Loving Longest 2

— Ч-ч-что это такое… что ты сделал со мной… — спросил Куруфин, осматривая себя. Выражение его лица могло бы показаться смешным, если бы не ужас в глазах. — Что это такое? Грудь. Тебе жена не показывала, что ли? Да с вашим отцом, ребятки, конечно, ничего хорошего в жизни не увидишь; тут уже и Маэдросу начать завидовать можно. А вот смотри, Гватрен, какой он мне привёз интересный конвертик из сундучка его величества короля Фингона, — Саурон вертел в руках розовую шёлковую папку. — Давай-ка почитаем, что там. Гватрен обошёл испуганную, дрожащую женщину в голубом платье. Саурон открыл папку, достал оттуда небольшую пожелтевшую записку, прочёл её и расхохотался в голос. — Что… — недоуменно сказал Гватрен, — что там такого смешного?.. — Ах, милый мой Гватрен, — сказал Саурон, — ох, эти удивительные дети Илуватара! Что старшие, что младшие. Любовь, кровосмешение, отцеубийство, братоубийство, ненависть, тайны, отвага и самопожертвование — всё так интересно, даже мило, местами прямо сплошной восторг. И вдруг среди всех этих высоких страстей высунула свою морду вот такая мелочная, мелкая, унылая дрянь. «Подательница сего…». Знаешь что? Финвэ надо было убить уже за то, что воспитал в своей семье такое чудо. *** Маэглин решил не выходить из зала через общий вход; он незаметно поднялся по небольшой лестнице на опоясывавший зал балкон. На сером полу он с трудом разглядел очертания тела Келегорма. Тот лежал неподвижно, и Маэглину на мгновение подумалось, что вокруг него должна быть лужа крови; потом он вспомнил, что тот не ранен. Но сейчас при взгляде сверху, с балкона ему показалось, что больше половины пола покрыло огромное, выцветшее размытое пятно — пятно, разъевшее камень, которое никак не удалось вывести. «Вот ведь пакость какая, — подумал про себя Маэглин. — Готмог-то, значит, не врал…». Маэглин вообще считал, что все ему рассказывают много лишнего. Видимо, причиной тому его наивный вид. Ну хотят — пусть рассказывают. Вот Готмог зачем-то рассказал про то, как давным-давно, когда эльфы ещё не ушли в Аман, кто-то постучался в ворота Ангбанда зимней ночью — и что случилось потом. Эол, его отец, рассказал ему о том, что узнал про Кирдана от Тингола. Тингол, конечно, явно спятил от гордости и глупости, — ну, а вдруг правда? Тургон однажды пришёл к нему ночью в спальню, разрыдался и рассказал страшное. Дескать, ты, племянник, мужчина, можешь такое выдержать, надо тебе знать. А зачем ему такие вещи было знать? Может быть, если бы Тургон тогда не пришёл к нему с этой историей, он бы и не ушёл из Гондолина. С тех пор он ни на грош не верил в Валар и всех их любимцев. Он тогда ещё Тургону об этом сказал — кому, мол, вы поверили? — да ему же бесполезно такие вещи объяснять… — О чём задумался, Ломион? Рядом с ним стоял Мелькор в своём истинном облике; к Маэглину была повёрнута целая половина его лица; зелёный глаз, обрамлённый длинными ресницами, уставился на него, другую щёку почти целиком закрывали волосы. — Да вот всё думаю, как вы всё смешно Келегорму сказали, — сказал Маэглин. — Уж сразу видно, что это вы. — В смысле? — Ну вот иногда… ну не моего ума дело, но я же знаю, что Гортаур иногда вместо вас показывает оркам иллюзию. Ну чтобы вам силы не тратить зря на отребье всякое. — Ты совершенно прав, Ломион, — согласился Мелькор. — Видишь ли, я очень люблю убивать. Лично. И я люблю давать своим прислужникам силы для убийства. Я чувствую как они убивают, но иногда… иногда мне хочется самому. А тебе, Ломион? — А я чего, — пожал плечами Маэглин, — у вас-то лучше получается. Мелькор рассмеялся. — Я убил не меньше трёхсот эльфов в Битве Бессчётных слёз, мой мальчик — своими руками. Должен сказать, твой дед сильно вывел меня из себя, его трудно было убить, — и поэтому мне особенно приятно, что ты служишь мне — но другие были гораздо слабее. — А я не слышал, что вы там были, — сказал Маэглин. — Как это дядя Тургон вас не заметил? — Гортаур создал иллюзию моего присутствия в Ангбанде, — объяснил Мелькор. — а между тем придал мне облик рядового воина из отряда Ульдора. Я лично сражался на ступенях Ангбанда, я сам рубился на долине Анфауглит, я сам преследовал тебя и твоего дядю к топям Серех. И я убивал бесконечно. Гортаур тогда чуть не погиб, — Мелькор усмехнулся, — ведь поддержание иллюзии присутствия одного из Валар требует огромных сил. — Но у вас всё получилось, — заставил себя сказать Маэглин. — Теперь-то дело за малым. — Конечно, — кивнул Мелькор. — Теперь осталось только захватить Гавани Сириона, и всё Средиземье станет моим. И если в мои руки попадёт король Гил-Галад, я буду с ним гораздо менее милостив, чем с его отцом и дедом. — Ну, а с Кирданом вы что сделаете? — спросил Маэглин. Мелькор усмехнулся. — Этот старый, никуда не годный эльф пусть снимает с тебя сапоги, Маэглин. Или готовит тебе по утрам кашу, а то ты сам, говорят, не умеешь… А потом я отправлюсь в Валинор. Я поставлю тебя во главе одного из своих флотов… или нет, посажу тебя на спину Анкалагону, и ты полетишь вместе со мной. И что же мы с тобой сделаем с этими ручными нолдор и ваньяр, что остались в Благословенной Земле, а? Всех перевешаем на маллорнах, или ты придумаешь что-нибудь более приятное? — Да я там кое-кого с удовольствием на кол посажу, — сказал с неожиданным энтузиазмом Маэглин. Мелькор рассмеялся. — Ты мне всё-таки нравишься, Ломион. Я пойду к себе в башню, — Мелькор снял корону и некоторое время всматривался в Сильмариллы; они как будто заставляли его глаза светиться тем же странным радужным светом. — Я очень устал. Краем глаза Маэглин заметил, что Келегорма на полу уже нет. «Плохо дело, — подумал он, — но всё-таки я ему должен сказать». *** — Слушай, — обратился он к Элеммакилу, — а ну пойди сюда. Ты зачем у меня в комнате на столе оставил грязную миску? Я понимаю, ты, конечно, там угощал мальчиков, но убрать за собой надо бы. Элеммакил вышел из мастерской и удивлённо уставился на Маэглина. — Ты что, какая миска? Булочки мы делали позавчера… — Да какие булочки, там яблоки какие-то гнилые, — Маэглин оттащил Элеммакила в сторону и прошептал: — Слушай, у меня плохие новости, я не хотел при ребёнке. Не знаю, что делать. В общем, он отпустил Келегорма. — Отпустил? Келегорм уехал?.. — У Элеммакила всё внутри похолодело. В эту минуту он понял, что такое любить: он вспомнил, как несколько месяцев назад смотрел из окна на Келегорма в его черных доспехах, вспомнил, как замерло у него тогда сердце; он понял, что уже с тех пор любит жестокого, холодного и одновременно — бесконечно чистого и наивного сына Феанора. — Если бы, — отозвался Маэглин. — Я в смысле, что он больше не заставляет его ходить. У него опять всё отнялось. Насовсем. Элеммакил оперся на стену; Маэглин поддержал его под локоть. — Тебе бы про него лучше забыть, — сказал он. — Я-то ничего сделать не смог, сам понимаешь. Элеммакил хотел уже разозлиться, но осознал, что со стороны такого, как Маэглин, просто прийти и рассказать ему о том, что случилось с Келегормом, и при этом постараться не напугать Рингила — уже удивительно добрый поступок. — Где он? — Он там в зале остался, — сказал Маэглин. — Я не посмел его оттуда вытащить. Уж не знаю, что с ним сделают. Извини… — Я туда пойду, — Элеммакил вырвался из рук Маэглина. — Маэглин… Если что случится, то я тебе Рингила