Loving Longest 2

You wanted sorrow, want it sweet Daddy always gives you what is good for you You donʼt send a boy to do a manʼs job And you make me feel Like Iʼm not alone Iʼve been singing this song Since before you were born Baby, youʼre invited But your friend canʼt come Heʼs a little too excited Maybe a little too young…

Tom Jones, «Sugar Daddy»

…Финроду казалось, что это случилось только что — даже не вчера, а где-то сегодня утром. Индис взяла его в гости к дяде Ингвэ. От волнения маленький Финрод не мог спать всю ночь: в гостях он увидит папу и маму! Индис воспитывала его с младенческого возраста; её брак с Финвэ уже фактически завершился, но она очень любила маленьких детей, у неё часто гостили Тургон и Аредэль, а сам Финрод и его младшие братья росли в её доме. Отец и мать казались ему сказочными существами, звёздным королём и королевой, чем-то вроде самих Манвэ и Варды. И когда он увидел их, когда они шли к нему по белой мощёной дорожке, это было так: Финарфин в белоснежном кафтане, расшитом серебряными лебедями и звёздами, Эарвен в тяжёлых, сливочно-белых одеждах, шуршавших жемчугами и в жемчужном венце. Они поздоровались с ним, Финарфин погладил его по волосам, а он взял Эарвен за рукав и осторожно, кончиками пальцев касался жемчужин: они казались мальчику необыкновенно тёплыми и лёгкими, их снежный блеск будто переливался в его пальцы, и это ощущение навсегда связалось у него с образами родителей. Финарфин поцеловал его в лоб и сказал: — Инголдо, у нас для тебя есть подарки. К ним подошла женщина в простом голубом платье, Финарфин взял у неё что-то и протянул Финроду. Это была кружевная серебряная клетка, усыпанная крупными жемчужинами и маленькими бриллиантами; в ней сидели две живые рубиново-алые птички. — Это киринки, они очень мило поют, — пояснила Эарвен, — а от меня тебе игрушка. — Она протянула ему резную ложечку из красного дерева, к которой был привязан на серебряном шнурочке алый деревянный шарик. — Поиграй пока, а нам надо повидаться с дядей. Ошеломлённый счастьем Финрод послушно побежал по дорожке; сказали играть — значит, будет играть, хотя на самом деле ему ещё так хотелось погладить мамин рукав, потрогать вышивку на отцовском кафтане, послушать его голос… Клетка неловко качалась в его левой руке; правой он крутил ложечку — он просто не знал, что со всем этим делать. — Может, поставишь пока сюда? — спросил его ласковый женский голос. Он повернулся; на скамейке сидела взрослая девушка, белокурая девушка из ваньяр. У неё был весёлый вздёрнутый носик и толстая светло-русая коса. Финрод поставил рядом с ней клетку и, подумав, предложил ей покидать шарик в ложку. Девушка с улыбкой взяла у него игрушку. У неё очень хорошо получалось: шарик каждый раз попадал то в ложку, то на торчавший на конце ложки штырёк. — Тебе нравятся киринки? — спросил Финрод. — Да, очень. — Пойдём павлина покажу? Ты видела павлина? Там белый павлин у дома живёт. — Я… ты меня проводишь? Я постараюсь… — Девушка смутилась; она потянулась куда-то за скамейку, вытянула из-за неё странные длинные деревянные штуки, потом оперлась на скамейку и с усилием засунула их себе под мышку. — Куда идти? — Девушка с трудом сдвинулась на шаг по дорожке. — Что ты делаешь? — Финрод несказанно удивился. — Так же сложно ходить. Почему ты их не выбросишь и просто не пойдёшь? — Я не могу, — сказала она. — У меня ноги не ходят. То есть не совсем ходят. — Разве так бывает? Все ходят ногами, — Финрод удивился ещё больше. — Они сломаны, — ответила девушка. — Обе. — Сломаны? — переспросил Финрод. — Тогда не ходи, тебе же больно! Не ходи, пожалуйста! — Девушка улыбнулась ему и села на скамейку. — Но они же срастутся, да? А когда это будет? Мой кузен ломал руку, она срослась… А как тебя зовут? — Амариэ, — ответила девушка. — Нет, это вряд ли. Они уже много-много лет такие. Финрод сел рядом с ней на скамейку. — Но почему? Как это случилось? — Я вместе с другими ваньяр отправилась в Великий поход из Эндорэ в Аман, — объяснила Амариэ, — и в горах я сорвалась со скалы. Я осталась жива, но ноги были разбиты вдребезги. Я очень просила родных оставить меня там, тем более, что там, в Эндорэ, жили дети моей сестры, я