Loving Longest 2

— Тьелко, — спросил Элеммакил, — так ты поэтому так отчаянно хотел жениться на Лютиэн Тинувиэль? Потому что считал, что тебе, сыну Феанора, который, по сути, был одним из айнур, в жёны годится только та, кто тоже была наполовину айну? Келегорм молча кивнул. — Получается, «ошибка» действительно случилась с кем-то из тех Валар, о которых сказано в книге Квеннара. С теми, кого мы никогда не видели? — сказал Тургон. — С Макаром и его сестрой Меассэ? Квеннар ведь записал для тебя свою книгу? — Записал, не беспокойся, — усмехнулся Майрон. — Я помню этот момент в книге, — ответил Элеммакил, — и Тургон нам — мне, во всяком случае — уже рассказал, что Сильмариллы на самом деле были сделаны из костей кого-то из айнур. Но, Майрон, почему ты думаешь, что погибли именно Макар и Меассэ? Ведь были и другие Валар, имена которых были в книге Квеннара — Валар, которых мы не знали, и которые тоже могли случайно погибнуть или просто уйти и потом захотеть вернуться? — Всё это верно, — согласился Майрон. — В «Анналах» Квеннара и в других книгах, которые у меня есть, например, в «Речениях Румиля» упоминаются другие могущественные айнур или Валар, например, Омилло и Салмар; собственно, Оссэ и Уинэн некоторые авторы-эльдар также относят к числу Валар. Насколько я могу себе представить, в первые века существования этого мира сами айнур не могли ещё полностью осознать, кто из них является Валар, Властями этого мира, а кто обладает меньшей силой. Но видишь ли, Элеммакил, дело совершенно не в этом. Известно, что жилище Макара и Меассэ располагалось на северо-западе Амана, — именно там, где позднее построил свою крепость Феанор. Скелет, из которого были изготовлены Сильмариллы, был найден на западном побережье Амана. Более того, в книге, которую Финрод привёз из Амана, есть такая фраза, которую написал Румиль, а потом, естественно, стёр. Описывая уход войска нолдор из Амана, он говорит: «…копейщики, и лучники, и мечники, ибо не было недостатка в оружии, которое они вынесли из Валинора и из оружейных мастерских Макара на войну с Мелько». В обновлённом варианте, который известен всем, встречается практически та же фраза — но тут уже место Макара занимает Феанор. Я думаю, что Румиль просто проговорился и, прекрасно зная от Манвэ, в чём было дело, назвал Феанора его настоящим именем. — Но ведь Валар не могли не понимать заранее, что Мириэль умрёт?! — сказал Элеммакил. — Вы, айнур, видите тела насквозь. Валар не могли не видеть, что с ней происходит. Зачем они так с ней поступили?! — Ты прав, Элеммакил, — кивнула Лалайт, — в тело Мириэль вошло… ну проще говоря, то, из чего состоят тела айнур. Как ты правильно говорил, Тургон, это нечто вроде кристалла — твёрдого, когда речь идёт о том, что образует кости, жидкого в остальных частях тела. Оно преобразило её сущность, сделало её пригодной к тому, чтобы выносить одного из айнур и дать ему новую жизнь. Но как только её тело слилось с ним, она была обречена. Пока дитя было внутри неё, они могли существовать вместе и оно поддерживало её жизнь. И вполне естественно, что после рождения ребёнка её тело почти немедленно погибло: сил выносить присутствие плоти айнур у неё уже не осталось. Естественно, Валар — по крайней мере, Манвэ, я лично считаю, что Ниэнна не стала бы делать такое, не спросив у него разрешения — об этом не подумали. — Судя по тому, что я слышал, Мириэль знала, на что идёт, — сказал Эолин. — Она готова была на всё, чтобы Финвэ обратил на неё внимание, и Валар помогли ей в этом; может быть, не только изменили её внешность, но и добавили что-то ещё, я не знаю. — Интересные такие ошибочки у Валар, — фыркнула Лалайт. — Ошибочки, несчастные случаи, всё время всё валится — то Светильники, то Деревья… Но если их брат действительно согласился стать одним из детей Илуватара, почему он потом так переживал из-за Мириэль? Ведь говорят, Феанор всю жизнь отчаянно горевал о ней. — Возрождённый может полюбить свою новую мать просто так, — сказал Эолин. — Даже если раньше у него никогда не было матери, Майрон. Уж я-то знаю. Майрон шевельнул поцарапанными пальцами Лалайт, и обе пряди волос свернулись в аккуратные колечки и легли внутрь медальона, который он тут же захлопнул. — Майрон, я тоже думал об этом много раз, — вздохнул Келегорм. — И постепенно я начал понимать. Особенно когда оказался здесь, в Средиземье. Я спрашивал об этом у разных эльфов, авари, лаиквенди и синдар — у тех, у кого родственники или они сами погибли и возродились. Большинство возрождённых не сразу вспоминают, кем они были. Как правило, это происходит лишь на пороге совершеннолетия, или чуть позже; бывает, конечно, и раньше, как у Эола, но очень редко. Я знал пару случаев, когда возрождённые — хотя у родичей и соседей не было сомнения, что это именно они — заставили себя не вспоминать о прошлой жизни вообще, ибо обстоятельства их жизни и гибели были слишком мучительными. — Келегорм, — возразил Элеммакил, — но ведь Феанору было больше трёхсот лет. Если считать, что Годы Деревьев отличаются от летосчисления Средиземья, то это ведь больше… — Да, — ответил тот. — Но Элеммакил, я ведь уже говорил тебе, что я по этому поводу думаю. Айнур — существа другого порядка. Развитие разума у них может проходить гораздо медленнее. Если эльфы, которые могут прожить столько, сколько существует этот мир, взрослеют в три раза медленнее людей, то айнур, рождение, и, возможно, — гибель которых проходит за пределами существования нашей земли и небес, могут развиваться и обретать разум ещё дольше, чем