Loving Longest 2

— Убийство, — сказал Неджет, оглядываясь на изумленных зрителей. — Пусть никто не вмешивается. Разноголосая улица повторила: убийство, варварское и ужасное убийство, убийство, убийство, убийство! Слово катилось от дома к дому, эхо передавало его от камня к камню, пока голоса, все затихая, не слились в отдаленный гул, казалось твердивший то же слово.

Чарльз Диккенс. «Мартин Чезлвит»

Тургон спустился в свой маленький сад; он увидел, что Пенлод оставил для него на бортике фонтана горящий фонарик (это очень тронуло Тургона), и в свете этого фонарика рядом под цветущим деревом стоял Туор. — Я тебе так рад, Тургон, — сказал Туор. — Я очень скучал по тебе. Я всё время о тебе думал. Часто видел тебя во сне. Воронвэ говорил, что убитые эльфы часто являются во снах и пугают родичей, но все сны о тебе были добрыми. — Он хотел подойти к Тургону, но тот отстранился и вытянул руку, сказав: — Туор, подожди. Мне сказали, что ты не очень жалуешь бывших пленных. Ты хорошо подумал, прежде чем заговорить со мной? — Нет, нет! — ответил Туор. — Я никогда бы не отказался от тебя. Ни за что. Может быть, я и не хотел покровительствовать тем, кто был сломлен, выдавал собратьев Врагу, или тех, кто… ну… позволил над собой надругаться, потому что… — Позволил, Туор? Ты бы мог этого не позволить девяти здоровым мужчинам, да ещё и лёжа на земле с треснувшим черепом? Ты мог бы не позволить Гортауру, лёжа на столе у него в подземелье, полосовать тебя ножом, чтобы… Тут самообладание всё-таки на миг изменило Тургону; его голос задрожал и оборвался. — Не надо, — сказал Туор. Тургон помолчал и сказал: — Я благодарен тебе. Очень. Ты спас мою дочь. Ты спас, кого мог. Я люблю тебя по-прежнему, Туор, и я надеюсь, что ты не будешь думать обо мне очень уж плохо. — Я не думаю, — ответил он. — Да, спас. Но… — Туор откинул со лба густую прядь светлых волос, и в мягком розовом свете фонарика Тургон увидел, что в них блестят нити седины. — Я ведь старею, Тургон. Ты по-прежнему не жалеешь о том, что я стал твоим зятем? — Туор, я как никто иной знаю, что лучше счастье хоть на краткий миг, но настоящее счастье, чем десятилетия прозябания рядом с тем, кто тебе безразличен, — ответил Тургон. — Сам я ни о чём не жалею, и надеюсь, что моя дочь — тоже. *** — Идриль… — сказал Туор жене. — Я тут говорил с твоим отцом. Сегодня вечером. Я тебя понимаю, но всё-таки надо было мне сказать… Ты прости меня, что я раньше так… что не привечал бывших пленных. Больше не буду. Правда. Знаешь, что я думаю? — Что? — Ты там, в Амане, знаешь кого-нибудь? У тебя же там родственники есть? — Если только дядя Финарфин и прабабушка Индис. Маминых родственников я не знаю совсем, даже не знаю, как звали её отца. Про Индис я знаю очень много, говорят, я похожа на неё — мне про неё и папа рассказывал, и дядя Финрод. Он ведь всё детство провёл у неё в доме: Финарфин и Эарвен в юности любили путешествовать по Аману и плавать по морю до самого Средиземья, даже гостили в Менегроте у Тингола и Мелиан, а их дети оставались у бабушки — она вроде тогда уже не жила с Финвэ. — Ясно. Её, наверно, все там знают. Надеюсь, ты не пропадёшь там. — В смысле? — спросила дрогнувшим голосом Идриль. — Ты что, хочешь расстаться со мной? Из-за отца? Он же ни в чём не виноват… — Да и я о том же, Идриль, — устало вздохнул Туор. — Просто… У нас же остался этот корабль, «Эаррамэ», который наш сын построил до «Вингилота». Я думаю, нам с тобой надо поплыть в этот самый Валинор. Этот корабль — с тобой — доберётся, я уверен. Тебя они примут — ты-то перед ними уж совсем ни в чём не провинилась. А я, наверно, нет. Я же человек, я наверно, умру или сгорю, как только ступлю на берег. Или за борт свалюсь. Но со мной плыть легче будет. Просто не могу я так дальше… после того, что с твоим отцом случилось. Что-то я должен для него сделать. Для всех. Нельзя же так дальше жить, правда, Идриль?.. *** — Что ты наделал! Как ты мог, Гил-Галад? Как ты мог отпустить их? Тургон возвышался над невысоким племянником, как башня. Маэдрос и Маглор переглянулись: никто не хотел бы оказаться сейчас на месте юного нолдорского короля. — Дядя Тургон, — вздохнул Гил-Галад, щурясь в ярком свете утреннего солнца, — я не могу приказывать твоей дочери, если бы даже и мог приказывать Туору. К тому же это их корабль, и они могут распоряжаться им как угодно. В том числе и для того, чтобы навестить родных кузины Идриль. — Она же… — Голос Тургона дрогнул. — Они же погибнут. Никто из жителей Средиземья ещё не добирался туда. Ей нельзя туда. Нельзя. Там может быть небезопасно… для неё. Гил-Галад… может быть, можно остановить её? Сейчас?.. Пожалуйста… — «Эаррамэ» — самый быстрый корабль по эту сторону Моря, дядя, — ответил Гил-Галад. — Вернуть их мы не сможем. Остаётся только ждать. — Да ладно тебе, Тургон, — Лалайт хлопнула его по руке веером. — Я думаю, ничего плохого с ней не случится. Всё будет в порядке. — Я могу тебе это подтвердить, Тургон, — веско сказал Гельмир. — Твои дочь и зять в полной безопасности. Они доберутся до Амана живыми и невредимыми. Тургон расширившимися глазами посмотрел на Гельмира; он понял, с кем говорит и позволил себе с облегчением вздохнуть. Тургон обратился к Маэдросу: — Как ты считаешь… она не могла узнать о нашем вчерашнем разговоре? — Я так не думаю, — покачал головой