могла бы остаться с ними… если бы кто-то меня отвёз к ним. Но король Ингвэ был непреклонен — все ваньяр должны уйти в Аман. Может, если бы… если бы мне дали остаться там, они бы срослись лучше. А так одна нога совсем не двигается, другая — чуть-чуть. — Амариэ… — сказал Финрод. — Возьми… возьми птичек. — Он сунул серебряную клетку ей в руки. — Они тебе петь будут. И игрушку возьми. — Да что ты! Не надо! Они же такие красивые! Они же твои! — растерянно воскликнула Амариэ. — Возьми, пожалуйста! — Финрод вскочил со скамейки и побежал по дорожке. Потом он обернулся и спросил: — Только можно я к тебе зайду птичек послушать?.. *** — Я не понимаю! — воскликнула Амариэ. — То есть понимаю… я знаю, что наши отношения никогда не нравились ни моей, ни твоей семье, я понимаю, почему Финдис ничего не сказала мне. Но ты говоришь, что за всё это время с тех пор, как ты снова родился, ты не видел своих прежних отца и мать — Эарвен и Финарфина?! Получается, ты всё это время не знал даже кто ты? — Амариэ, — Финрод, наконец, нашёл в себе силы заговорить об этом, — нас всех обманывали. Вчера дядя Ингвэ сказал мне, что на самом деле Финвэ убил дядя Финголфин. Мой отец Финарфин знал об этом, но дяде Феанору, наверное, никто не успел об этом сказать. Это ужасно, но это можно понять… — Как? — сказала подошедшая к ним Нерданэль. — Как это можно понять?! — Скорее всего, Финарфин и Ингвэ догадались, что это Финголфин совершил убийство, только после Исхода нолдор. Но если бы они поняли это раньше и рассказали бы всем, то непременно нашлись бы такие, кто не поверил бы в виновность Финголфина. Здесь, в Амане началась бы братоубийственная война между сторонниками Феанора и Финголфина. Пострадали бы все, не только нолдор, но и ваньяр; в любом случае пострадали бы и тэлери. Ваньяр вынуждены были бы принять сторону Финголфина из-за родства с Индис и Эленвэ, тэлери — из-за моей матери Эарвен. А сторонники Феанора были лучше вооружены и лучше подготовлены к войне. Страшно подумать, что случилось бы. Я думаю, что… — Финрод остановился, подбирая слова, — что если кто-то из Валар знал правду, если кто-то видел, как на самом деле погиб Финвэ, то он — или она — мог бы умолчать об этом, чтобы избежать самого страшного и сохранить дружбу между тремя Домами нолдор. Они просто позволили убийце уйти, решив, что для всех будет лучше, если нолдор последуют в Средиземье за Морготом, дабы сражаться с ним и спасти от его козней детей Илуватара. — Но откуда всё это узнал Ингвэ?! Финголфин не мог этого сделать! — воскликнула девушка. — Ингвэ говорит, что Финголфин потерял в Форменосе в тот день свой шарф; потом там ещё нашли его фонарик. Кто-то отравил собаку Келегорма и там же нашли тарелку из дома Финголфина. — По мне, так слишком много всего, — проворчала Нерданэль. — Финдарато… — Бледные щёки Амариэ стали тёмно-розовыми от волнения; она нервно водила вверх-вниз рукой по своей толстой тёмно-золотистой косе, распушив её во что-то вроде лисьего хвоста. — От кого-то другого ты что-то об этом слышал? Или это всё рассказал тебе Ингвэ? — Нет… не всё, — Финрод взял её за руку. — Понимаешь, это всё началось с того, что я говорил с майа Тилионом. Он сказал мне… В общем, Финвэ был убит тем, кто был одет в серебристо-розовый плащ, а ведь Финголфин тоже носил такой, и… — Финдарато, это всё не может быть правдой! — воскликнула Амариэ. — В этом плаще в тот день была я! Ошарашенный Финрод сел на скамейку. — Ч…ч...что? — Конечно, это она была в плаще, я это тоже видела! — воскликнула Нерданэль. — Тётя Нерданэль, ты о чём?.. — Финрод подумал, что сейчас потеряет рассудок. «Наверно, я не Финрод… С Финродом такого просто не может быть. Наверно, родители были правы и я никакой не возрождённый эльф… Я просто сумасшедший». — Послушай, — сказала Амариэ. — Ты был в гостях у Тургона и его жены, у него дома, правильно? А я с твоими братьями была в гостях у Финголфина. Я заговорилась с Анайрэ, и вышла последней. На улице шёл дождик и немного похолодало, а я была в совсем лёгком летнем платье. И Финголфин подошёл ко мне и надел на меня свой серебристый плащ. Предложил проводить до дома, но я отказалась. Ты говорил про тарелку, да?.. — Амариэ вздохнула. — Я остановилась на углу у статуи, и увидела, что уже после меня из дома вышел твой отец. На нём был его плащ, такой же, розово-серебристый и… Финголфин дал ему с собой яблочный пирог. На своей синей тарелке. И твой отец сказал ему: «Я думаю, всё будет хорошо. Может быть, увидитесь уже завтра утром». — Нет, — Финрод слегка рассмеялся. — Нет, Амариэ. Я просто не понимаю, о чём ты говоришь. — А я понимаю, — сказала Нерданэль. — Видимо, именно это и пытались скрыть от тебя родители. Финдис, наверно, думала, что ты всё поймёшь, если встретишься с Финарфином сейчас. — Я думаю, — сказала Амариэ, — что касается Ингвэ и Финдис… то есть того, почему они не выпускали тебя из дому, то дело совсем в другом, но сейчас мы говорим об убийстве. — Её голос слегка дрожал, но она держала себя в руках. — Финдарато, я столько ждала тебя. Теперь я говорю тебе то, из-за чего ты меня, наверно, возненавидишь, но я не могу иначе. Я не могу думать, что Финголфина обвиняют в таком. — Я верю тебе… то есть верю в то, что ты видела… но Амариэ, ведь Финголфин всё равно мог на следующий день поехать в Форменос. Он, может быть, взял плащ Финарфина, раз ты ему не вернула, или… — Нет, Финдарато, я его вернула, в том-то и дело, — вздохнула Амариэ. — Я пришла к ним домой рано утром. Дверь была открыта. Я заглянула и увидела, что Анайрэ и Аракано завтракают на кухне, а Финголфина нигде не видно. Я подумала, что он может быть на заднем дворе; обогнула дом, и увидела, что он в дорожном тёмном плаще идёт к задней калитке. Я пошла за ним. Не знаю почему, но я постеснялась его окликнуть. Он вышел в проулок за домом, ты, наверно, помнишь его: он круто спускается к берегу реки, туда, где проходит северная дорога из Тириона. Финголфин спустился вниз. Я тоже спустилась — не до конца, внизу улица совсем крутая. Я не стала окликать его и остановилась, думала, что он скоро пойдёт обратно. Но он стоял там, совсем один в своём синем плаще на перекрёстке. Потом снова пошёл дождь. Он всё время смотрел на дорогу. Я тогда поняла: когда Финарфин сказал «может быть, завтра», он имел в виду, что, может быть, или Феанор заедет сюда из Форменоса по пути в Валимар раньше, до праздника, и с ним можно будет поговорить, или, скорее, всё-таки приедет Финвэ, и Финголфин ждёт там своего отца. Я там стояла очень долго, он всё время был там. У него не было лошади и он не собирался никуда уезжать — просто ждал… Я потом вернулась к дому, с трудом, конечно. Я тихо оставила плащ в прихожей и ушла. Думаю, ни Анайрэ, ни Аракано меня не заметили. Финголфин не мог убить Финвэ. — Но может, он потом?.. — спросил Финрод. Губы у него внезапно пересохли, и он их с трудом разлепил. — Финдарато, чтобы доехать в Форменос, вернуться в Тирион и поехать с семьёй в Валимар, Финголфин должен был выехать глубокой ночью, — покачала головой Нерданэль. — Уже то, что Амариэ его видела утром, подтверждает его невиновность. И я видела, как Амариэ идёт в дом Финголфина. Она говорит правду. — Я должен поговорить с отцом, — сказал Финрод. — Я не понимаю. Не понимаю. — Ты действительно надеешься, что у него найдётся, чем оправдаться? — спросила Нерданэль. — У милого маленького Ингалаурэ, который всегда так хотел всем угодить? То-то он никому не показывается и из дома не высовывается. Я его уже лет пятнадцать не видела. — Вот это не поэтому, Нерданэль, — сказала Амариэ. — Это из-за их сына. — Какого? — удивлённо спросила Нерданэль. — Финдарато? Но ведь он же говорит, что с ними ни разу не встречался… — Нет, Нерданэль, самого младшего, — пояснила Амариэ, — того, который родился через полгода после Исхода. — Что?! — потрясённо спросила Нерданэль. — Не может быть! Ты что-то путаешь… хотя тебе, конечно, виднее… — Так ты его тоже пару раз видела, — сказала Амариэ. — Это такой невысокий юноша с очень длинными золотистыми волосами и в ваньярских браслетах. Финарфин всем говорил, что он менестрель из ваньяр, который тронулся умом после того, как его невеста ушла с войском Финголфина. — Но почему они никому ничего не рассказали? — спросила Нерданэль. — Так это его воспитывала Анайрэ? — Думаю, да, она, — ответила Амариэ. — Они про него вообще посторонним ничего не говорили, да