эльфы. — То есть, Келегорм, ты хочешь сказать, что когда твой отец начал странно себя вести, сходить с ума от страха по поводу того, что у него отберут Сильмариллы и открыто бросил вызов своему брату, он начал вспоминать, кем был раньше? — сказал Майрон. — Я в этом почти уверен, — ответил Келегорм. Он почувствовал слабость — в конце концов, после перелома он ещё не выздоровел до конца, и, опираясь на руку Элеммакила, сел на крыльцо. Элеммакил подал ему трость. — Я виню себя за то, что зная — или по крайней мере, подозревая — в чём могло быть дело, я не обратился к Валар за помощью. Но ведь, с другой стороны, очевидно, что они могли что-то сделать и сами, видя, как он мучается и прекрасно понимая, что происходит с ним! — Может быть, всё-таки Ниэнна лгала Мириэль и их «брат» на самом деле ни на что не соглашался? — Майрон многозначительно посмотрел на Тургона. — Может, они насильно заставили его возродиться с помощью его крови, костей или, например, пепла? Тогда он должен был ненавидеть их ещё больше. — Даже если так, Майрон, это не объясняет, куда девалась сестра, — ответил Тургон. — Их ведь было двое. Меассэ не сочли достойной возрождения? Она сама отказалась от него? Или, — Элеммакил заметил, что в уголке губ Тургона появилась лёгкая улыбка, — или же на самом деле Феанор был ею? Может быть, это она покинула Чертоги и обрела тело квенди, а Макар решил остаться в Чертогах? — Нет, — неожиданно сказал Натрон, — в Чертогах её не было. — Что?! — недоуменно спросил Майрон. Он обернулся к Натрону и сказал: — А тебе вообще кто разрешил отлучиться? — Ну извини, — хмуро ответил Нат, — можешь меня наказать. Но про возрождение тебе лучше спрашивать того, кто уже возрождался. — Да, — воскликнул Майрон, — да, да, да. Мне нужно увидеться с Алахоринэль. Поедем! Он махнул рукой, и из-за большого дуба появился Гватрен, который подвёл ему коня. Он хмуро глянул на собравшихся у дома эльфов, потом отвернулся и начал приводить в порядок свои золотистые локоны, поправляя ряд рубиновых ягод-заколок. — Нат, Гватрен, вы будете нужны мне завтра вечером в Ангбанде! — крикнул Майрон, накидывая на плечи Лалайт широкий серый плащ. *** Вернувшись домой, Гилфанон увидел, что Пенлод болтает в саду с незнакомым эльфом с седыми прядями в волосах. У него радостно забилось сердце, но он вежливо поклонился отцу и поздоровался. — Гилфанон, это Элеммакил, мой старый друг. Но ты опаздываешь, — сказал Пенлод, бросив взгляд на солнечные часы перед домиком, — сейчас полдень, и ты должен быть уже в классной комнате. Гилфанон бросил корзину с ягодами и побежал в их домик, который за это время разросся: помимо комнаты самого Гилфанона, тут появилась комната для занятий. Тургон заставлял сына учиться каждый день, кроме его дня зачатия, дней зачатия родителей и Нового года, и сегодня, раз он вернулся домой, в полдень надо было начать делать домашнее задание. Одним из учебников для него стал словарь Квеннара («Наконец-то Квеннар нашёл время написать что-то полезное», — вздохнул Тургон, сажая сына за книгу). В последний раз отец задал ему выписать из словаря слова, обозначающие цвета и проиллюстрировать их, нарисовав в том числе изображения предметов каждого цвета. Гилфанон поспешно расставил чернила, баночки с красками и сел. Он как раз заканчивал просматривать первый том словаря и переписывал статью о слове «жёлтый» — malina. — Гилфанон, ну как вы сходили? — услышал он вдруг голос Тургона. Юноша очень удивился: Тургон никогда не прерывал самостоятельных занятий сына, да и голос его звучал как-то непривычно робко. — Спасибо, матушка, всё благополучно, — ответил он, не отрываясь от работы. Тургон осторожно тронул его за плечо. — Гилфанон, я хочу тебя кое с кем познакомить. Это твой старший брат… братья. Эолин и Эолет. Гилфанон нашёл в себе силы осторожно положить перо (Тургон просто убил бы его, если бы на страничке появилась клякса) и обернулся. Перед ним были два абсолютно одинаковых юноши, черноволосых, как и он сам: они чуть насмешливо улыбались ему. — Я надеюсь, вы сможете подружиться, — сказал Тургон и вышел. С удивлением Гилфанон подумал, что это похоже на бегство: Тургон выглядел страшно смущённым. — Конечно, — через силу выговорил Гилфанон. Сын знал, что Тургон пережил в плену что-то страшное и знал, что он не единственный его ребёнок (с трудом, но Тургон объяснил ему, кто такая Идриль). Но наличие сразу двух старших братьев повергло Гилфанона в ступор. Он попытался было взять перо, но почему-то не смог его ухватить. — Привет, — сказал Эолет. — А что ты рисуешь? Лютик? — Не очень похоже на лютик, — сказал Эолин. — У тебя плохой клей для золотой фольги, — сказал Эолет. — Удивительно, нолдор столько пишут, и не знают, как правильно делать чернила, — сказал Эолин, присаживаясь на край стола. — И разве можно использовать… — начал Эолет, подойдя с другой стороны. — Эй, привет! — послышалось от двери. — Можно посмотреть? Ещё один юноша с серебристыми, почти белыми волосами, чуть помладше самого Гилфанона, сунул нос в его работу. — Я Рингил, — пояснил он. — Твой троюродный брат. А ты неплохо пишешь. Только в букве ngoldo петельки должны быть немного разные. Давай я тебе поправлю! Я ведь знаю лучше… Келегорм успел многое рассказать сыну о своей семье, и в глубине души Рингил очень гордился тем, что его дедушка Феанор — создатель тенгвара. Он порадовался, что, наконец, сможет похвастаться своими знаниями. — Да что ты знаешь, Рингил! — сказал Эолет. — Ты не можешь знать ничего такого, чего не знает наша матушка, — фыркнул