Маэдрос, — Туор подошёл намного позже. Да и… это действительно не твоя вина, Турьо. — Нет, — сказала Луинэтти, — она ничего не знает. Мы с Финдуилас говорили с ней перед отъездом сегодня на рассвете. И у Туора, и у Идриль одно желание — помочь тебе. Они оба любят тебя, Тургон. Не переживай. — Я вряд ли ещё увижу её, — выговорил Тургон. — Скатертью дорога, — пробурчал где-то наверху Маэглин. — Яблочко от яблони недалеко падает. — Что-что? — спросил Тургон. — Да оно самое, — ответил Маэглин. — По тому что мне мама говорила, я понял, что эта Эленвэ маме всю дорогу мозги проедала своими разговорами: что моя дочь, мол, будет королевой, наследницей всего дома Финголфина, повелительницей Средиземья, все дела. И мама мне всё время так: хорошо, что у меня теперь есть сын, наследник, на моей племяннице, дескать, свет клином не сошёлся, и брат мой должен понять, что хорошо будет иметь при себе мужчину, который будет его правой рукой. И вот пожалуйста. Тургон поднялся на пару ступенек и посмотрел на Маэглина. — Да тебе разве что скажешь, — ответил Маэглин, поняв его невысказанный вопрос, — ты же ничего не слушаешь и не веришь никому. — Скорее дело в том, что я всё вижу и ничего не делаю, — сказал Тургон. — Линет! — С моста в башню вбежал Куруфин. — Линет, где Рингил? Его же не было вчера, когда мы засыпали. Мне вчера сказали, что он гулял во дворце. Где он? Келебримбор говорит, что он хотел пойти посмотреть, как сменяется дворцовая охрана вечером… — Ох! — в ужасе воскликнула Луинэтти. — Тургон, может, он где-то у вас в саду? Или побежал на берег? Маэдрос вспомнил о вчерашнем происшествии и его замутило. Неужели злодей, который не смог подчинить себе Арголдо, напал на подростка? Что они скажут Келегорму, если с его сыном что-то случится?! — Я схожу на берег, — сказал он. — Ты пойди, конечно, — сказал Маэглин, — но вообще-то вчера ночью уехали Гватрен и Натрон; я думаю, что он убежал за ними обратно, к родителям. Хорошо бы, если так. Лалайт, ты можешь это проверить? Послать кого-нибудь? — крикнул он куда-то наверх. — За ними? — сказал Маэдрос. — Это что, мальчик будет ехать с этим… с этим Гватреном? Это хорошо?! — Да ты кто такой вообще, чтобы об этом говорить? — неожиданно резко ответил Маэглин. — Я Рингила знаю с тех пор, как он вот такой крошечный был, ему три дня от роду было, я его из бутылочки кормил. Он мне как родной! Да я больше всех вас хочу, чтобы с ним ничего не случилось! А ты его вообще вчера в первый раз увидел!.. Гватрен, конечно, странноватый, но он не способен причинить вред ребёнку. Про Натрона я уже не говорю. И я не уверен, что тут уж так безопасно. Ты же сам видал, что вчера тут было. И вообще, кто его знает, что тут может быть в этом городе… — Да, Майтимо, он прав, — сказал Тургон тихо. — Гватрен помогал мне ухаживать за моими детьми, когда я там был. Если Рингил действительно увязался за Натроном и Гватреном, то это лучшее, что могло случиться… *** Рингил, потупившись, смотрел на Элеммакила. Элеммакил ни слова не мог выговорить: он сам не знал, что сейчас чувствует больше: ярость, от того, что сын не послушался, или страх за него. — Рингил, сынок, разве так можно? — мягко упрекнул его Келегорм. — Тебе не понравилось там? Мои братья плохо отнеслись к тебе? — Нет, — ответил Рингил. — Дядя Майтимо очень хороший. Просто… просто я хотел быть с вами. — Как ты сюда добрался? — спросил, наконец, Элеммакил. — Я до до… — Рингил знал, что родители не любят, когда он называет Ангбанд своим домом, хотя другого дома он не знал, — до крепости добрался с Гватреном и Натроном. Потом Натрон мне сказал, куда вы поехали, а этот мальчик из конюшни, ну который… который… Рингил уже понимал, что Элеммакил несколько отличается от других матерей и от других женщин вообще, но не знал, как это можно выразить так, чтобы никто не обиделся. — Ну мальчик, у которого мама такая же, как ты, — наконец, вывернулся он. — Он мне лошадь дал. Ну со мной же ничего не случилось!.. — Если ты способен так… — начал Элеммакил. — Ладно, ведь с ним же правда ничего не случилось, — Келегорм мягко взял Элеммакила за руку. — Он не будет нам обузой. Это я еле хожу, — Келегорм встал и оперся на посох, — и в седле пока держаться не могу. Может быть, нам вместе будет легче, — и он сочувственно посмотрел на сына. Да, на его месте он бы так же рвался к родителям. Несколько недель спустя «Я должен был любой ценой отправить сына обратно. Моя слабость в том, что я так люблю его, что я тоже хотел быть с ним…» — Я сам это сделаю, — сказал Элуред. Из-за своих светлых, как прошлогодняя трава, волос, он был чем-то похож на Рингила. Келегорм сразу узнал их, хотя видел их всего несколько мгновений — двух мальчиков, которые в ужасе забежали за отцовский трон. Келегорм мог идти, но сопротивляться у него сил не оказалось. Элуред связал ему руки и бросил за землю. Элурин отшвырнул Элеммакила и приставил свой меч к горлу Рингила. — Я бы начал с его сына, — сказал Элурин. — Не ожидал, что мы тебя выследим, Келегорм? — сказал Элуред. — А мы-то думали, что ты погиб. Но сейчас ты ответишь. Келегорм — разбитый, до сих пор страдающий от боли — смотрел на Элуреда. Он испытывал не только ужас, но и что-то вроде жалости. Впервые он как будто бы смотрел на себя со стороны: у светловолосого юноши горели щёки, пылали яростью расширившиеся глаза, сильные