и мне объяснили, кто он такой, очень неохотно. Финарфин сказал, что у мальчика действительно не всё в порядке с головой потому, что он был во чреве матери как раз в то время, когда свершились такие злодеяния — убийство Финвэ и гибель Деревьев. Я с ним почти не общалась. Он мне не показался невменяемым. Очень тихий, со мной разговаривал на ваньярине — у него вообще-то и когда он говорил с нолдор, был ваньярский выговор: Финарфин, по-моему, упоминал, что его учили в доме Ингвэ. Всё время сидел и читал книги о морях, путешествиях и растениях. А потом пропал. Примерно в то время, когда исчезла Анайрэ. Из слов Финарфина я поняла, что он нашёл способ бежать в Средиземье; может быть, Анайрэ каким-то образом подбила его на это. Ты с ним не встречался, Финдарато?.. — Может быть. Наверно, встречался. Встречался, — с трудом выговорил Финрод. — Как… как они его назвали? — Не знаю, — сказала Амариэ. — Твой отец не говорил, как его зовут. Наверно, раз он какой-то не такой как все, ему нельзя было дать хорошего имени. Он даже когда мы вместе обедали, не писал его имя на карточке… «Гвайрен, — подумал Финрод. — Гвайрен. Я назвал его Гвайрен, Ветреный. Он любил это имя». Амариэ замолчала. Она с тревогой смотрела на Финрода. Нерданэль молча подала ей руку, постелила свою толстую куртку на каменную скамейку и помогла Амариэ сесть, подобрав её костыли. — Он мне сказал, что его зовут Гватрен. «Тень». — Финрод, не отрываясь, смотрел на каменную резьбу на ступенях пристани. — Я тоже не знал, как его зовут. Финрод вспомнил, как однажды сидел вот так на террасе небольшого деревянного дома, в котором жили его младшие братья в Дортонионе. Они все были за одним столом: он, Ородрет, Аэгнор и Ангрод. У него в руках была булочка с начинкой из зелени, у Ородрета сладкий пирожок с земляникой. Ангрод вспомнил какой-то смешной случай из своего детства про то, как дедушка Финвэ учил его стрелять из лука. Ородрет раньше про это не слышал и так расхохотался, что надавил на пирожок и начинка вытекла на стол. Сам Финрод тоже смеялся; он посмотрел в сторону и вдруг увидел, что на нижней ступеньке крыльца сидит в тени старого куста сирени, свернувшись в почти незаметный клубочек, Гвайрен. Финроду стало неловко перед братьями за то, что он привёл его с собой и тот остался здесь, присутствуя при этой чисто семейной встрече; он даже хотел сказать Гвайрену, чтобы он уходил. Но тот смотрел на них всех такими влюблёнными глазами (он не смеялся, когда смеялись все, просто робко улыбнулся), что Финрод не смог нарушить этот момент для него, не смог его прогнать. — С ним случилось что-то? — спросила Амариэ. — Прости… — Я не знаю. Не знаю! Я последний раз видел его за несколько недель до того, как я — как меня… ...Когда он, Финрод, уходил из Нарготронда, Гвайрен отчаянно умолял взять его с собой. — Я не могу, — сказал Финрод тогда. — Я правда не могу. Я же знаю, что ты не рассказываешь о себе всей правды. Я этой правды от тебя не требую. Я принял тебя в свой дом, Гвайрен, я тебя искренне люблю; я знаю тебя уже почти пятьдесят лет. Но сейчас в моих руках не только моя жизнь, но и жизнь моих спутников и Берена, сына Барахира. Я не могу взять с собой того, о ком я не знаю всей правды. Я не могу отдать их всех в твои руки. Понимаешь? — Я умоляю тебя, Финдарато! — воскликнул, задыхаясь, Гвайрен. — Может быть, когда-то у меня был дом; конечно, кто-то родил и воспитал меня, но сейчас у меня нет никого, кроме тебя. Ты единственное счастье в моей жизни, я не могу без тебя жить. — Прости, — сказал Финрод. — Или ты рассказываешь мне всё, как есть — я достаточно хорошо знаю тебя, и если ты солжёшь, я это пойму — или ты остаёшься здесь. Другого выхода нет, Гвайрен. — Финдарато! Нет! Нет! Я не могу. — Прости, но я ухожу, — сказал Финрод. Ему слишком со многим пришлось болезненно рвать в эти дни, и хотя это прощание тоже тяжело легло на его душу, он потом в пути успокаивал себя тем, что по крайней мере Гвайрен остался в безопасности в Нарготронде. И теперь только он, вернув в памяти этот момент, услышал, как Гвайрен прошептал ему вслед сквозь слезы: «Полуправду сказать тебе я не могу. Да ты и полуправде не поверишь». — Я должен поговорить