Эолин. — Наш брат пишет гораздо лучше тебя, — сказал Эолет. — А рисовать ты вообще не умеешь, — сказал Эолин. — Будешь ещё к нашему брату цепляться, — сказал Эолет, — я тебе волосы покрашу в синий цвет. — Он помахал стеклянным горшочком, в котором была синяя краска. — Ну ладно, ладно, рисуйте, — Рингил примирительно поднял руки и вышел. — Трое на одного… — «Петельки разные»! — передразнил его вслед Эолин. — Разве можно использовать эту краску? — продолжил Эолет. — «Драконья кровь» — не самый лучший материал. — Мама говорит, драконы очень страшные, — сказал Гилфанон. — Но краска красивая… — Ох, Гилфанон, — вздохнул Эолин, — она ведь просто так называется! На самом деле это киноварь, она делается из ртути и она ядовита. Эльф от этого не умрёт, но ты можешь отравиться и заработать головную боль на много лет. — Я сделаю тебе другую, безвредную, если только у вас есть печь, — сказал Эолет. — И здесь неподалёку есть минерал, из которого можно сделать очень красивую синюю краску. Я тебе помогу. — И никому в обиду не дам, — добавил Эолин. *** — Гватрен, — обратился к нему Натрон. — Да? — ответил Гватрен. Они находились в самом низу, в том самом глубочайшем подземелье, где Майрон хранил обломки Иллуина, и которое частично было построено из этих обломков. Сейчас им велели убрать некоторые образцы и препараты, другие сдвинуть в самые дальние закоулки и кладовые. Гватрен уже давно знал, что Майрон хочет попросить кого-то из айнур прочесть надпись на подножье великого Светильника, обломки которой хранились здесь, и догадывался, что в ближайшие часы его желание будет исполнено. — Послушай, — сказал Натрон. — Здесь нас никто не услышит. Я тебя спросить хочу. — О чём? — Почему ты стал служить Майрону? Я же помню, каким чудовищным пыткам тебя подвергли. Помню, как тогда держал тебя за голову. Мне казалось, тебе лучше бы было продержаться ещё немного и умереть. Но как ты сдался, я не видел. Гватрен ничего не ответил. — Да ладно тебе, — Натрон протянул к нему руку и сжал его тонкие пальцы. — Я никому не скажу, а Майрон, думаю, и так знает. — Зачем тебе? — Может, я тебе чем-то могу помочь. — Нет, Холлен, — Гватрен назвал Натрона его настоящим именем, — мне никто и ничем помочь не может. Иногда я о своём решении жалею: лучше было бы действительно кончить всё разом. Ладно. Ты мне всегда нравился, и… я расскажу. Нат ни словом не отозвался на то, что рассказали ему, ни разу не перебил Гватрена. После того, как он замолк, он тоже молчал, и, наконец, заговорил: — Послушай, что я тебе скажу, сынок. Мне тебя не понять, потому что в моей жизни такого не было и не будет. Но мне кажется, что то, что ты делаешь — это слишком. Самое лучшее в этом — что ты всё-таки выжил, но стоило ли так уничтожать себя? Нет, не возражай мне. Ты ведь тоже живое существо, с разумом, с чувствами, и то, что ты сделал с собой — это преступление и перед тобой самим. — Теперь уже ничего не изменишь. Кроме меня, никто… — начал Гватрен. — Да ладно — никто, — Натрон неожиданно улыбнулся. — Сдаётся мне, кое-кому очень даже не всё равно. — Нат… — сказал Гватрен. — Ты уходи отсюда. Я всё возьму на себя. Уходи и не возвращайся. Теперь тебе есть, куда уходить. У меня никогда уже не будет дома, и меня никто не ждёт. Нат встал и крепко обнял его. — Я знаю, что ты ошибаешься. И я хочу, чтобы ты ошибался. Прости меня за всё дурное, что я сделал в твоём присутствии. Я хочу остаться твоим другом, Гватрен. Боюсь, я всегда буду тебя так называть. — Уходи, — повторил Гватрен. — Хотя мне будет тебя не хватать. — Майрону тоже будет меня не хватать, — Нат рассмеялся. — Бедное дитя, наш Майрон, — даже не умеет шить платья для своих кукол! *** Тилион сошёл в подземелье вслед за Майроном. Его ноги почти не касались ступеней; он шёл легко и на стены ложились странные отблески серебряного сияния, которое исходило от него; здесь оно было особенно заметным и ярким. Факелы не переставали гореть, но вместо раскалённых искр над огнём как будто кружились снежные кристаллы. Майрон распахнул перед ним свою мастерскую. Он собрал все обломки Светильника, на которых были надписи: на тёмной плите змеились светящиеся зелёно-голубые завитки знаков. Два или три куска, для которых он не нашёл места, лежали рядом, на полу. Тилион подошёл; он подвинул куски и один из них осторожно приложил к верхней части плиты. — Это отсюда, — сказал он. — Ты можешь мне это прочесть? — Да, — ответил Тилион. Он стал, передвигая пальцами по строкам, выговаривать валаринские слова: это был несчастный случай я ходила туда-сюда в это время айулэназ делал всякие вещи с землёй взял-поднял землю до самых корней именуемую арвалин сверху вниз она перевернулась-опрокинулась наш брат рамандор оказался под этой землёй совсем-совсем не нашёлся свет погас-рассеялся от рамандора обычно много света исходило решили эти светильники поставить, чтобы в темноте не оставаться я это всё знаками записать решила чтобы до конца этого мира, обиталища-нам-назначенного, aþāraphelūn* правда здесь оставалась это был несчастный случай я вайсура — На это стоило посмотреть, — сказал Майрон. — Я тех дней уже не застал. Стало быть, мой бывший учитель Аулэ случайно перевернул целый континент и совершенно случайно обрушил его на Макара, и этого даже тело одного из Валар вынести не смогло. Ошибочка вышла. Варда решила всё это записать. И после этого им пришлось поставить злополучные светильники, ибо света, который в те дни, Дни Сияния, Lomendánar, был рассеян в воздухе, им уже не хватало. — Да, — согласился Тилион. — Я помню