пальцы побелели, сжимая меч Тингола. Этот жар был так хорошо знаком ему. И сейчас для него это желание убивать, мстить и одновременно страх перед боем, перед убийством (раньше Келегорм думал, что он только чувствует это в глубине души, что этого не видно — но как же это было заметно!) казались и пугающими, и одновременно отвратительными и в чём-то смешными. — Разве один Келегорм виноват перед вами? — спросил беспомощно Элеммакил. — Мы знаем, что это он предложил своим братьям напасть на Дориат, — сказал Элурин. — Он убил нашего отца Диора. Он пытался убить нашу сестру Эльвинг. Из-за него погибла наша мать. Ты сам кто? — Я страж врат Гондолина. Меня зовут Элеммакил. Я… я его друг. — Можешь уходить, — сказал Элуред. — Мы тебя отпускаем. — Нет, — сказал Элеммакил. — Меня тоже убейте тогда. Мне не жить без них обоих. — Пощадите моего ребёнка, — наконец, выговорил Келегорм. — Прошу вас. — Из-за тебя погибла наша мать, — сказал Элурин. — Будет только справедливо, если твой сын тоже погибнет. Ты ведь не пощадил нас. Да, мы знаем, что это не ты, что это твои дружинники решили отомстить за тебя двум маленьким детям, выбросив их на мороз в лесной овраг. Но это всё из-за тебя, Келегорм. «Неужели мой сын появился на свет только для того, чтобы через него мне отомстили за всё, в чём я повинен?..» Он смотрел на сына и поймал себя на том, что пытается запомнить его лицо. Бессмысленно — ведь ему самому жить осталось несколько минут. «Наверное, он сейчас ненавидит меня. И Элеммакил ненавидит меня». — Отец, прости меня, что я убежал от дяди, — сказал Рингил. — Ты не смотри больше, не надо. Может, им меня хватит, чтобы отомстить. До свидания. Элеммакил не выдержал и заплакал. — Нет, — Элуред взял брата за руку. — Не надо быть такими, как они. Даже хуже, чем они: сыновья Феанора верили, что творят правое дело, потому что в Дориате было их сокровище, их Сильмарилл. А у нас только месть. Мальчик нам и вправду ничего не сделал. — Ты чужих детей делал сиротами, — сказал Элурин, — и ты думал, что с твоим сыном такого не будет? Что твой сын должен жить, а другие пусть погибают? — Его тогда ещё не было на свете, — ответил Келегорм. — Он родился спустя год. Если бы у меня тогда был сын, я не смог бы так поступать. — Ладно, Элуред, — сказал темноволосый, вкладывая тяжёлый меч Тингола в золотые ножны. — Пусть наша мать решит. — Вы же говорите, что… что её больше нет, — сказал тихо Элеммакил. — У нас есть другая мать, — ответил Элуред. — Та, что согрела и воспитала нас, когда мы остались одни. — Пойдёшь с нами, — Элурин поднял Келегорма с земли. — Отпустите сына сейчас, — сказал Келегорм. Элуред и Элурин переглянулись. — Здесь небезопасно, — ответил Элурин. — Он не выживет в лесу один, хотя он уже и почти взрослый. Мы ведь и вправду не такие, как ты. — Мама, — позвал Элурин. — Мама? Из маленького домика донёсся какой-то грохот: похоже было, что несколько металлических предметов упало на пол. Потом раздался какой-то треск и женский визг. — Это коробка с яйцами, — упавшим голосом сказал Элуред. — Мама? — Ну что ты там стоишь! — закричала женщина. — Иди сюда и помоги! Я только хотела достать сковородку для блинов, а тут всё поехало… Элеммакил так растерялся, что сел на землю. Этот голос был ему очень хорошо знаком — даже лучше, чем голос его собственной сестры. — Мама, у нас тут дело, — сказал Элурин. — Нам нужен твой совет. Это очень важно! Ты можешь выйти? — Сейчас попробую, — отозвалась она. — И ещё эти яйца! А что случилось? — спросила она, судя по голосу, уже откуда-то из прихожей. — Сейчас, только сапоги надену, а то после дождя всё развезло. — Мама, — сказал Элуред, — у нас тут Келегорм. Сын Феанора. Нам его можно убить? — Можно, мама? — спросил Элурин, бросив суровый взгляд на брата: он считал, что первый должен это сказать. Всё это звучало так наивно, что Келегорм рассмеялся бы, если бы это не касалось его самого. Она появилась на крыльце. На ней была серая куртка, штаны, сапоги и изящный беретик с серебряной пряжкой и пером. — Вот это сын Феанора? — она показала на Элеммакила. — Нет, вот этот, с белыми волосами, — ответил Элурин. Элеммакил и Келегорм переглянулись; они оба были так потрясены, что даже перестали бояться. Они оба были её двоюродными братьями. Элеммакил хранил её покой много лет. Келегорм был её другом и спутником на охоте и в дальних поездках. А теперь Аредэль не узнала их обоих. — Элуред, — сказала она, — Элурин! Разве можно убивать связанных пленников? Кто научил вас такому? Развяжи его! — А если я нападу на них? — спросил Келегорм, обращаясь к ней. — Он не может, — сказал Элурин. — Он ранен. Он ходит с посохом. — И отпустите мальчика! Дети, ему же от силы шестнадцать! Он не мог участвовать в штурме Дориата. — Это его сын, — мрачно сказал Элуред. — А это его друг. Он из Гондолина. — Пусть меня убьют вместе с ним, — попросил Элеммакил. — Прошу тебя. — Откуда-откуда ты?.. Гондолин? Кажется, мы там были с дядюшкой. Не бойся, тебе никто ничего не сделает. Можно я поговорю с Келегормом, дети? Аредэль подошла к нему. — Здравствуй, — сказал Келегорм. — Ты меня совсем не помнишь? — Нет, — она развела руками, — никогда раньше тебя не видела и его, — она кивнула на Элеммакила, — тоже. Я всегда жила с дядюшкой — в горах, потом в лесу. Я почти никого и не знаю. Потом вот мы нашли детей. — Как? — спросил