об этом с отцом, — сказал Финрод. — Я пойду к нему домой. — Я с тобой, — сказала Нерданэль. — Нет, тётя, мне надо поговорить с ним наедине, — твёрдо ответил Финрод. — Останьтесь здесь. Амариэ вдруг вскрикнула и встала, опираясь с трудом на парапет пристани. — Нерданэль!.. — воскликнула Амариэ. — Посмотри! Посмотри, там корабль! О, Нерданэль! Этого не может быть… не может быть. Я столько лет этого ждала, и вот теперь там корабль. Я дождалась его. Там корабль, но я знаю, что тебя там нет! — обратилась она к Финроду. — Не могу поверить! Финдарато… не уходи, пожалуйста! — Встретьте их, — сказал Финрод. — Должно быть, это Тургон или кто-то из его Дома: я знаю, что он хотел послать корабли в Аман. Прошу вас. Отцу я скажу, может быть, мы вместе придём… может быть. Не слушая их, Финрод побежал по прибрежному песку прочь от пристани, дальше, к дому, который он так хорошо знал. Ворота были приоткрыты. Он поднялся на крыльцо: дверь была закрыта, но он знал, как нажать на несколько листьев в кованом узоре на ней. Механизм не поменялся, хотя, конечно, за это время пришлось заменить деревянные панели. Дверь распахнулась перед ним. За спиной послышался какой-то шум. Финрод обернулся и увидел женщину: он вспомнил, что это камеристка Эарвен, которая пришла к ним в дом вместо Луинэтти, но у него вылетело из головы, как её звали. Женщина всплеснула руками и побежала куда-то. Он подумал, что она, должно быть, пойдёт за его родителями. Это его успокоило, и он пошёл осматривать дом. Он только сейчас осознал, насколько скучает по Гвайрену. В Нарготронде у того был свой, совсем маленький уголок — буквально уголок, треугольная комната: холодная, с неоштукатуренными каменными стенами, выкроенная у изгиба стены на том же этаже, где жил сам Финрод, с крохотным окошком, кроватью, маленькой печкой, шкафчиком и столом, на котором едва помещались бумаги и чернильницы с разноцветными чернилами (Гвайрен педантично отмечал разные статьи расходов разными цветами). Финроду очень хотелось сейчас увидеть, как он жил здесь, увидеть его стол, книги, вещи. Ведь они, наверное, остались в неприкосновенности с тех пор, как он бежал от Финарфина и Эарвен. По крайней мере, он бы на их месте оставил их так. Он решил, что потом вернётся в дом Анайрэ и посмотрит на его вещи и игрушки. Они с Амариэ так хотели иметь детей, и теперь он ощущал болезненную жалость и к брату, и к своим родителям. Финрод обошёл все этажи, поднялся на чердак — и нигде не нашёл никаких следов присутствия брата. Он увидел свою комнату, вышитый портрет Амариэ, свою арфу; идеальную, как всегда, комнату Тургона: Тургон не успел устроить здесь комнаты для своей семьи, и здесь была только его кровать и немыслимо хрупкие и воздушные вазы его работы — всплески воды, пронизанные водорослями, песчинками и искрами света. Небольшая, светлая, угловая комната Финголфина и Анайрэ с голубыми стенами. Кабинет матери с тёмно-вишнёвым письменным столом, розовой бумагой и розовыми карточками; чудесная комната отца с чучелами и шкурами странных тварей, которые Финарфин привёз когда-то из Средиземья после их с Эарвен поездки в гости к Тинголу: потом Финроду удалось увидеть их вживе, но большую красно-голубую ящерицу он так и не встретил. И никаких следов присутствия брата (он теперь стал называть так Гвайрена) он не увидел. Он заглянул на кухню, в хозяйственные комнаты при кухне — гладильню и прачечную, в кладовки, но так ничего и не нашёл. Финрод решил, что родители, может быть, постарались стереть всю память о сыне, с которым им так не повезло. Наконец, у боковой лестницы наверх он заметил дверь в винный подвал. Он зажёг стоявший рядом на полке фонарик и спустился вниз. В отличие от многих комнат наверху, подвал выглядел странно жилым: здесь было теплее, чем он помнил. Слева, за большим рядом бочек, небольшое помещение, размером примерно с одну из комнат третьего этажа, было оштукатурено и окрашено в розовый цвет. Здесь было несколько изящных серебряных светильников с оранжево-розовыми стёклами. Кровать из тёмного дерева, довольно большая. Маленькая полка с потрёпанными книгами. Длинная серебряная цепочка, конец которой скрывался в смятом покрывале. Рядом — разогнутый