оставляю, больше некому. Может, потом попробуй его отправить к дядьям; Майтимо, наверно, его примет. Не слушая Маэглина, Элеммакил побежал, потом быстро пошёл по коридорам, опустив глаза, стараясь ни на кого не смотреть. Он представлял себе — слишком хорошо представлял — где находится тронный зал Мелькора. Дорогу оттуда, когда его забирал Маэглин, он запомнил на всю жизнь. Никто не обращал на него особого внимания: эльф в простой серой рубашке с красным воротом, одетый как раб, с седыми прядями в волосах и шрамами на руках и шее. — Тебе чего? — спросил один из стражей у входа в зал. Бородатый страж-человек как раз доставал откуда-то из-за колонны длинный чёрный кувшин спиртного — после того, как Мелькор ушёл, всем надо было прийти в себя. Страж-авари едва бросил на Элеммакила косой взгляд: его руки сжимали кубок. — Мусор убрать, — еле слышно ответил Элеммакил. Адан небрежно кивнул ему, открывая кувшин. Элеммакил вбежал в зал; он был практически пуст. Было страшно холодно: огромная дверь на балкон — тот самый, с которого Мелькор велел выбросить маленького Рингила — была открыта. Элеммакил быстро обошёл зал по периметру, посмотрел за колоннами, осторожно приблизился к трону: Келегорма нигде не было видно. Он в ужасе подумал, что опоздал, что Келегорма уже добили и выбросили в пропасть у подножия Ангбанда, где на дне кипела лава, а у краёв её гнили, тлели и лежали нетленными, охваченные смертельным холодом гор, тысячи тел — или бросили в какую-нибудь каменную щель, где он будет медленно умирать неделями. Наконец, он решился выйти на балкон. Высокая железная ограда была Элеммакилу примерно по грудь, почти до плеч: он подумал, что выбросить отсюда взрослого эльфа смог бы только Маэдрос или Тургон — или сам Мелькор. Он прошёл по балкону налево, потом направо; оказалось, что направо балкон заворачивает за край стены, и этой части балкона не видно от двери. Там он увидел Келегорма: его волосы были засыпаны снегом; посмотрев под ноги, Элеммакил понял, что Келегорм сам приполз сюда из зала — хотя снег продолжал идти, была видна дорожка, оставленная его телом и локтями. Келегорм просунул руку через решётку, просунул плечо — но просвет между прутьями был слишком узок; он не мог выбраться. — Помогите, — простонал он, ещё не видя, кто подошёл к нему. — Бросьте меня туда. — Нет! — Элеммакил встал на колени рядом с ним. — Я не могу тебе так помочь. Тьелко, я тебя заберу. Я тебя сейчас заберу к себе. — Не надо, — сказал Келегорм. — Не надо. Просто помоги мне. Помоги мне выбраться… наружу. Я хочу, чтобы всё кончилось. Элеммакил… я тебя очень прошу… — Элеммакил увидел на его глазах слёзы. Он протянул руку и коснулся его горячей, мокрой щеки; наклонился ещё ниже и поцеловал его лоб и влажные ресницы. — Если… если не можешь мне помочь, уйди. Ради сына — уйди, пожалуйста. Элеммакил!.. — Нет, — ответил он, — нет. Нет, Тьелко. Ты мой и я тебя заберу. — Как… как ты меня заберёшь? Тут же… — Там нет никого, — услышал Элеммакил голос сзади. Он испуганно обернулся. На балконе стоял Эолет; у него была разбита губа, под глазом наливался синяк. Эолет потёр нос, и на его рукав вытек сгусток крови. — А кто же?.. — спросил Элеммакил. — Я с Маэглином подрался, — сказал Эолет. — Он меня сюда не пускал. Пришлось его вырубить. Он этого приёма не знает: я ему не показывал — так, на всякий случай, вдруг чего. В руках у Эолета были две большие жерди, на руку намотан широкий кожаный ремень; на поясе висела кожаная фляжка. — Эол… Эолет, ты ведь поможешь мне… выбраться? — спросил Келегорм. — Я хочу… хочу умереть. Я же тебя знал… Элеммакил время от времени удивлялся — как это Келегорм различает