это. Тогда свет Всеотца ещё исходил от нас, и ярче всего — от Рамандора — то есть Макара — и его сестры, хотя и жестоким был порою этот свет. — Куда же делась его сестра? — спросил Майрон. — Она пропала вместе с ним, Майрон, — сказал Тилион. — Я не видел того, о чём здесь написано, ибо я был тогда далеко на севере. Я не то чтобы был в свите Мелькора, но мне нравились лёд, красные скалы и те прозрачные твари, что обитали в глубокой холодной воде, похожие на цветы и листья пальм. Майрон вдруг резко обернулся к нему и схватил его за волосы; он прижал Тилиона к стене. Тот яростно ударил его; силы этого удара хватило бы, чтобы обрушить стены Химринга, но Майрон не шевельнулся. — Пусти меня, Майрон! Прошу! Я часто хожу один, но ведь… если ты убьёшь меня, Манвэ узнает об этом. Они… — Где она, Илинсор? Что они с ней сделали? Что они сделали с Меассэ? — Она была с ним, Майрон! Она всё время была с ним! Наверное, они оба… исчезли. Отпусти меня! Они оба рухнули на пол. — Ты можешь остаться тут навечно. Обломки Светильников не пропускают ничего, ни звука, ни ударов! — прошипел Майрон. Его волосы, теперь уже не рыжие, а ало-раскалённые, душили Тилиона, как будто бы он оказался в огненной клетке. — Твой Манвэ ничего мне не сделает, если не сделал до сих пор! Он ничего не может! Почему тут про неё нет ни слова? Если они тоже убили её, то почему про неё нет ни слова?! Яркое пламя окутало Тилиона и из его глаз полились сверкающие слёзы. — Майрон… Умоляю тебя, отпусти. Клянусь, что сделаю всё, что ты захочешь. Я найду того, кто убил её. — Найдёшь? Как? — жёстко спросил Майрон. Он наконец, отпустил Тилиона; тот встал, потряс головой; слёзы рассеялись кругом снежным вихрем; его серо-серебристые одежды лучились холодом. — Я действительно сделаю всё, чего ты потребуешь, — наконец, ответил он, — но мне нужно знать, в чём дело. Я полагаю, ты вряд ли скажешь, зачем тебе всё это нужно, но если я действительно буду задавать вопросы в Валиноре кому-то из майар или даже Валар, я должен знать, что именно известно тебе и в чём и кого ты подозреваешь. — Хорошо, — Майрон сел за стол. Его волосы и лицо потускнели, жар утих, но всё-таки, когда он коснулся стола, на нём осталось чёрное пятно. — Что тебе об этом известно? Тилион провёл пальцами по голубым знакам. Из его пальцев лучилась цветочная белизна, но знаки были ярче: нежный бирюзовый свет проходил сквозь руки Тилиона, туманно высвечивая его полупрозрачные кости. — Она… Варда… записала это своей кровью, — прошептал он. — Вот в чём дело. Это сияние её крови. — А тебе известно, что оболочка Сильмариллов сделана из костей айнур, которые Феанор нашёл в Амане? Тилион долго молчал, потом сказал: — Так вот в чём дело. — Тилион сел за стол рядом с Майроном. — Знаешь ли, Мелькор всегда очень хотел завладеть кем-то из своих собратьев, пронзить и разъединить душу и оболочку того, кто был равен ему, полностью покорить этого другого; затуманить его разум. Я бы подумал, что сам Мелькор сделал Сильмариллы, если бы не знал, что это невозможно. Но ты лучше меня знаешь, что в теле айнур заключено больше от их души, чем в телах людей и эльфов. Чужие кости должны сводить его с ума. Даже если их обладатель умер своей смертью. А ведь это возможно, Майрон: я слышал от кого-то из служителей Валар, что в тот раз Макар всё-таки не погиб, и оба они, и Макар, и Меассэ, какое-то время обитали на севере Амана. Но они оба стали слабее после своей первой гибели, и, наконец, совсем истаяли, а дворец обратился в прах. — Я не верю, что Макар и Меассэ просто исчезли, особенно учитывая обстоятельства, — сказал Майрон. — От кого именно ты слышал, что их видели живыми в Амане? — Я думаю, от Олорина, помощника Ниэнны, — сказал Тилион. — Значит, это Ниэнна их видела там? — сказал Майрон. — Опять Ниэнна! И почему Ниэнна перестала быть супругой Намо? Ведь раньше это было именно так. — Я не знаю. И никто не знает, — ответил Тилион. — Это произошло перед переселением эльфов в Аман. И определённо до того, как в Чертоги ушла душа Мириэль. — Более того, этого не знает и Мелькор, — криво усмехнулся Майрон. — А ведь Ниэнна вроде бы считается его сестрой. Он действительно этого не знает. — Я могу навестить её, но сомневаюсь, что она мне что-то расскажет, — развёл руками Тилион. — Вот что, Илинсор. Мой помощник предположил, что их убили во сне или, по крайней мере, навели на кого-то из них беспамятство. Если… — Я понял, — кивнул Тилион. — Лучше всего это получается у тебя и Мелькора. Насчёт Мелькора ты знаешь лучше, но если их не убивал ни ты, не Мелькор, то разговаривать об этом надо с Ирмо или с Эстэ. Моё появление в садах Лориэна никого не удивит. А мне давно хочется узнать у Эстэ, почему она так долго спит. — Варда рассказывала одному из эльфов, что Макар и Меассэ какое-то время обитали на севере Валинора; это согласуется с тем, что слышал ты, — ответил Майрон. — Феанор мог найти случайно кости в Валиноре после того, как Макар и Меассэ погибли от руки Аулэ или оба умерли своей смертью. Но ведь в этой надписи говорится только о случайной гибели Макара. И вот это странно. Странно, и почему Валар позволили Феанору это сделать? Кроме останков, у Феанора оказались и украшения Меассэ. Я почти уверен, что в том, чем поливали корни Деревьев, была их кровь. Пронзительный, тихий и гулкий звон заставил Тилиона замолчать. — Мой господин зовёт меня к себе, — тихо произнёс Майрон. — Когда тебя ждать? — Думаю, мне хватит недели, — ответил Тилион. — Мне тоже, — сказал Майрон и молча отодвинул плиту, показывая Тилиону