перепутать с отцом. Саурон проклинал свою промашку. Так же, как и Гватрен, он понял, что имеет дело с нолдо из дома Феанора, но предположить, что речь идёт об одном из его сыновей, он никак не мог. К тому же сейчас использовать в своих целях тело Андвира для него было важнее, чем выяснять личность неизвестного, но вроде бы послушного нолдо. Он оглядел лабораторию, но после опыта Белемира он сам специально убрал отсюда более-менее жизнеспособные тела, чтобы ученик-адан больше не баловался с переселением душ. — Прошу тебя… — из последних сил вымолвил Куруфин. Он тянулся к витрине, изображавшей переход через Хелькараксэ. — Пожалуйста… там моя жена… я хочу умереть рядом с ней… открой стекло… прошу тебя… Л-луиннетти… После разговора с Маэглином Гватрен спустился в лабораторию. На полу перед ярко освещённой витриной в луже воды и ледяных осколков лежало мёртвое, окровавленное тело Андвира; пряди рыжих волос прилипли к лицу. Он держал руку женщины — женщины, которая лежала рядом с ним, женщины с длинными светлыми косами, в голубом платье и серо-синем тэлерийском платке. — Значит, поэтому его дух находился здесь… — вздохнул Гватрен. — Он хотел быть рядом с этой женщиной… Может быть, теперь они вместе. — Хотел-то хотел, но одно дело хотеть, а другое — мочь, — злобно фыркнул в ответ Саурон. Тело женщины вдруг дёрнулось, руки и ноги зашлись в судорогах; она выдернула руку из пальцев Андвира, застонала, из её рта полилась вода. Она открыла расширившиеся от ужаса глаза. — Ну что же, — услышали они насмешливый голос Саурона, — ты ведь так безумно любил свою жену, не так ли, сын Феанора? Тебя не может не радовать, что теперь ты целиком внутри неё.