мальчиков, ведь сам он до сих пор их путал. — Даже когда я двести лет назад жил в лесу Нан Эльмот и знал тебя, как самого тупого, неумелого и самодовольного нолдо, я не стал бы выбрасывать тебя в пропасть, — сказал Эолет. — Элеммакил, отойди. Эолет довольно грубо взял обессилевшего Келегорма за волосы и влил ему в губы обезболивающее. Затем Эолет осторожно провёл пальцами ему по спине, приложил вдоль позвоночника жерди, затянул ремень вокруг его талии, скрепив его толстой булавкой и обмотал кругом тело Келегорма. Затем он снял плащ и накинул его на Келегорма, сказав: — Неси его. В зале я сейчас никого не видел, до двери можешь донести. За дверью стража. Опустишь его на пол. Давай я завяжу, — Эолет связал верёвкой Келегорму ноги. — Потащишь его за ноги, будто он мёртвый, но осторожно, без рывков, и смотри всё время на пол, куда его тянешь. А то он будет лечиться на полгода дольше, а то и не выздоровеет вообще. Полз ты зря, конечно, — обратился он к Келегорму, — ну да ладно, — так, может быть, о тебе бы кто-нибудь вспомнил и велел добить. — Рингил, — сказал Эолет сыну Келегорма, — у твоего отца ранена спина, ему надо лежать. Не беспокой его очень, и лучше ни с кем о нём не разговаривай. Помоги мне, — обратился он к Эолину. — Да зачем он сдался, — фыркнул Эолин, но тем не менее, помог раздеть и уложить Келегорма. Элеммакил с тяжёлым сердцем глядел, как они ощупывают его спину, надавливают, тихо переговариваясь, накладывают новые повязки. Келегорм погрузился в забытье; несколько раз перевязка, видимо, всё же причиняла ему сильную боль — из его закрытых глаз выкатывалось несколько слезинок, и он начинал тяжело дышать. — Ладно, посиди с ним пока, — сказал Эолин Элеммакилу. — Он взял со стола лист пергамента с каким-то чертежом Рингила и начал быстро что-то чертить поверх него красным мелком. Эолет кивнул и ещё раз быстро обвёл руками тело Келегорма. Потом они ушли. В комнате было жарко: Келегорм был совсем раздет, Элеммакил попытался укрыть его, но тот простонал: «не надо… убери…» и снова потерял сознание. Элеммакил встал на колени у его постели; прижался губами к его влажному, искусанному от боли, окровавленному рту, потом взял его руку, тихо ойкнул — сломанный, зазубренный ноготь Келегорма оцарапал ему ладонь, положил голову ему на плечо. — Мама, — Рингил тихо постучался в дверь, — как отец? — Он спит, — ответил Элеммакил. Элеммакил прикрыл всё-таки Келегорма и вышел. Сын обнял его и спросил: — Что они там делают? Говорят, чтобы я вышел и не пытался помочь. Элеммакил заглянул в мастерскую. Он раньше видел, как два Эола работают вместе, но сейчас понял, что до этого момента они просто развлекались, или уча Рингила, или объясняя что-то Маэглину. Выглядело это жутко: было похоже, как будто это действительно одно существо, у которого почему-то четыре руки и две головы. Их тонкие пальцы выгибали щипцами железные стержни, сплетали проволоку; на его глазах возникло что-то вроде клетки. — Шить-то я не умею, — сказал Эолет, как будто самому себе. — Но Натрона мы звать не будем, — усмехнулся Эолин и достал из-под стола рулон толстой ткани, которую они использовали для тряпок; Эолет одновременно взял ножницы. Элеммакил понял, что столетия жизни рядом с Натроном (про Натрона он слышал от Маэглина и сам видел его несколько раз) не прошли даром для Эола: Эол владел иглой если и хуже Натрона, то в любом случае лучше, чем Аредэль. Только сейчас он осознал, что то, что делают близнецы — это корсет для Келегорма: раньше он не видел таких вещей, но догадался, для чего он нужен. Вечером Эолет, опять-таки через Маэглина, позвал на помощь целителя-человека по имени Харатор, который лучше