жестом — выход здесь и наверх. *** — Сыновья Феанора? — сказал Мелькор. — Так они теперь собрались в Гаванях Сириона? Лучше убить их всех. Ты ведь можешь убить их всех? Разрушь королевский дворец. Они решили, что могут убежать от меня под защиту Ульмо. Я не буду больше это терпеть. — Зачем же их убивать? — развёл руками Майрон. — Они такие забавные. И мы на их фоне так хорошо выглядим. После того, как они взяли штурмом и сожгли Дориат, многие, даже эльфы, стали говорить, что безопасность и покой можно найти только под нашей властью. И это… — Майрон, собственно, хотел сказать: «и это сработало бы ещё лучше, если бы ты не стал разрушать Гондолин». — К тому же, насколько я знаю, большинство потомков Финвэ уже разъехались из Гаваней. Амрод сейчас уже где-то среди синдар, у Келеборна и Галадриэль, а мне никто не сказал, где именно они обитают сейчас. Думаю, Келебримбор там же. Майрону этого действительно никто не говорил. Правда, в его столе лежало письмо от одного из его шпионов с описанием дороги, расстояния, картой местности, паролем двухнедельной давности и схемой дворцовых покоев Келеборна (плана личных апартаментов пока, увы, не было), но он решил, что сейчас Мелькору эти сведения не нужны. — Они все слишком много знают, — ответил Мелькор. — Мне следовало сделать это ещё тогда, когда ко мне попал старший из них. Но я затянул с этим. Не думал, что его отберут у меня. Ненавижу. Из-за этого Феанора мне пришлось… мне пришлось… Он сдёрнул перчатку с искалеченной руки и вдруг резким движением вцепился себе в лицо, как будто бы хотел сделать на другой щеке новые шрамы, подобные тем, что оставил ему орёл, прилетевший за телом Финголфина. На белом лице остался чёрный след гари, будто он был маленьким ребёнком, который залез в печку. — Майрон, и отчего это у нас ничего не вышло? — спросил он вдруг. — О чём это ты? — Майрон удивлённо поднял брови. — Всё Средиземье принадлежит тебе. И если ты пожелаешь… — Ну ты-то ведь знаешь, что наши Сильмариллы поддельные, — сказал Мелькор с деланной небрежностью. Майрон знал, что это перескакивание с темы на тему — один из его любимых приёмов, которыми он смущал и запутывал собеседника, и оставался к этому равнодушным. — В каком смысле? — спросил Майрон. — Что именно делает их «поддельными»? Мелькор откинулся на спинку трона. — А я думаю, это Финвэ спрятал настоящие Сильмариллы от него и от меня. Хотел, чтобы сын опомнился. А Феанор, бедный, решил, что я украл их. Он всегда ко мне плохо относился. Они, верно, остались в Валиноре. Может быть, просто отдать мои Сильмариллы сыновьям Феанора, а? Хорошая шутка. Маэдрос же так и не понял, что они не настоящие. Он так на них смотрел… — Я не против, — пожал плечами Майрон, — от Сильмариллов для нас нет никакой пользы. А тебе, — он взял Мелькора за руку, — от них только хуже. — Знаешь, что я придумал, Майрон?! Это так забавно! — Мелькор вскочил с трона, а потом снова забрался на него — с ногами, как он иногда делал. — Давай я их им отдам, а потом убью их всех. Или сначала убью, а потом положу на их могилы. Или отдам последнему, кто выживет, а потом его убью. О, нет, вот как нужно! Пусть они сами убьют друг друга! Как бы мне хотелось посмотреть, как они убивают друг друга! Они же станут убивать друг друга — ведь они же не знают, кому из них должны достаться Сильмариллы! И тогда будет считаться, что клятву Феанора исполнил я. Я же её и так всё время исполняю! Они поклялись мстить тем, кто возьмёт их в руки — они же сами брали их в руки! Клялись ненавидеть. Разве я их не ненавижу? Я так любил Феанора — ты знаешь, как я любил Феанора, Майрон?! Может быть, Феанор всё-таки возродится и согласится стать моим другом? — И ты произнесёшь их эту самую Клятву и призовёшь на себя Вечную Тьму или как её там? — спросил Майрон. — Да, такого я ещё не пробовал, — ответил Мелькор. — Отличный план, — сказал Майрон. — Убьём их, сколько сможем, а оставшимся отдадим камни. Те, которые у нас остались. Мелькор сначала яростно взглянул на него, а потом расхохотался. *** — Отец, давай прогуляемся, — сказал Гил-Галад. Они оба присели на длинный чёрный камень под старой ивой на берегу. От старых узловатых стволов тянуло влагой и запахом водорослей, но с моря дул лёгкий ветер; Гил-Галад взял Маэдроса за руку. — Сейчас засидимся тут, — улыбнулся юный король, — говорят, ивы зачаровывают и нас, и людей. — Да, я слышал, — сказал Маэдрос. — Говорили, что Воронвэ — настоящий Воронвэ — заблудился в краю ив, Нан-Татрен и несколько лет не мог исполнить приказ Тургона и отплыть в Аман. Татиэ думает, что Кирдан мог бы… ах, вот, кстати, и Гельмир. Гельмир шёл к ним по берегу. В руках у него было что-то странное, похожее на пучок водорослей или на старую сеть. Присмотревшись, Маэдрос с удивлением увидел, что это крошечная чёрная собачка с торчащими ушами и злобными круглыми глазками. Увидев Маэдроса и Гил-Галада, собачка то ли зарычала, то ли зашипела и стала вырываться из рук Гельмира. — Выпусти её, — сказал Гил-Галад, — она и укусить может. Гельмир выпустил собаку, и она стала метаться вокруг него по песку. — Я назвал её Кошмариком, — сказал гордо Гельмир. — Ужасное существо. С Кирданом-то она ведёт себя прилично. А Арминаса утром укусила. — Присядь к нам, — пригласил его Гил-Галад. — Тут места маловато, — пожал плечами Гельмир. — Если вы встанете, я подвину камень. — Ты уверен? — спросил Маэдрос. — Давай помогу. — Он собирался было дать Гельмиру руку и помочь сдвинуть плиту, но тот легко схватил камень за один конец и лёгким движением перевернул