Келегорм. Ему рассказывали, что его братья, особенно Маэдрос, отчаянно искали их несколько дней. — Не знаю даже, — ответила она. — Я иногда как будто слышу, как в лесу кто-то разговаривает… Голоса какие-то… Я всё время слышала что-то вроде: «Иди, иди, туда, туда, там маленькие из вашего рода, они кричат от голода, им нужна помощь». Я пошла. Дядюшка очень не хотел, но я знала, что там дети гибнут, и мы их нашли — через день, после того, как услышали голоса. Келегорм улыбнулся ей. Он знал, как это получилось. Давным-давно, ещё в Амане, когда он и Аредэль — она в белом охотничьем платье и в берете, он в алом кафтане — верхом, в сопровождении обеих его собак ездили по опасным тропам ущелья Калакирья, он передал ей немного своей магии — магии Оромэ, способности понимать язык зверей и птиц. Он так хохотал, когда услышал, как какая-то птичка верещит ему: «Беги, беги, эта белая сейчас догонит тебя и съест, съест, съест!», что ему пришлось это сделать. В тот день они уже не могли ехать дальше — просто валялись на траве и смеялись. Он только собирался встать и сесть на коня, как Аредэль говорила — «Съем!», и он снова заходился в хохоте. — Спасибо тебе, — сказал Келегорм. — Келегорм, я всё хочу понять, зачем ты это сделал? — спросила она. — Зачем ты их убивал. Я понимаю, ты хотел получить назад свой Камень. — Я давал клятву вместе с отцом, — сказал он. — Я поклялся всей своей жизнью и честью. — Но разве вся твоя жизнь стоит жизней всех тех, кто там погиб? Ведь это всего лишь ты один, Келегорм. Может быть, лучше было потерять жизнь и честь? — Наверно, — согласился он. — К тому времени честь, да и жизнь я уже потерял. Но я хотел сделать хоть что-то, чтобы спасти братьев от гибели. Чтобы они смогли исполнить свою Клятву. Она замолчала. — Мама, что нам делать? — сказали в один голос Элуред и Элурин. — Дети, — сказала она, — не трогайте их, пожалуйста. Вы этим ничего не добьётесь — только этот юноша осиротеет, а он, — она показала на Элеммакила, — лишится любимого друга. Горя и одиночества будет только больше на свете. Ты же не причинишь нам зла, Келегорм? Элеммакилу показалось, что близнецы (во всяком случае, Элурин) вздохнули с облегчением. — Нет, конечно, — ответил он. — Мы хотим только остаться втроём — я, сын и Элеммакил. Клянусь, мы никого не тронем. — Давайте я вас покормлю всё-таки… — предложила Аредэль. — Вот правда, с яйцами у меня… Тут на тропинке у домика появился мрачный, высокий, очень тощий темноволосый эльф-лаиквенди с большой корзиной и мешком за плечами. — Дядюшка! — радостно воскликнула Аредэль. — Ты же принёс грибы? Давайте сразу отнесём в сарай сушиться? Элуред, возьми два-три на суп. Аредэль и её дети ушли за дом, в сарай для припасов, а Элеммакил подскочил к «дядюшке» и схватил его за локоть, выворачивая руку. Корзина упала на землю. — Кто ты такой? Что тут вообще произошло? Элеммакил был вне себя от ярости после пережитого потрясения. Тот попытался вырваться, но его с другой стороны ухватил Келегорм. — Я тебя знаю, ты слуга Эола! Забыл, как тебя зовут, — воскликнул Келегорм. — Эдельхарн меня зовут, — ответил тот тихим, высоким голосом. — Пустите меня! — Что ты сделал с Аредэль?! Как ты притащил её сюда? — спросил Элеммакил. — Ты-то кто такой? — спросил ещё тише Эдельхарн. — Я — Элеммакил, страж врат Гондолина. — Эдельхарн раздражённо фыркнул и что-то проворчал. — Эдельхарн, я знал Аредэль с детства. Она моя двоюродная сестра. Что ты с ней сделал? — Это не я, — ответил Эдельхарн, — это Эол. Послушай, Элеммакил… Эол был великим магом и знал всё о всех минералах и растениях в Средиземье, даже о тех, что растут на берегах Озера пробуждения и за Голубыми горами. Есть некий цветок… я не могу сказать тебе его название, но если его сок попадёт в кровь, эльф заснёт сном, подобным смерти. Никто из нолдор и даже немногие синдар знают о нём, и те, кто знает, считают, что это смертельный яд. Моё племя пользовалось им, чтобы спасать сородичей от плена. Эол нанёс этот яд на свои стрелы и зачаровал их. Тот, кого поразила эта стрела, после пробуждения не вспомнит, кто он такой и где он был, покуда сам Эол не произнесёт заклинание и не вернёт ему память. Прости, Элеммакил, но она не вспомнит ни тебя, ни твоего друга. — Значит… — Элеммакил присел на корточки и стал помогать Эдельхарну собирать рассыпавшиеся грибы и ягоды, — значит, Эол надеялся усыпить своего сына, ускользнуть из дворца и увезти Маэглина домой?! А дома он должен был бы забыть о своей матери, о Тургоне и о Гондолине — если бы Эол не захотел вернуть ему память… — И всем было бы лучше, — мрачно сказал Келегорм. — Но… — Элеммакил замер, — но как он рассчитывал выбраться оттуда? Я бы не… Ох! Какой же я идиот! Я же был там, во дворце, я был там, когда Эол сказал — «это земля тэлери, это вы приносите сюда войну и непокой». Конечно же, Эол знал, где есть выход из долины! Он прожил в Средиземье несколько тысячелетий. Конечно, он много раз бывал в этой долине до того, как был построен Гондолин. Я думаю, он рассказал об этом и Маэглину, когда тот был ещё ребёнком — на случай, если он вместе с матерью всё-таки снова попадёт туда. И… Маэглин, наверно, решил воспользоваться этим выходом только когда совсем отчаялся. — Думаю, так и было, — согласился Эдельхарн, — но я-то этой дороги не знал. Пробрался туда за Аредэль и Маэглином, — из-за