разбирался в такого рода травмах. Тот посоветовал, помимо корсета, закрепить руки и ноги больного в определённом положении. Элеммакилу было очень тяжело смотреть на связанного Келегорма: ему было страшно, что тот больше не сможет терпеть своего беспомощного положения и сойдёт с ума. Он не знал, что тогда делать. Келегорм очнулся и почувствовал, что его тело связано и сдавлено со всех сторон, что у него привязаны и ноги, и руки. Он дёрнулся было, но, открыв глаза, увидел лицо Элеммакила, который улыбался ему. — Лежи спокойно, — сказал Элеммакил. — Это всё, чтобы кости быстрее срослись. Выпей ещё лекарство, — Элеммакил поднёс к его губам ложку. — Ну зачем я тебе, — прошептал Келегорм. — Да ладно, — сказал Элеммакил, и, слегка покраснев, поцеловал его в лоб. Он встал и подошёл к очагу. — Ты хочешь есть? — Да. Наверно. Хочу… Элеммакил… Сейчас… после всего… Элеммакил… не бросай меня, пожалуйста. Келегорм и сам не понимал, как смог это сказать, но сейчас беспомощность оказалась ещё более полной, чем когда-либо, и теперь он был уже не среди братьев, а среди чужих; Элеммакил и Рингил остались единственными близкими ему существами в целом мире, и ужасно было сознавать, что у них обоих нет никаких причин любить его. — Нет, что ты, — ответил Элеммакил. — Конечно, нет. Элеммакилу пришлось устроиться спать на скамейке у очага — повязки, которые фиксировали руки и ноги Келегорма, мешали лежать с ним на одной постели. Келегорму было безгранично одиноко: он до этого сам не сознавал, как привык ощущать рядом тёплое тело Элеммакила. Он лежал и смотрел в каменный сводчатый потолок. В неверном лунном свете из окна казалось, что потолок совсем рядом и до него можно дотянуться носом. «Что же это со мной, — подумал Келегорм. — Считай, ничего хорошего в жизни не сделал. Только вот стал слугой Моргота. Откуда эта глупая самоуверенность? Почему я потащил братьев в Дориат? Зачем…?». Он вспомнил, как холодно сказал Мелькору что нет, в конце декабря он не сможет выполнить его поручение, не объяснив, почему. Мелькор развёл руками и сказал, что тогда они увидятся в следующем году; Келегорм теперь, вспоминая его насмешливый взгляд, подумал, что он означал: «Конечно, давай-давай, убей Диора, разори Дориат — да, это как раз то, что мне нужно, я даже не должен специально приказывать этого — это и есть твоё поручение, Келегорм, как же хорошо, что ты сам догадался!». Келегорм повернул голову, тяжело вздохнул; прядка волос попала в рот и он с трудом выплюнул её — шевельнуть рукой он не мог. Волосы… Он горько усмехнулся. Келегорм знал, почему у него такие волосы. Он вспомнил Тирион, вспомнил каких-то черноволосых девочек, с которыми бегал по площади, вокруг башни Миндон Эльдалиэва; вспомнил, как над ним смеялись — они всё время скрывались за поворотом. «Ты что, тэлери?», «У тебя волосы, как из морской пены», «Почему ты не ушёл на Таникветиль с другими ваньяр?», «У тебя волосы, как сухая трава, они не шуршат, когда ты их заплетаешь?»; наверное, говорили и что-то более обидное. Наконец, он устал и пошёл прочь, вверх по белоснежной лестнице по склону холма. Одинокая слезинка покатилась по его щеке. Отец не сочувствовал ему; он осмелился заговорить на эту тему только однажды, и Феанор сказал: «У тебя волосы моей матери». Внизу, у него под ногами, шелестела серебристая листва Галатилиона, светлого древа Валар. Он оглянулся — рядом, у стены, было другое дерево, небольшое; он поднял глаза и увидел на верхних ветвях крошечные зелёные завязи плодов. Внизу дерево ещё цвело огромными кистями золотых цветов, но их оставалось уже немного, опавшие цветы лежали на земле; ещё живые, яркие лепестки были