его. — Ох! — Маэдрос отшатнулся. Гил-Галад посмотрел и в испуге прикрыл рот рукой. Под камнем Маэдрос увидел сгнившие обломки дерева, на которых сохранялись ещё следы резьбы — почерневшие деревянные яблоки, вишни и цветы. И среди обломков был скелет — скелет, вокруг шеи которого была захлестнута верёвка. Тяжёлая плита раздробила кости, но у виска убитого лежал камень — большой синеватый камень с зелёными прожилками, не похожий ни на что на этом берегу. — Я думаю, его ударили по голове и потом задушили, — сказал Гил-Галад, взяв себя в руки. — По крайней мере, думаю, к такому выводу пришли бы люди-законники. Но он был эльфом: посмотрите на его пояс, пуговицы и кольцо. Волосы рыжеватые… хотя тут болотистая заводь, от воды они могли выцвести. Гельмир, прости меня, но ты знал, что он здесь? — Собачка что-то так волновалась, что я решил посмотреть, — пожал плечами Гельмир. — И он был довольно молод, — сказал Гил-Галад. — Я прожил достаточно и, увы, повидал скелеты себе подобных. Кости молодых эльфов отличаются от тех, кому… ну хотя бы столько лет, сколько тебе, Нельяфинвэ. Я думаю, ему было не больше двухсот лет. Может быть, и меньше. — Бедный Воронвэ, — вздохнул Маэдрос. — Он всё-таки не остался в Амане. Финарфин вытянул из него всё о Гондолине — ведь тот никак не мог подумать, что может быть опасно что-то рассказывать отцу Финрода! — а потом задушил. — Давайте пока его закроем обратно, Гельмир. Завтра я позабочусь о нём, — решил Гил-Галад. — И боюсь, я должен буду сообщить его отцу, что Воронвэ больше нет. Пойдём, — обратился он к Маэдросу. — Вечереет, нам пора возвращаться. Они пошли по берегу; Гельмир легко вернул камень назад, схватил собачку за шкирку, слегка потряс и сказал: — Насильник, убийца, лжец и скупердяй в одном лице — хорошая компания для тебя, Оссэ! Честно говоря, твоя былая дружба с Мелькором мне даже понятнее — ведь Мелькор хотя бы не трус и не… ну ладно, в нашем мире у Мелькора нет детей, так что у него просто нет физической возможности издеваться и над ними. Ну вот, мой милый Кошмарик, тебе надо только доказать мне, что ты можешь вести себя прилично и быть полезным. И тогда, со временем, я, может быть, верну тебя домой, на дно океана, и забуду, с кем ты связался… *** Раздался чудовищный грохот. Белый прибрежный песок вздрогнул под ногами Гельмира. Гельмир — точнее, Ульмо — выпустил собаку и обернулся. — Что это за бред, — фыркнул он, — Похоже, Мелько совсем спятил. Огромный сине-зелёный дракон ударил хвостом по мосту, соединявшему дворец и башню. Гил-Галад, выбежавший к выходу из дворца на мост, едва успел остановиться. Он услышал жуткий крик. На противоположной стороне моста он увидел Карантира, который стоял, качаясь, с трудом держась за треснувшую стену. — Майтимо, спускайся скорее! Кано, Нариэндил, бежим отсюда! — закричал Карантир и исчез из дверного проёма, бросившись вниз по лестнице. Вцепившись в торчавший из стены обломок перил, Гил-Галад посмотрел вниз. Он увидел внизу зелёное платье, по которому расползалось тёмное пятно, странно изогнутую белую руку; голова и грудная клетка женщины были скрыты под раздавившим их вдребезги обломком колонны. Сестра Луиннэтти, служившая няней в королевской семье, как раз вышла на прогулку со своими воспитанниками, внуками Идриль — маленькими Элрондом и Элросом. В последнее мгновение она успела оттолкнуть детей в сторону. Один из мальчиков схватился за её туфлю, надеясь вытащить свою нянюшку, другой схватил его за локоть, останавливая, уговаривая бежать. Выбежавший из башни Нариэндил, рискуя жизнью, выхватил оттуда детей, прикрыв их своим плащом и отбежал как можно дальше, спрятавшись с ними за высоким камнем. Эгалмот покинул свой пост, и, привязав верёвку к тому же куску перил, спрыгнул вниз. Чудовище тихо, скрипуче зашипело и бросилось на эльфа; Эгалмоту удалось ударить его по тёмно-синей, блестящей лапе; тот дёрнулся, снова ударил хвостом. Башня покачнулась и часть балкона рухнула. Эгалмот с залитым кровью лицом встал и с усилием ударил своим кривым мечом по морде чудовища, слепо, не глядя; дракон, разбрызгивая фиолетовую кровь, которая текла с его зубов, откусил эльфу голову и испустил поток пламени. Тело Эгалмота дёрнулось инстинктивно и рухнуло, охваченное огнём. Гил-Галад не мог смотреть на это дальше; он схватил свой меч и собирался бежать вниз. Его нянюшка — Татиэ — схватила его за руку: — Нет, ты не пойдёшь! Вспомни, что ты обещал Фингону, когда вы в последний раз виделись! — Я не обещал не сражаться с драконами, — ответил тот. — Пойдём! — Не надо, Гил-Галад, — сказал подошедший Кирдан. — Я тебя тоже об этом прошу. К тому же я думаю, — он покачал головой, — что сейчас за драконом придёт его хозяин, и если ты беспокоишься о своих подданных — люди и эльфы в Гаванях вряд ли пострадают. Он пришёл за теми, кто сейчас в башне. — И-и-и! — завизжала Лалайт. — Наконец-то ты мне покажешь свою силу, дружок! — Эх! — воскликнул истерлингский вождь. — Где ж ты пропадала, Лалайт! Ну да как раз вовремя! Он ловко царапнул мечом по чешуе дракона, примерился, срубив несколько чешуек с гребня на крестце твари. Дракон ничего не почувствовал, но человек удовлетворённо фыркнул — получалось. Вождь замахнулся и отрубил сверкающий, украшенный радужным костяным выростом-лопастью конец хвоста; в этом месте дракон был толщиной с огромное бревно. Послышался такой утробный визг, что все зажали уши; дракон, извиваясь, взмыл в воздух, разбрызгивая пламя по сторонам. — Да на что тут смотреть-то, дядя Маэдрос! — Маэглин рывком оттащил Маэдроса в