их приезда поднялась большая суматоха, — а выйти обратно уже не смог. Я смог достать Аредэль из её гробницы ночью, после казни Эола; к утру она очнулась. Она считает, что я её дядя: я так сказал ей. Вернуться домой мы не могли, так что я увёл её в горы вокруг долины и мы поселились там в пещере. Потом я увидел, как в горах блуждает её сын; я пошёл за ним и увидел выход из долины. Тогда мы с ней покинули окрестности Гондолина и ушли в лес. — Но Эдельхарн… — сказал Келегорм. — Почему ты ничего не сказал Тургону? Почему ты не сказал хотя бы Маэглину, что его мать жива?! — А зачем? — Эдельхарн вскочил. Хотя Келегорм был если не выше, то, по крайней мере, вдвое тяжелее, и его рука была, по меньшей мере, в два раза толще руки Эдельхарна — Келегорм отшатнулся. — Вы отняли у Эола сына. Вы его казнили. Моих родителей разорвали волки, когда я был совсем маленьким. Эол меня подобрал и оставил у себя. Я бы всё отдал за то, чтобы быть его родным сыном! Если бы мне сказали — ты станешь принцем, внуком Верховного короля нолдор, лордом одного из домов Гондолина — я остался бы с Эолом, даже думать не стал бы! А сын предал его. Все о нём забыли. Я решил, что его жену я не отдам вам. Я ведь правда, как родную сестру любил её… без неё у меня никого и ничего бы не осталось от моей прежней жизни. — Почему же сам Эол ничего никому не сказал?.. — воскликнул Келегорм. — Он ведь мог попросить Тургона подождать ещё день, когда Аредэль придёт в себя… Он же мог хотя бы попробовать объяснить ему, что это был не яд! — Мы клянёмся жизнью не выдавать тайну этого снадобья, — покачал головой Эдельхарн. — Эол не мог нарушить слово. И я тоже не мог. — А в книге про растения Белерианда, которую написал Эдрахиль, сказано, что это смертельный яд, — вздохнул Элеммакил. — Я же видел в Ангбанде эту книгу с пометками Эола — там куча ошибок. Учёные нолдор, и особенно жители Гондолина очень мало общались с уроженцами Белерианда и совсем не знали того, что знают синдар и лаиквенди, не говоря уж о таких опытных и много поживших авари, как Эол. — Понимаешь, отец… — неожиданно сказал Рингил, — я однажды разговаривал с Эолом… то есть с Эолином. И он мне сказал так: «Я всегда был слишком гордым: никогда не хотел никому ничего объяснять. Я всегда ждал, когда другие сами поймут меня. А на это не стоит рассчитывать». — С Эолом?! Но ведь… — Эдельхарн в растерянности смотрел на Рингила. — Ведь тебе ещё не больше двадцати, а Эола нет уже больше ста лет… — Твой хозяин возродился, Эдельхарн, — сказал Келегорм, — и если вы встретитесь, он вряд ли он похвалит тебя за то, как ты оставил его сына Маэглина сиротой. *** — Отец, суд начнётся через полчаса. Нам пора, — сказал Гил-Галад. — Случай, конечно, из ряда вон выходящий, но я за это время много общался с законниками, особенно с законниками-аданами — им всё же чаще приходится иметь дело с убийствами и безумием, — и могу сказать, что мне более-менее всё ясно и я готов вынести хотя бы предварительное решение. — Хорошо, — сказал Маэдрос. — Мы сделали закрытое заседание, как ты меня просил, — сказал извиняющимся тоном Гил-Галад. — Сначала мы хотели в башне на первом этаже, но потом дядя Тургон сказал, что лучше в саду. — Да, в саду лучше, — сказал Маэдрос. — Артанаро, я благодарен тебе вне зависимости от того, что ты решишь. Правда. — Ну… — сказал Пенлод, — теперь-то ты понимаешь, почему мы здесь. Они сели вместе на скамейку под цветущей рябиной. Аргон понял: Пенлод имеет в виду как непосредственный повод, по которому они собрались в этом саду в Гаванях Сириона, так и все последствия гибели Финвэ вообще. — Да, — ответил Аргон. — Аракано… я таким виноватым себя чувствую, правда, — сказал Пенлод. — Я ведь тебе тогда посоветовал всё рассказать Финвэ наедине… Мне кажется, его за это и убили. — Да! — ответил Аргон. — Да, мне тоже так кажется. А знаешь, что самое смешное, нет, Пенлод? — Он понизил голос. — Я ведь дедушке так ничего и не рассказал. — Что?! — Ну понимаешь, я приехал в Форменос. Это было за неделю до того. Привёз письмо от папы, где он сообщал, что родилась Идриль. И дедушка был такой весёлый, такой счастливый — обнимал меня, говорил — «какая радость, в семье ещё двое детей»… И я просто не смог. Я не смог ему ничего сказать. — Но ведь это значит, что ты ни в чём не виноват… — сказал Пенлод. — Как это?! Пенлод, но ведь он не мог знать, что я Финвэ ничего не сказал! Я же поехал к дедушке через день после того, как мы с тобой разговаривали! Он же был уверен, что Финвэ всё знает!.. — Подержи его. Пожалуйста, — сказал Карантир и протянул руку. Птица перебралась на локоть Майтимо и взглянула ему в глаза. Карантир погладил её по голове, отвернулся и подошёл к трону Гил-Галада — резному креслу с высокой спинкой, которое для него поставили в саду. Он опустился на колени и низко склонил голову. — Расскажи нам, что произошло в то утро в Форменосе, — сказал Гил-Галад. Карантир тихим голосом рассказал, как в то утро они поехали на охоту, как он отстал от Маглора и вернулся в дом, огорчённый и подавленный из-за отвратительного розыгрыша. Рассказал о том, как сел с дедом за обеденный стол, как поведал ему правду о себе и как в бешенстве ударил Финвэ ножом, ошибочно сочтя, что тот причастен к издевательствам над ним. — Я не считаю тебя ответственным за случившееся, кузен Келебримбор, — сказал