широкий серебряный браслет. Въевшиеся, глубокие следы на предплечьях Гвайрена, которые он старался никому не показывать, из-за которых он всегда носил рубашки с рукавом до локтя или ниже. Следы не от вражеских оков — от двух серебряных ваньярских браслетов. *** «Но почему, за что его здесь держали?..» Финрод сжал пальцами виски. Он не мог, не хотел признаться сам себе, что знает ответ. Он вспомнил, как странно вёл себя Гвайрен в его первые месяцы в Нарготронде. Как однажды он попросился ночевать к нему в комнату. Финрод лёг в постель и увидел его обнажённым; он стоял у окна и как будто чего-то ждал. «Ложись спать», — сказал тогда Финрод. Гвайрен на следующий день спросил его: — Твой отец к тебе прикасался? Он тогда ответил: — А почему ему не прикасаться ко мне? Мы ведь жили в одном доме… я тебя не понимаю. Гвайрен замолчал и потом снова заговорил: — Я не в смысле — брал за руку или подсаживал на коня, я хочу сказать… он притрагивался к тебе, когда ты был раздет… ну вот как я вчера? Ты, наверное, хотел бы… От негодования у Финрода перед глазами всё помутилось; он не сразу осознал, о чём говорит Гвайрен. — Не смей! — выкрикнул он; голос его не слушался. — Не смей, слышишь?! Что это… что это за мерзость в тебе… Это Враг подослал тебя? Дрожащей рукой он отшвырнул Гвайрена, попытавшись дать ему оплеуху; только потом он осознал, что если бы рука его не дрогнула и он смог ударить так, как хотел, то разбил бы ему голову об колонну, скорее всего — насмерть. Тот несколько раз ударил себя пальцами по губам, потом рухнул на колени перед Финродом, стал целовать его руки, потом поцеловал его босую ногу, шепча: «Государь… простите… простите… не гоните меня… простите…». Финроду стало так противно, что он тут же хотел приказать ему убираться прочь из его дома, из города. «Но ведь он действительно невыносимо боится», — подумал он тогда. — «Какое же чудовище довело его до такого состояния?». — Гвайрен, кто ты? Где твои родители? Где ты родился? Что с тобой случилось? — спросил он. — Я не верю во всю эту историю с приморским поселением. Ты слишком хорошо пишешь и слишком хорошо говоришь на квенья. Как тебя зовут на самом деле? Я же никогда не буду осуждать тебя за то, что ты оказался в плену. Я тебе поверю. — Пожалуйста, не надо, — ответил Гвайрен. — Только не это. Я не могу… я не могу. Правда. Гвайрен сжался у его ног, не смея больше прикасаться к нему, и снова выговорил: «Простите, государь». Финрод протянул руку и погладил его по мягким золотистым волосам. «Финвэ узнал о том, как Финарфин поступил с моим братом, и Финарфин убил его. Мой отец убил Финвэ, — думал Финрод. — Нет, нет, этого не могло быть: ведь брат родился только после гибели Финвэ. Но ведь что-то с отцом было не так. С родителями всегда было что-то не так. Я же всегда это знал. Всегда». Он вспомнил, как все они тогда, в последний раз, когда уходили из Валинора, смотрели в глаза отцу. Финарфин говорил о том, что они нарушают волю Валар, смотрел ласково, робко улыбался — и все они, все, он сейчас знал это, чувствовали, что он лжет. Они не знали, почему Финарфин лжет, и не хотели знать, не хотели думать, что на этот раз скрывается за его застенчивой улыбкой. И все они не смогли послушаться его, не смогли остаться, — даже он сам, так обожавший отца. — Отец, — выговорил он. — Почему? Что же это? — Что почему? Ласковый голос Финарфина заставил его сердце вздрогнуть от боли. Он обернулся, увидел его улыбку, его руки, пояс — пояс был новый, но пряжка, большая, грубоватая, с изображением оленя, которую для повзрослевшего сына сделал Финвэ, была та же. Ему хотелось броситься в его объятия, но он вдруг испугался. — Папа, — сказал он, — что это? — Инголдо, ты ведь не прибыл оттуда? Ты ведь родился заново, не так ли? — спросил Финарфин. — О, почему мне ничего не сказали! Ты уже такой взрослый! — Папа, что это у тебя здесь? — Финрод оглянулся. Послышался ему какой-то странный не то стук, не то шорох; он сперва подумал, что кто-то ещё пришёл с Финарфином, может быть — камеристка, но никого не было. — Так почему ты не навестил меня раньше? — спросил Финарфин, игнорируя его вопрос. — Мама… тётя Финдис; я рождён в их семье. Она не говорила