похожи на спящих птиц. Среди цветов стояла на коленях девочка. Она не была похожа на соседских девочек, носивших алые и синие одежды с кружевной серебряной вышивкой; на ней было простое коричневое шерстяное платье, а волосы были перевязаны узорчатой чёрной косынкой. Девочка горько плакала, её большие, тёмные глаза покраснели от слёз; в руке у неё была небольшая деревянная лопатка. Она вырыла яму в корнях дерева и бросала в неё лепестки. — Что ты делаешь? — спросил он. — Цветы, — ответила девочка. — Они умерли. Они больше не возродятся. Бедные цветы. Их нужно предать земле. Ты ведь не знаешь, как это делается. Тебя мне тоже жалко, Туркафинвэ… Очень жалко. Все смеются над твоими белыми косами… Прямо на ладонь ей опустились три оранжево-золотистых лепестка, полупрозрачных, как крылья сокола на свету, и она тут же бросила их в яму. Ему почему-то стало неудобно. — Да ничего особенного. Ну подумаешь, белые волосы. А Майтимо вообще рыжий. И что плакать из-за цветов? Когда малинорнэ отцветают, на них вырастают орехи. Разве это плохо? Келегорм тогда почувствовал, как что-то давит ему на грудь и на глаза. Наверное, именно поэтому он вспомнил тот давний день сейчас: сейчас было так же тяжело. Тогда он застыл на месте; в ушах зазвенело. Он чувствовал присутствие одного из Валар. — Ты — Ниэнна, — сказал он. — Да… Туркафинвэ, — она встала и подошла к нему. Она была совсем крошечной, меньше его ростом; Келегорм заметил, что она подпоясана верёвкой, а на поясе у неё небольшой нож. — Не печалься, прошу тебя. Всегда можно всё исправить. Ниэнна коснулась рукой его волос. — Понимаешь… — продолжала она. — Мириэль знала, что может не вынести. Я ей говорила. Но мы с ней так хотели всё исправить… — Не вынести чего? Что исправить? — спросил Келегорм. И она рассказала. Да, они особенные. Не такие, как все. Он и его братья. Именно он и его братья — не Финголфин и Финарфин, не их сыновья. Потому что их отец не простой квенди. Да, Финвэ — отец Феанора, да, Мириэль — мать Феанора, но называть их его родителями — это всё равно, что говорить, что вон те две далёких белых скалы — отец и мать невероятных кружевных витых колонн на вершине башни Миндон Эльдалиэва. Простой камень — всего лишь основа для невероятного творения, и его приходится дробить и резать, отбрасывая ненужные треснувшие куски. Именно это и случилось с Мириэль. Раньше он думал, что эта гордость помогает ему, отделяет его от других с их мелкими бедами и заботами. Теперь он понял, что лишь бесконечно обманывал себя… Элеммакил вздохнул и что-то пробормотал во сне. Келегорм почувствовал одновременно бесконечную тоску по нему и невероятное счастье от того, что он здесь, в этой комнате. *** Прошло несколько недель. Последние розовые отсветы вечернего света на потолке угасли; в комнате воцарились сумерки. Элеммакил покормил его ужином и сейчас делал что-то у очага. Как всегда в сумерках, когда таял и уходил свет, Келегорма охватила беспредельная грусть. Он вздохнул и Элеммакил отозвался, подойдя к нему: — Ты не спишь? Может быть, ты хочешь ещё поесть? — Нет, — ответил Келегорм. — Просто… ты опять спишь на скамейке, да? — Да, а что? Я ведь… — Элеммакил смутился и замолк. — Я иногда по вечерам очень скучаю по тебе, — тихо признался Келегорм. — Хочешь, я лягу рядом? Пристроюсь как-нибудь, — сказал Элеммакил. — Да. Хоть ненадолго. Пожалуйста. Элеммакил устроился рядом; Келегорм почувствовал его стройные ноги и тонкие руки, которые он никак не мог уместить на подушке рядом. На нём самом была длинная ночная рубашка; одеяло, которым его всегда заботливо укрывал Элеммакил, сейчас, в темноте, он скинул, дёрнув его зубами — было слишком