Гил-Галад, - но ты в ту пору был уже достаточно взрослым, чтобы понять, что такие вещи могут делаться только в насмешку. Даже если на это у тебя самого не хватило ума, ты мог бы спросить у своего отца, уместно ли было подкладывать в комнату твоего дяди чулки и окровавленные тряпки. Дядя Карнистир, — обратился он к Карантиру, — скажи, пожалуйста, почему ты сделал то, что сделал? — Потому что он сказал… сказал, что я должен стать поспокойнее. Я не мог. Не мог. — Тебе это уже говорили? — Да. Мать и отец. — Ты рассказал нам, что испытывал различные волнения, связанные с твоей женской природой, которую тебя вынуждали скрывать, — заметил Гил-Галад. — Пытались ли твои родители как-то облегчить твою жизнь или же просто просили тебя успокоиться? — Просили успокоиться, — глухо сказал Карантир. — Бывало ли раньше, что разговоры с родителями об этом вызывали у тебя стремление прибегнуть к насилию? Ударить, схватиться за нож? — продолжал Гил-Галад. — Я не могу. Пусть братья скажут. Питьо?.. — обратился он к Амроду. — Да, — ответил Амрод. — Однажды он пытался ударить нашу мать ножом в присутствии моего брата. Моего брата Амраса, Тэлуфинвэ, сейчас нет с нами, но и он, и мать рассказывали об этом одинаково. — Ваш отец знал? — спросил Гил-Галад. — Да, — вздохнул Маглор. — Мы с отцом говорили об этом. Гил-Галад взял в руки белый жезл — жезл Судьбы, который передали ему беглецы из Гондолина, тот самый жезл, взмахнув которым Тургон много лет назад вынес смертный приговор Эолу. — У нас, эльдар, нет законов и обычаев, которые бы определяли, как мы должны обращаться с безумцами. Хотя, на мой взгляд, так быть не должно, ибо среди нас есть и такие, чьи поступки явно совершаются не в здравом уме, — вздохнул Гил-Галад. — Однако у аданов на этот счёт есть законы, которые я внимательно изучил. Так, законы друэдайн различают идиотизм, буйное помешательство и другие виды безумия, и дают на этот счёт вполне определённые предписания. За поступки, совершенные явным идиотом, отвечает тот, кто подбил его на эти поступки. Стало быть, я могу считать, что за появление в твоей, Карнистир, спальне чулков, лент и тряпок отвечает Мелькор. С буйнопомешанными дело обстоит иначе. И отец, и мать знали о безумном поведении этой девицы. Тем не менее, мать отпустила девицу от себя, не отправив другую женщину присматривать за ней. Отец также знал о том, что девица страдает вспышками безумия, но при этом оставил её без присмотра и уехал из дома, не предупредив о её безумии ни деда, ни слуг. В этой ситуации за поведение безумца отвечают те, кто должен заботиться о нём — родители. Твоего отца, Карнистир, уже нельзя привлечь к ответственности, а твоя мать живет далеко, и привлечь её к суду мы также не можем. Сама ты не отвечала на тот момент за свои поступки. Поэтому за это нападение на Финвэ сейчас никто ответить не сможет. Временно я передаю тебе, Нельяфинвэ, как её старшему брату, опеку и присмотр над ней; в случае каких-либо опасных для окружающих проявлений безумия отвечать за них будешь ты. Если она найдёт себе супруга, ты передашь эту обязанность ему. Маглор громко вздохнул с облегчением и закрыл лицо руками; Нариэндил ласково взял его за руку, успокаивая. Карантир не двигался с места; Маэдрос подошёл к нему и поднял с земли. — Ну, а кто же всё-таки убил вашего дедушку, внучата Финвэ? — насмешливо спросила Лалайт, выглянув из двери на лестницу. — Надеюсь, что мы ответим на этот вопрос вскоре, госпожа Лалайт, — сказал до сих пор молчавший Тургон. — Убийство произошло, и не одно. И если те, кто должен покарать убийц, этого не делает, это может сделать любой. Даже если тот, кто совершил преступление, сильнее; даже если он сильнее всех нас, знание и честность должны помочь нам. Он подошёл к трону Гил-Галада; тот протянул ему жезл, но Тургон не взял его. — Мы очень долго успокаивали себя тем, что Мелькор является началом всякого зла и раздора; что он отравлял нашу жизнь своим обманом и злыми советами. Но ведь многие следовали его наветам добровольно. В том, что случилось с ними, виноваты только они сами. Ещё давно, в плену и сразу после бегства, я задавался вопросом: в ком ему удалось пробудить самое худшее? Вот тебя, Келебримбор, Мелькор подбивал на то, чтобы ты обижал Карантира и уговаривал раскрыть тайны мастерства твоего отца и деда. А остальные? Вы все знаете, что сам я никогда не общался с ним близко, даже не здоровался и не подпускал его к себе. То же я могу сказать о своём младшем брате, — он кивнул на Аракано, — и в своём старшем брате Финдекано я тоже уверен. Мы знаем, что он много раз пытался сойтись с дядей Феанором, но не преуспел в этом. Но ведь многие из вас дружили с Мелькором и слушали его советы. Амрод, что он говорил Амрасу и тебе? — Он говорил, что мы должны узнать как можно больше о Сильмариллах. Научиться обращаться с ними, — мрачно сказал Амрод. — Что мы имеем на них право, хотя мы и самые младшие. — Тебе, Куруфин? — Он, — Куруфин покраснел, — он говорил, что я должен заставить отца любить себя. Что я должен отдать ему себя и стать его любимым сыном. — Тебе, Карантир? — Он говорил, что я должен забыть о том, что я женщина и найти себе жену, — вздохнул Карантир. — Навеки скрыть свою истинную природу. Подчинить свою жену и заставить её молчать. Но мне не нравился этот совет. Ещё он говорил, что я должен быть