сторону, и истекающий мутной лиловатой кровью хвост шлёпнулся на то место, где тот только что стоял. — Ничего тут особенного нет. — Твой хозяин, Мелькор, — выдохнул Маэдрос, — видно, не очень тебя ценит, раз натравил дракона на дом, где ты ночуешь. Или он не знает, что ты здесь? — Ой, дядя Маэдрос, да вы его совсем не знаете, — вздохнул Маэглин. — Знает он, конечно, всё. Ну, в общем, и ценит он меня. Просто ему очень смешно сейчас — он так себе говорит: «а Маэглин-то там так и бегает туда-сюда. Вот смеху-то!». — Боюсь, ты прав, Маэглин, — сказал Маглор. — Но как дракон сюда попал? Он же не летучий. Его кто-то привёл сюда… Осторожно! — По-моему, нас хотят убить, — сказал Карантир. Они увидели, что из-за камней вдали, на берегу, к ним бежит небольшой отряд очень хорошо вооружённых людей и орков. Всё они были в неприметных тёмных одеждах, но это могли быть только служители Мелькора. — Нас всего четверо, — сказал Маэдрос, — ну, пятеро, если считать Маэглина, — он с сомнением посмотрел на двоюродного племянника, — а их около пятидесяти. Я не уверен, чем это всё закончится. Маэглин, у тебя хоть есть оружие? — Нас шестеро! — воскликнул истерлинг. — Эй вы, эльфы, займитесь змием, это у вас лучше получится, а я с ними разберусь. Это всего лишь люди и пара орков! И он яростно бросился вперёд. — Удачи! — Лалайт помахала ему розовым платочком — в тон новому тёмно-розовому платью с изящной бордовой вышивкой. — Спасибо, милая! — воскликнул тот. Двое аданов рухнули от его меча на землю — не успел он даже договорить «милая». — Гортаур предсказал мне — меня не убить смертному мужу! Не бойся за меня! — Что за чушь ты ему наговорил! — сказал Маэдрос. — Самовнушение иногда очень помогает, ты же видишь, — нравоучительно заявила Лалайт. — Вот уже шесть орков… семь. — Кто их сюда привёл? — Маэдрос выставил свой меч. Дракон перестал крутиться и видно было, что хотя он и потерял много крови, сейчас он бросится на маленькую группу эльфов. — Я, а кто же? — хихикнула Лалайт. — Нет, Майтимо, не думай обо мне плохо: я не сомневалась, что вы выберетесь. Мне просто нужно, чтобы тебя и твоих братьев считали мёртвыми. Слухи о том, как дракон уничтожил башню в Гаванях, разойдутся далеко. Дело усложнилось, и мне нужно, чтобы у меня были развязаны руки. — Ты думаешь, что развязанными руками ты сможешь нами управлять? — холодно спросил Маглор. — Я — тобой? — Лалайт рассмеялась. — Нет. Пока нет. Они отскочили; Маглор прикрыл лицо латной перчаткой и закричал: металл, раскалившись, обжёг ему руку. Маэдрос почувствовал запах вспыхнувших кончиков волос брата. Песок перед ними расплавился от огненного дыхания дракона. Дракон снова метнулся, ударив по башне шеей, потом обрубленным хвостом, головой; здание рушилось, камни летели во все стороны. — А-а-а! — снова отчаянно закричал Маглор, выхватил у старшего брата меч и рванулся вперёд. — Макалаурэ… Кано!.. Не надо! Вернись! — Майтимо обернулся и увидел Нариэндила, который прижимал к себе маленьких Элронда и Элроса; в обеих его руках было по длинному кинжалу. Майтимо снова повернулся к Маглору, он хотел сказать то же самое — и горло у него перехватило. Он минуту не мог дышать. Маглор стоял перед драконом; его окружало полупрозрачное, странно свистевшее, холодное зелёное пламя; об него разбивался жаркий огонь из пасти дракона. Он наносил чудовищу удары, рассекая его лапы, потом шею, грудь. Дракон отступал, отчаянно свиристя и мотая головой; даже среди этих странных звуков слышно было, как каблуки Маглора входят в пропитанный липкой тёмно-лиловой кровью песок. Маэдрос закрыл лицо рукой. Маэглин дёрнул его за рукав и прошептал: — Это пламя Мелькора, дядя Нельяфинвэ. Это его свет. Так светятся его глаза. — Нет. Нет, не надо. Нет, нет, это невозможно… — Старший сын Феанора почувствовал, что у него слабеют ноги. — Брат, не надо! Не надо, вернись, умоляю тебя! Два меча скрестились на горле дракона. Его пасть выплюнула последнее тёмно-алое облако пламени; он затрясся, кровь полилась по его шее и он начал падать. Маглор отошёл и обернулся. Он стоял перед ними с двумя мечами в руках, с лицом, забрызганным бордовыми и сине-лиловыми брызгами крови дракона. Затем он покачнулся и повалился на потемневший песок. Майтимо заставил себя подойти к нему. Маглор лежал без чувств, но его всё ещё окружал зеленый светящийся ореол.  — Нет, я не могу. Не могу. — Майтимо посмотрел на Лалайт и выговорил: — Гортаур, значит он владеет и вторым моим братом? Он управляет им? Он всё время управлял им? — Я так не думаю, Нельяфинвэ, — ответил Гортаур устами Лалайт. — Если помнишь, Маглор говорил, что просил Мелькора даровать ему поэтический дар. А это едва ли не самое сложное на свете. Мелькор мог сделать это, только передав ему часть своей личности — со своей способностью преображать и отражать в собственном восприятии то, что он видел. Это можно называть искажением, да. Но искажение это лишь в физическом мире — когда Мелькор создаёт калек или уродов. Творчество поэта, чтобы ты знал — и есть искажение того, что он воспринял в окружающем мире. И эта способность, Майтимо, полностью исключает управление им. Иначе Маглор не смог бы творить. Да, Мелькор передал ему часть себя — в том числе свою злобу, зависть, недоверчивость; при этом Мелькор, скорее всего, заставил Маглора забыть то, что Мелькору было невыгодно, чтобы он помнил. — Лалайт… Тху… ты можешь убрать это из него? — спросил Майтимо. — Любопытно будет попробовать. Мелькор может это почувствовать… хотя он может списать это ощущение на гибель Маглора. Да, скорее