мне ничего. Я узнал только несколько дней назад. В доме дяди Ингвэ. От его библиотекаря, — почему-то добавил он, хотя это была не совсем правда — но он не хотел сейчас упоминать о своей встрече с Амариэ, потому что знал, как отец на самом деле не любит её. — Да? И что он ещё тебе говорил? Что именно? — спросил Финарфин. Финрод не мог понять, почему это так встревожило отца. — Неважно, мы говорили о другом, — ответил Финрод. — Папа, что с моим братом? С самым младшим? У вас же родился ещё один ребёнок. Шестой. — А ты не знаешь? — спросил Финарфин. Финрод не ответил. — Он сбежал от нас. К тебе, наверное. Он ведь наверняка добрался до тебя? Ответь мне, Инголдо. — Да. Добрался, — сказал Финрод. — Я знал его. Но он ничего мне не рассказывал о вас. Почему вы с ним так обошлись? Почему, папа? — Ингвэ знает, что ты тут? Кто ещё? — Никто. — Он сам не знал, почему солгал: ему не хотелось сейчас упоминать Нерданэль. — Он всегда плохо себя вёл, а потом сбежал, — сказал Финарфин. — Но мы его найдём. Мы послали за ним. Мы обязательно найдём его и вернём. Это же всё из-за него, ты понимаешь, Инголдо? Мы потом всё расскажем. Мы же хотели, как ему лучше. Особенно я. Чтобы ему никто не мешал. Никто. Когда-нибудь потом, ты понимаешь? А пока нужно было научить его себя вести. Мы его любили. Он ведь вырос таким невзрачным, разве можно было его показывать посторонним! Не то, что ты или Ангрод. А при рождении был таким крупным ребёнком! Совсем не оправдал наших ожиданий. Мы хотели, чтобы он был нашим наследником, единственным, самым красивым, самым лучшим. Если он вернётся, когда-нибудь так и будет. Ты можешь ему сказать, чтобы он вернулся? — Нет, папа, не могу, — ответил Финрод. — Я не могу сказать ему, чтобы он вернулся сюда. Это же его комната, верно? — Да, — небрежно сказал Финарфин, — он здесь жил. Может быть, потом… ну понимаешь, мы всё время собирались сделать его нашим соправителем. Когда он поумнеет. Можно было бы поселить его наверху. Выбросить бы всю дрянь, которая осталась после этого мерзкого Турукано. Но мне не давали. А мой сын взял и убежал, да ещё и с этой идиоткой Анайрэ. Это она во всём виновата. Мне всегда было обидно, что ему так далеко до тебя, Инголдо. Он даже ростом не вышел. Ни твоего ума, ни силы, как у Ангрода или Аэгнора. Ородрет хотя бы был хорошеньким. Мне хотелось, чтобы он был особенным, но он даже не умел петь. Ингвион и Элеммирэ научили его красиво писать, но что в этом особенного, — совершенно ничего, красные буквицы с золотом, птички всякие. Если бы хоть по камню, как у этой дуры Нерданэли, это ведь насовсем, а книги быстро изнашиваются. Но Нерданэль бы не могла его даже научить держать долото, у него слабые запястья. Как ты думаешь, он не умер? Ты мне расскажешь, как это бывает, Инголдо? Может быть, если он умер, эта дура Мириэль там его научит хотя бы вышивать? Он родился таким большим, и мне казалось, что потом… — Папа, прекрати, — сказал Финрод. Он держался за стену; ему казалось, что каменный пол стал мягким и он сам постепенно проваливается сквозь него. У себя дома в Нарготронде (теперь только это место он готов был вспомнить, как дом) он слушал трагические сказания из истории Людей — про то, как какой-нибудь герой, которого слуги Врага лишили разума, убивал своих родичей и друзей. При слове «безумие» ему всегда представлялся благородный адан с застланными Тьмой глазами, который в ярости отрубает голову сестре или дочери. Теперь он увидел, что безумие — это бесконечный поток бессвязных, замкнутых сами на себе, потерявших всякое значение мыслей; ярость могла быть внешнем проявлением этой мути в сознании, но в основе была именно эта отвратительная погружённость в себя. — Но ты мог бы помочь его найти? — спросил Финарфин. — Нет, папа, не мог бы. Скажи, пожалуйста, что случилось с Финвэ? Финарфин легкомысленно расхохотался и всплеснул руками. — Инголдо, ну ты же знаешь — он умер. Очень жалко на самом деле, он всегда ко мне очень хорошо относился. Но ведь у нас всё получилось. Мы ведь тут остались совсем одни. Мы даже не надеялись править всеми нолдор Амана, а у нас всё так хорошо вышло. Мелькор всё так удачно придумал, даже если всё прошло не совсем так, как