жарко. И ощутив жар его тела у своего бедра, он понял, что Элеммакил тоже уже разделся на ночь. Элеммакил вроде бы неловко коснулся его коленей, пытаясь пристроиться рядом, но Келегорм почувствовал, как в нём самом смутное томление сменилось безумным желанием; он зажмурил глаза и больно, до крови прикусил губу, пытаясь подавить это чувство. Потом он услышал, как Элеммакил приподнялся, и с ужасом подумал: «всё, он уходит, он заметил, что я его хочу, он больше не придёт ко мне…» Элеммакилу очень трудно было решиться: он привстал и перекинул ногу через бедро Келегорма; было уже совсем темно, но он всё-таки закрыл глаза от смущения. Келегорм хотел было что-то сказать, но Элеммакил ласково провёл рукой по его груди, по животу, бокам, потом поднял рубашку. Келегорм затих; Элеммакил слышал только, как он сдавленно и часто дышит. Даже если бы после того, что случилось с ним, он смог бы полюбить — полюбить кого-то другого, Элеммакил никогда не смог бы ему — или даже ей — принадлежать. Это было возможно только с Келегормом и только сейчас. Если бы кто-то ещё, даже горячо любимый, даже девушка, стал бы обнимать его, целовать, прижимать к себе — он убежал бы. После недель и месяцев насилия, грязи, издевательств, когда его клали на живот, на спину, когда на него ложились, раздвигали его ноги, рот, когда его били при малейшем сопротивлении, самого ощущения того, что с ним что-то делают, он вынести бы не мог. Но Келегорм был абсолютно беспомощен: он сидел верхом на нём, и Келегорм не мог ласкать его, не мог потрогать, не мог поцеловать; он в любую минуту мог встать и уйти, если бы ему надоело, если бы он передумал или ему стало бы неприятно. Но ему было, в общем-то, приятно. — Только не делай слишком резких движений; тебе вредно, — сказал Элеммакил, и по его голосу Келегорм понял, что он улыбается. Элеммакил мгновенно заснул рядом с ним, свернувшись клубочком, положив ноги поверх ног Келегорма и прижавшись головой к его плечу; Келегорм долго не мог заснуть — не потому, что было неудобно; ему не хотелось пропустить ни одной минуты счастья. — Милый Элеммакил, — сказал он утром, когда тот разбудил его и присел рядом, чтобы покормить. — Доброе утро? — с улыбкой подсказал тот. — Нет, просто: милый Элеммакил. Элеммакил покраснел; потом, подойдя к очагу, он налил воды, чтобы помыть чашку, и случайно оглянулся на Келегорма. Ему стало почти больно, когда он увидел, с каким немым обожанием следит Келегорм за каждым его движением. — Попробуй сесть, — сказал Эолет. — Я тебя поддержу… так, хорошо. Отлично. Элеммакил, пойди сюда. Подержи его. Пусть посидит. Замечательно. Если так дальше пойдёт, попробуем спустить ноги на пол… ну скажем, дня через два… Тебе надо учиться стоять. — Сначала сидеть, — сказал Эолин. — Лежать ты уже умеешь, — сказал Эолет. — Особенно лежать не одному, — добавил Эолин. Келегорм отчаянно покраснел, а Элеммакил сказал: — Эол, как тебе не стыдно говорить такие вещи! Ты же ещё ребёнок! — Во-первых, Элеммакил, до того, как родиться здесь, я успел прожить несколько тысячелетий, если ты забыл, — сказал Эолин. — Во-вторых, — насмешливо добавил Эолет, — в моём возрасте, если бы я был человеком, мне бы уже сейчас начали подыскивать невесту. И были бы совершенно правы. У людей, я считаю, это всё как-то лучше устроено, потому что им есть куда торопиться. А у нас вечно какая-то чепуха. Даже у тех, кто пробудился вместе и был предназначен друг другу, может получиться не всё — как например, у меня и Элринг. И как найти единственного на всю жизнь?.. — По сравнению с другими твоими братьями, — заключил Эолин, — тебе очень повезло. — Я тоже так считаю, — ответил Келегорм. Ему