всего, так и будет, и да, это надо сделать. Я сделаю это. — Нет! — воскликнул Нариэндил. — Не надо! Ведь он потеряет свой дар! Маглор умрёт от горя! — Нет, не потеряет, — сказал Гортаур. — Маглор же сам говорил: Мелькор просто внушал ему неуверенность. Он вполне может творить и без этого. Более того, ему будет легче: благодаря Мелькору он, увы, мог воспринимать много такого, чего в принципе нельзя передать на языках детей Илуватара, а это должно было быть довольно тяжело для него. Гортаур положил руку — маленькую ручку Лалайт, одетую в бордовую перчатку — на лоб Маглору. Зелёное пламя стало собираться в маленькие сгустки над лицом лишившегося чувств Маглора и рассеиваться бесцветными искрами. Он взял безжизненную руку Маглора в свою и пощупал пульс. — Всё благополучно, — сказал Гортаур. Подумав, он стянул с пальца Маглора золотой перстень — тот самый перстень, который Феанор когда-то нашёл вместе с костями. — Я возьму это в качестве платы. Это было непросто. А теперь… Они услышали странный свист, и из-за развалин башни показался второй дракон. Он был ниже, но при этом тоньше и длиннее первого; почти белый, с полупрозрачными радужными крыльями. — А этот летучий, — выговорил Нариэндил. — Макалаурэ сказал, что первый не летучий… — Да, я заставил этого принести сюда первого. У него для этого хватило сил, — ответила Лалайт не без самодовольства. — Неплохо придумано? Дракон стал испускать странные хрустящие звуки. Лалайт недовольно перекосилась, глядя в его большие полупрозрачные голубые глаза. — Он умнее, чем ты думал? — сказал Карантир. — Сообразил, что он принёс сюда своего приятеля, чтобы его тут убили? Так ведь ты и хотел? Чёрная птица у него на плече заклекотала, будто подтверждая его слова. Дракон выдохнул и их будто обожгло — через секунду они осознали, что это именно будто: дракон дышал холодом. Труп первого дракона покрылся инеем; кровь, смешавшись с оплавленным песком, застывала розовато-сиреневыми зеркалами стекла. «Жаль, Тургон не видит», — невольно подумал Майтимо. — Прочь! — сказал Гортаур. — Прочь! Но дракон не послушался. Он снова выдохнул. Маэглин завопил от боли и неожиданности — пальцы на его левой руке мгновенно посинели. Гортаур нахмурился; он вышел вперёд. На них посыпался снег, оседая на почерневших, пустых стенах дворца: Гил-Галад приказал всем покинуть эту часть здания. Он принял свой истинный облик и резко закричал на дракона что-то на Чёрном Наречии; он угрожал и одновременно, как почувствовал Майтимо, пытался разумно объяснить и оправдать свои действия. Но дракон был слишком уверен в своём превосходстве и правоте. Чудовище снова выдохнуло. Хотя все они уже отошли достаточно далеко, невероятный холод пронзил всех до костей. Облако снега и ветра окружило Гортаура; ни одно живое существо не могло бы выдержать такого холода. — Я пришёл из Пустоты, — холодно сказал Гортаур, — там настолько же холоднее, насколько снег холоднее человеческого тела. Не старайся. — Его кожа светилась мягким янтарным светом. — Ещё раз и я тебя уничтожу. И дракон снова выдохнул; гибкая чёрная фигура Гортаура в облаке инея облеклась в тяжёлые облака пара. Концы его пальцев светились тёмно-алым огнём. — Умри, — сказал Гортаур. — ITHĪRZ-AIGAS!** Огненный взрыв сопровождался чудовищным запахом; огонь, видимо, разморозил и сжёг то, из чего состояло нутро ледяного змия. Но не это вынудило всех их застыть от ужаса — всех, кроме истерлинга, который никак не мог понять, в чём дело. Маэглина тоже совершенно не взволновало услышанное: он подошёл к Гортауру и фамильярно взял его под руку. — Я тут подумал, — Маэглин повернулся к Маэдросу и Маглору, который только пришёл в себя и недоуменно смотрел кругом. — Вы тут так бьётесь из-за этих камней и всё такое. Я вот чего подумал: а почему бы вам не дать шанс? Ну один небольшой шанс. Ну, скажем, приходите вы в Ангбанд, а мы с Гортауром как раз дверь запереть забыли. Ну случайно так. А у Гортаура как раз случайно в мастерской корона лежала. Или не лежала, ну да всё равно — вы поняли. А все думают, что вы в башне сгорели и никто ничего. Пробиться туда и забрать корону — это конечно, вряд ли, но попробовать-то можно, а? — Мило, — сказал Гортаур. — Я, если помните, обещал наградить вас за помощь в этом следствии, но вы так ничего мне толком и не сказали. Но я не могу награждать вас открыто. А так мне будет гораздо удобнее. Итак, Нельяфинвэ, через месяц, считая с этого дня, в семь часов утра я забуду запереть дверь, которая ведёт в мои покои. Другой возможности у вас не будет. Что скажешь? Маэдрос в оцепенении и ужасе продолжал смотреть на него. — Думай, думай, сын Феанора! — Гортаур рассмеялся, потом посмотрел на Маэдроса, перевёл с него взгляд на Карантира и вдруг стал очень серьёзен. — Думай, что хочешь! — вдруг со злобой воскликнул он и исчез, на сей раз прихватив с собой Маэглина. — Морьо… — сказал Маэдрос, глядя на брата — на сестру. Морьо — Карантир — подбежал к нему и обнял. Никому он больше доверять не мог, только ей, помешанной, несчастной убийце Финвэ. — Морьо, ты слышала? — прошептал он одними губами. — Он говорил на валарине, Морьо. Ты же слышала. — Да, — дрожа, ответил Карантир. — Он же мне сказал, что на валарине можно говорить только своим голосом. Только своим. — Я это знаю, Майтимо, — ответил Карантир. — Знаю от мамы: ей, кажется, говорил кто-то из валиэр. Я знаю. — Морьо… Морьо… — Майтимо зарылся лицом в его чёрные волосы, пахнувшие гарью, перьями и деревом. — Почему — почему — почему это голос Феанора?! — голос нашего отца?!