он хотел. Только мы и наш сын. Вот только если бы действительно он оказался особенным, а так не сказать, что он даже красивее Ородрета. Это всё Анайрэ… — Папа, как его зовут? — уже закричал Финрод. — Как вы его назвали? Как?! — Ну я даже не знаю, — пожал плечами Финарфин. — Он ведь такой невзрачный оказался, у нас ничего не придумалось. Ни таких золотых волос, как у тебя — бледные какие-то у него получились волосы, знаешь, как внутренность гриба — ну не «грибом» же его было называть; ни железных рук, как у Ангарато, ни характера, как у Айканаро, ни… совсем не помню, почему мы так назвали Артаресто. Анайрэ хотела назвать его «Калион», «сын света», или «Калеммакил»: это очень глупо и неуместно, и потом «Калеммакил» похоже на имя её племянника, Элеммакила, это совсем не подходит нашему сыну. Мы думали, что когда-нибудь потом, когда он станет… — Папа, я пойду, наверно, к маме? — Финрод сейчас не знал, кого он имеет в виду — Финдис или Эарвен, но ему сейчас больше всего на свете хотелось уйти подальше отсюда и вернуться к Амариэ. — Боюсь, что это невозможно, Финдарато. Финарфин развёл руками — и под его левой рукой что-то щёлкнуло. Вместе с тем снова за бочками раздалось какое-то шуршание и странный звук. Оказалось, что комнатка, служившая столько лет тюрьмой для его брата, запирается — запирается выезжающей из стены прочной решёткой и превращается в клетку. — Ну вот, — сказал Финарфин, — всё хорошо. Не волнуйся, Ингвэ я всё расскажу, и он скажет Финдис, чтобы не волновалась по пустякам. А то ты ещё так молод в своей новой жизни, милый Инголдо: можешь наделать множество ошибок. Ты совсем не знаешь, как тут надо себя вести. Мы тебе всё объясним. Твоего брата скоро привезут обратно, и вы будете жить тут. Вам вдвоём будет веселее. Раз ты его встречал раньше, для тебя во всём этом не будет уже ничего нового. А я, — он перешёл на странный, дрожащий полушёпот, — могу иногда посмотреть… Не очень часто… Иногда. Иногда очень интересно… Финрод снова переживал ужас, который предшествовал его гибели, — но это было не за морем, не в темнице, а в доме, который он считал родным. — Замолчи! Замолчи! — закричал Финрод. — Замолчи, отец, пожалуйста, это отвратительно! Хотя бы замолчи! Я же твой сын, как ты можешь! — Инголдо, а кто тебе сказал, что ты мой сын? — Финарфин улыбнулся и провёл пальцами по решётке. — Совсем нет. Теперь мне уже нет никакого смысла называть тебя своим сыном. Ведь когда наш малыш вернётся, то мы, хотя он и такой невзрачный, обязательно сделаем его нашим… Финарфин вдруг закашлялся и схватился за горло. Несмотря на всё, что случилось в предшествующие минуты, Финрод инстинктивно рванулся, чтобы помочь ему — и вдруг понял, что теперь свободен сам: видимо, когда Финарфин стал падать, его рука всё ещё лежала на рычаге, выдвигающем решётку, и Финарфин невольно ещё раз нажал на него, открыв её. От облегчения у Финрода подкосились ноги и он сполз на на пол. Конец тонкой желто-коричневой охотничьей петли держала в руках молодая темноволосая женщина. Финрод не сразу вспомнил, где видел ее: вместо тяжелого, иссиня-изумрудного одеяния на ней было простое коричневое платье, и… она больше не пыталась быть похожей на эльфийку. Лёгкий переливчатый свет исходил из-под её кожи, глаза вспыхивали белыми грозовыми огнями. Она дёрнула за верёвку — и Финарфин рухнул на ступени. — Тварь! — закричала она. — Где мой муж? Где Тингол?! Отвечай! Да, я из числа друзей Йаванны, но я многому научилась у Оромэ. Если не ответишь, я могу тебя освежевать и выпустить тебе кишки! *** Финрод взлетел по лестнице и выбежал из дома, оттолкнув камеристку Эарвен. Та, судя по всему, только что получила оплеуху от Мелиан: шатаясь, она тянула руку к Финроду и пыталась ему что-то объяснить, что-то вроде — «Финдарато, твоя матушка не хотела…». «Брат! — в ужасе думал он. — Они же за ним кого-то послали. Послали вернуть его сюда. Сюда, в эту клетку. Они же схватят его, может быть, убьют, если он не послушается. Я должен вернуться, вернуться, как можно скорее, должен найти Гвайрена! Папа, папочка… милый, добрый, спокойный, умный. Почему? Почему ты стал таким? Или ты был таким всегда, а я просто закрывал на это глаза?..».