спокойным и держать себя в руках, чтобы перехитрить братьев. Это мне тоже не нравилось. Я теперь думаю, что он это говорил всё нарочно, чтобы вывести меня из себя ещё больше. — Кто-нибудь знает что-нибудь о Келегорме? — спросил Тургон. — Нет, — ответил Майтимо, — и мы не знаем, почему он стал служить Мелькору. Но я не думаю, что это он. Мы ведь уже это обсуждали. — Да, — согласился Тургон. — А ты, Маглор? — Я… — Маглор долго молчал. — Ты же знаешь, я всегда хотел быть великим поэтом. И я просил Мелькора даровать мне вдохновение и поэтический дар. Он выполнил мою просьбу. Но я не знаю, Майтимо, что он взял взамен. Я не знаю, что получил от него вместе с этим даром. Я боюсь. Боюсь потерять этот дар, если… если попытаюсь это выяснить. — Зачем? — сказал Тургон. — Дар был у тебя всегда. Так говорят все, кто знал тебя ещё до того, как Мелькора выпустили на свободу в Валиноре. — Он посеял во мне неуверенность, Турьо, — ответил дрогнувшим голосом Маглор. — Всё казалось мне глупым, бессвязным, слишком длинным, скучным, неудачным. Он разговаривал со мной о моих стихах — вроде бы с доброжелательностью, но при этом задавал бесконечные вопросы о том, зачем здесь это слово, действительно ли нужна здесь эта строка. Я начинал сходить с ума. Я уничтожал всё, что сочинял. Однажды я даже сжёг подушку, чтобы уничтожить всё, хоть отдалённо связанное с тем, что я придумал, лёжа в постели. Это было ужасно. Потом, когда он помог мне, всё прошло. Я как-то даже… даже забыл об этом, пока ты не спросил. — Мы знаем, что он подбивал сыновей Финарфина оскорблять Карантира и разыгрывать другие подобные шутки, — сказал Тургон. — Кто-нибудь знает, что он говорил Финроду? — Он обещал ему разные вещи… в связи с женитьбой на Амариэ, — сказала Финдуилас. — Но дядя Финрод ему не поверил. Сказал, что им с Амариэ это не нужно. — Что он говорил Галадриэли? — продолжал Тургон. — Ну это я знаю, — ответил Маэглин. — Он и ей, и маме говорил одно и то же: они, мол, должны поехать в Средиземье и найти себе там женихов, ибо нолдорские юноши для них недостаточно хороши. А то, мол, отцы и братья подберут им таких мужей, что потом и верхом не покатаешься, и на охоту не поедешь, — будешь только дома сидеть и вышивать. Я думал про это, дядя Тургон, и считаю, что и мама, и Артанис вряд ли стали бы убивать Финвэ, раз Мелькор их подбивал сбежать из семьи. Если можно сбежать, зачем кого-то убивать? — К сожалению, — сказал Тургон, — остальные наши родичи здесь отсутствуют, и мы не можем спросить у них, чем соблазнял их Мелькор. Может быть, ты, госпожа Лалайт, в силу своего близкого знакомства с одной из заинтересованных сторон, — (Маглор на это громко и недовольно прошептал: «Какое деликатное описание Моргота!»), — можешь нам что-то сказать на сей счёт? — С превеликим удовольствием, — улыбнулась Лалайт. — И поможет мне в этом наш прелестный Куруфинвэ. Как мы знаем, ты забрал у кого-то в Нарготронде конверт, с помощью которого шантажировал Финрода и Ородрета. Это так? — Ородрета, — сказал Куруфин. — Финрод не видел этого письма. Конверт я забрал у Гвайрена, — и он показал на сжавшегося в углу белокурого эльфа. — Ну ладно, украл. Потом, когда дошло до дела, Ородрет отказался выполнять мои требования. Я предъявил эти документы королю Фингону. Он сказал, что сейчас не об этом надо думать и отобрал у меня конверт. Там было несколько бумажек и письмо Мелькора. Письмо я спрятал у себя, а конверт остался у Фингона. — Давайте я ещё раз прочту вам это письмо, милые внуки Финвэ, — сказала Лалайт. — «Моя красавица! Я рад, что у тебя всё получилось, но меня удивило твоё решение отдаться этому выродку, которого ты отвергала столько лет. По крайней мере, тебе удалось забеременеть, что не может тебя не радовать. Мы с тобой уже говорили, что можно по этому поводу предпринять. Я сделал так, что Макалаурэ вернулся, но мне твоё беспокойство кажется излишним — думаю, что если мой бывший друг будет продолжать вести себя по-идиотски, он всё сделает за нас. Я, с со своей стороны, уверен, что и вы исполните свою часть соглашения. Твой друг (или я должен сказать — твоя подруга? — для тебя я могу быть кем угодно), М.». — Лалайт особо подчеркнула фразу о беременности. — Итак, некая особа женского пола решила забеременеть от кого-то, кого «всегда отвергала»: произошло это, скорее всего, в результате совета Мелькора. Мне очень интересно, конечно, кто такой «бывший друг» и зачем им был нужен Маглор, но главное в другом. Мы опять слышим о каком-то ребёнке: его упоминал, насколько я знаю, и сам Финвэ в своём последнем разговоре с Аргоном. Мне удалось достать ту самую папку, или конверт, где было письмо: оно хранилось среди сокровищ Фингона и Финголфина. Посмотрите, — Лалайт достала из складок юбки выцветшую розовую папку. — Что вы на это скажете? В её руках появилась небольшая карточка из толстой бумаги или картона, которая когда-то, видимо, была розовой; края карточки были вырезаны в форме замысловатого кружева, уголок украшен гербом. — Это герб Индис, — сказал Маэдрос. — Это карточка для гостей, — сказал Тургон. — Такие были в доме моего отца и дяди Финарфина на Тол Эрессеа. Они обозначали место за столом для каждого гостя. Но здесь нет имени — карточка пуста. — Карточка для гостя без имени, — сказала Лалайт. — А вот самый интересный документ в этой коллекции. Просто