хотелось обнять Элеммакила, но он знал, что тот пока боится объятий и даже просто прикосновений, так что просто взял его за руку. *** — Ну что, увечный? — Саурон, казалось бы, небрежно провёл рукой вдоль его позвоночника, но Келегорм почувствовал, что он прикасается ко всем местам, где раньше были переломы, внимательно изучая их. — Посылать я тебя никуда не буду, не годишься. Бумаги вон можешь поразбирать… Надень вон ту куртку и спускайся в подвал. И по знакомой нам лестнице из серого гранита Келегорм спустился вниз; Майрон следовал за ним. Он не мог не ощущать страха в его присутствии; странные вспышки фиолетовых и розовых кристаллов словно бы кололи ему глаза, голова кружилась, дыхание сдавливало всё больше и больше. Когда ступени кончились, он чуть не споткнулся; Майрон, заметив это, подхватил его под руку и со смехом усадил на стул. Маленький светильник, горевший на каменном столике, освещал голубоватые знаки на тёмном, сине-зелёном камне со странными, волнообразными прожилками. На столе лежало несколько книг и отдельных страниц, аккуратно перевязанных разноцветными ленточками. — Запомни, — сказал Гортаур, — из этой комнаты ничего не выносить, того, что здесь говорится, никому не передавать. Услышать, что здесь говорится, никто не может. Выпиши мне две страницы из этой книги. — Это «Речения Румиля», — сказал Келегорм. — Редкая книга… не знал, что она есть у кого-то в Средиземье. — Вот я и не хочу, чтобы кто-то знал, что она у меня есть целиком, — ответил Гортаур. Келегорм взялся за перо, но невольно оглянулся по сторонам. Кругом громоздились ящики с телами эльфов, людей и других существ, черепа, кости, серо-розовые препараты — внутренности, мозги, лёгкие в хрустальных банках с серебряными крышками. — Страшновато тебе, а? — усмехнулся Гортаур. — Как в подземелье у Мелькора или страшнее? — Страшнее там, — коротко ответил Келегорм. — А ты наглое существо, Келегорм. Ещё и условия какие-то стал Мелькору ставить, чего-то требовать. — Саурон постучал ногтями по столу; Келегорм невольно встал и отложил перо. — Но всё-таки он принял моё условие и поручил тебе его выполнить, — сказал Келегорм, не глядя на него. Майрон подошёл к нему очень близко и вдруг упёрся пальцами ему в грудь, вонзая длинные ногти и так же, пальцами поднял его вверх по стене; Келегорму показалось, что боль разливается холодным потоком по рёбрам и вливается в сердце. Он чуть не потерял сознание. — Поручил, — сказал Майрон, медленно опуская его, — а знаешь что, «сильный Финвэ»? — Он приблизился ещё, прижимаясь щекой к его щеке и прошептал ему на ухо: — Я его не выполнил. — Почему?.. — Келегорм пытался удержаться на ногах; его влажные от пота, дрожащие пальцы скользили по каменной стене. — Почему? — А мне так было интереснее, — сказал спокойно Майрон. — Мелькору от всего этого было очень весело, а мне вот интересно. Надеюсь, это останется между нами, а, Туркафинвэ? Майрон поставил на место ящик, снова накинул свой тяжёлый красный плащ и почти весело побежал вверх по лестнице. У Келегорма не было сил даже дышать — он не мог заставить себя вдохнуть холодный, душный воздух. Перед глазами у него всё стало мутиться. — Тьелко, — услышал он энергичный шёпот. Из-за одного из саркофагов показалась белокурая головка эллет в синей косынке. Она приблизилась к нему и вдруг бросилась ему на шею. — Тьелко, родной! Я всё слышал! Ты им ничем не обязан, твоя клятва служить Мелькору не имеет силы. Бежим отсюда скорее! Пожалуйста! Ну очнись же! Это же я, Куруфин! — Женщина продолжала трясти его за плечи. Но Келегорм не отвечал. Он пустыми глазами смотрел в стену и шептал: «Напрасно… всё напрасно… всё… всё…».