прелесть. Куруфинвэ, ты читал это? — Ну вроде видел я его, — пожал плечами Куруфин. — Тут ещё были какие-то старые счета и записки. Я их, честно говоря, толком и не посмотрел. Маэдрос надеялся, что это может быть то самое письмо или листок из дневника Фингона, где описывается день гибели Финвэ, но нет. Лалайт развернула маленький квадратик бумаги и стала выразительно, с явным удовольствием зачитывать: — Выдать подательнице сего: 36 яиц куриных, две мерки муки, два фунта масла сливочного, мерку крупы овсяной, полфунта мёда, сливок горшок один маленький и полтора фунта свинины копчёной. Вот видите, какая поистине королевская щедрость! На дату и подпись ты действительно не смотрел? — спросил Майрон. — Нет? Вот тут, в уголке, на обратной стороне. — Он повернул бумажку. — Финвэ Арафинвэ, нолдоран. Дано в Тирионе в 19 год Солнца. Э, Тургон, можешь рвать на себе волосы. Остался бы в Валиноре — получил бы и ты от дяди тридцать шесть яиц куриных. А может, и все тридцать восемь. Маэдрос оглянулся на Тургона и с удивлением увидел, что тот подозвал к себе Маэглина и они стали шептаться: при этом Маэглин согласно кивал, и потом довольно громко пробурчал: — Один… маленький! Тьфу! Вот гнида. — Этот документ, — продолжил Саурон, — составлен через двадцать лет, а то и больше после Исхода нолдор из Амана. Как и почему он попал в Средиземье? У кого-нибудь есть идеи? На расстеленный у трона короля золотистый ковёр быстрым шагом вышел Воронвэ. Он резко повернулся и показал своей белой рукой на Гвайрена. — Всё очень просто. Я знаю, что он бежал сюда из Валинора, и что в Валиноре он совершил убийство, — сказал Воронвэ. — Он привёз этот документ с собой, уж не знаю, зачем. У Майтимо даже голова закружилась от облегчения и радости. «Значит, это никто из нас. Никто. Это он убил Финвэ. Это какой-то родственник Индис, и он убил Финвэ. Может быть, это она приказала ему. Это не имеет отношения ни к кому из нас». — Я никого не убивал, — сказал Гвайрен. — Я участвовал в битве Бессчётных слёз, я оборонял Нарготронд вместе с Ородретом, но я не мог бы убить безоружного и беззащитного, а именно это и есть убийство. — Ты лжёшь, — ответил Воронвэ. — Я должен заковать тебя в цепи и отправить в Аман. — Каким образом? — спросил Кирдан. — Как ты отправишь его в Аман? — Это не твоё дело. Я получил приказ. — От кого? — сказал Тургон. — Я тебе ничего такого не приказывал, Воронвэ. Кто мог тебе приказывать? И каким образом Гвайрен бежал сюда из Валинора? — Я не отвечаю больше перед тобой, Тургон, — высокомерно сказал Воронвэ. — И ни перед кем из вас. Я должен забрать убийцу с собой. Пойдём со мной, Гвайрен. — Я не пойду. Воронвэ подошёл к Гвайрену, взял его за руку и потащил за собой. — Постой! — сказал Аргон. — Не трогай его! Да кто ты такой, чтобы… Гвайрен посмотрел в глаза Воронвэ — и застыл. Маэдрос смотрел на него, и у него внутри всё похолодело. Глядя в лицо Гвайрену, Маэдрос невольно чувствовал то же, что он сейчас, а смотрел Гвайрен так, как когда-то он сам смотрел, попав в плен, на врата и решётки Ангбанда. — Не надо, Аракано, — сказал Гвайрен. — Я пойду с ним. Ничего не поделаешь. Рано или поздно пришлось бы. Прощай. Я тебя очень люблю. И ты, Нельяфинвэ, — обернулся он к Маэдросу, — ты очень хороший. Я был очень рад с тобой познакомиться. Пусть всё будет хорошо у вас. Я был очень счастлив со всеми вами. Всегда. Пойдём, — обернулся он к Воронвэ. — Давно пора, — сказал тот. Воронвэ хотел было подняться на лестницу вместе с Гвайреном, но на ступеньке стояла Лалайт — сегодня в пышном малиновом платье с серебряным шитьём и серебряной сеткой с гранатами на завитых белокурых волосах. — Я не для того выпустила этого милого блондина, чтобы ты его забирал, — заявил, явно насмехаясь, Майрон. Воронвэ, видимо, был едва ли не единственным в этой компании, кто не знал, что представляет собой Лалайт, и недоуменно перекосился. — Выкручивайся как хочешь, сладкий мой пирожок, мой сахарный цветочек. — Ты что, проголодалась? — сказал Воронвэ презрительно. — Да, но я надеюсь сегодня очень хорошо пообедать, — сказала Лалайт. — У меня есть ключ от задней двери, — сказал Кирдан. — Если это поможет тебе покинуть мою башню — я открою её для тебя. Кирдан коснулся чего-то в стене за зарослями дикого винограда; серо-розовая плита отъехала в сторону и показалась небольшая, окованная медью дверь. Кирдан повернул несколько ручек; щёлкнули засовы, потом он вставил в дверь ключ. Дверь распахнулась. Гвайрен в последний раз оглянулся на них — и Воронвэ вывел его наружу. За дверью был берег — голубое море, светлый белый песок, серебристые травы. А в море, уже совсем близко от берега, виднелся сине-серебряный парус «Эаррамэ». — Она вернулась! Идриль… она вернулась! — вскрикнул Тургон. Но в его голосе не было уверенности. Через несколько мгновений корабль оказался ещё ближе; он подошёл к цепочке скал у берега, и они увидели, кто стоит на борту. Это была не Идриль, и не Туор, но все они прекрасно знали его. Тот, кто был на корабле, перемахнул через бортик, соскользнул по цепочке якоря на скалу, потом, спотыкаясь, сначала по пояс в воде, потом бегом рванулся к берегу. Он бежал, не глядя ни на кого; он прибыл сюда ради лишь одного из них. — Брат! — закричал он. — Брат, не бойся ничего! Я с тобой! И он схватил в объятия Гвайрена, вырвав его из рук Воронвэ.