Irene to Sherlock
Знаете ли, какая самая большая проблема с маскировкой, мистер Холмс? Как ни старайся, это всегда автопортрет.Ирэн Адлер («Шерлок BBC»)
Майтимо стоял внутри пропасти. Он бросился в пропасть, но здесь она ещё не была отвесной: он покатился по склону, больно ударяясь об камни и осколки костей. Склон здесь был всё-таки слишком покатым и глубоким, долгим — о, каким долгим! Настоящий обрыв, расщелина, откуда мутным жёлто-коричневым занавесом поднимался вверх густой пар, подсвеченный снизу горением внутренностей земли, был намного дальше. Чтобы умереть по-настоящему, ему нужно было загнать себя к этой расщелине. Убить себя ещё до смерти. Но как это было тяжело… Нет, это не было последнее проявление эгоизма. Ему не было жаль себя. Он сейчас смотрел на себя со стороны, как-то сверху, и сейчас ему было жаль того, того, кем он был — измученное, искалеченное, задыхающееся живое существо, которое прожило жизнь, из которой ему надо было уйти — и все последние годы и десятилетия это был тяжёлый, безысходный выход из жизни. Это существо он должен был теперь окончательно уничтожить, должен был объявить этому существу — себе: «всё кончено, умри, тебе конец». Он должен был задавить в себе жалость к этому существу, которое всё-таки в глубине души молило о пощаде, и безжалостно толкнуть его к пропасти. Майтимо слышал и чувствовал странные звуки этой бездны, шуршание, дрожь, шипение; горло и ноздри невыносимо обжигало дымом и газами. До него донёсся странно знакомый запах кипящего металла, катящегося по треснувшим камням. И он странным образом почувствовал себя дома, словно возвратившись в мастерскую отца, и вдруг ощутил парадоксальное облегчение: за то время, что он провёл здесь, в Средиземье, он часто думал о том, каково будет расставаться с жизнью в чужом краю, в каком-нибудь лесном болоте. А сейчас этот жар, эти металлические запахи казались ему родными — и до края самой пропасти оставалось уже совсем немного. Он бросил взгляд вверх — и увидел нечто странное. Сначала ему показалось, что это ещё один скелет чудовища, — но нет, это была клетка. В клетке он увидел чей-то силуэт. Наверное, несчастный давно мёртв — подумал он было, но тут увидел, что его нога шевельнулась — нога в узком сапожке с высоким каблуком. «Гватрен», подумал он. Майтимо приблизился. Кафтан из чёрной парчи был изорван, белокурые волосы спутаны. Но взгляд Гватрена оставался насмешливым, слегка высокомерным; он так ясно говорил: «Это же ты, а я-то думал… Это ты, Нельяфинвэ Майтимо, сын Феанора, и от тебя никакой помощи, и вообще ничего хорошего ждать не приходится». Гватрен опустил голову и отвернулся. «Так ему и надо», — со злобой подумал Майтимо, но потом вдруг осёкся. «В сущности, что такого плохого он сделал мне?.. Нам всем? Да, он искалечил Келегорма. Но сам Келегорм в тот день чуть не убил маленькую, ни в чём не повинную девочку, погубил её братьев (Майтимо неоткуда было узнать, что Элуред и Элурин выжили). Может быть, Келегорм имел право и заслуживал получить Камень, как все мы — но разве он не заслуживал в то же время и презрения? Тем более со стороны того, кто, верно, уже знал тогда, что Келегорм изменил нам и служит Морготу? Гватрен ничего дурного не сделал Финдуилас; да, он бросил мне кольцо Фингона, желая уязвить меня, но ведь на самом деле я был рад получить его обратно. Пенлод, кажется, говорил, что оба они — и Натрон, и Гватрен — были добры к Тургону…» — Гватрен, это ты? Я попробую тебя выпустить, — сказал он. — Чем же ты так не угодил Майрону?.. — Это не Майрон, — вздохнул Гватрен. — Это Моргот самолично. Бесполезно, Нельяфинвэ, не надо. Что ты вообще здесь делаешь? И… неужели корона Моргота наконец у тебя?! Как… — Он нам сам её бросил, — сказал Майтимо. Выговорив это, он впервые за последние минуты ясно осознал случившееся: «Он нам сам её бросил. Потому что ему это нравилось. Потому, что он хотел, чтобы мы все вцепились в его корону. Потому, что он хотел, чтобы кто-то из братьев ударил ножом меня, чтобы и я, и он испытали самую страшную боль на свете, чтобы мы убивали друг друга. Потому, что он ненавидел и ненавидит именно меня больше всех — потому что тогда, когда я впервые попал к нему в плен, я всё-таки ускользнул из-под его власти и прервал его игру со мной. Ненавидел меня и Фингона, потому что Фингон тогда освободил меня. Поэтому сейчас он так хотел, чтобы мы сразились за Сильмариллы — за его Сильмариллы». Гватрен недоверчиво смотрел на него из-за прутьев клетки. Он вроде хотел было спросить что-то ещё, но замолчал. — Я попробую, ладно? — спросил Майтимо. — Попытка не пытка. Он навалился на клетку, но сил его искалеченной руки, его локтей и плеч не хватало — он не мог упереться как следует в прутья. «Это всего лишь моя гибель, — подумал он, — это всего лишь я, одинокий, ненужный, тот самый я, которого я сам только что собирался убить. Я готов был убить себя, не расставаясь с Камнем. Но так и так — мне конец». Майтимо ещё раз со стоном надавил плечом на решётку. — Оставь меня, — сказал Гватрен. — Дверь там толстая, без ключа с той стороны её не откроешь, тем более — отсюда. К тому же тут, внизу, сейчас так трясло землю, такой был грохот, что мне кажется, проход с той стороны уже завален. А эта решётка… — Всё равно, Гватрен, — ответил Майтимо. — Мне всё равно. Я пришёл сюда, чтобы умереть. — Умереть?! — воскликнул Гватрен с ужасом. — Но почему?! Ведь ты получил Камень Феанора! Ты почти исполнил свою Клятву. Ты и твои братья… Где они?.. — Всё равно, — ответил Майтимо. Он не мог объяснить. — Второй камень из короны сейчас у Маглора. Но это не имеет значения. Всё равно — всё безразлично. Бесполезно, понимаешь? — Но ты мог бы… — Гватрен замолк. Действительно — что Маэдрос «мог бы»? Ведь он сам — как Квеннар — написал ту самую статью о Клятве; ведь он сам считал, что исполнение Клятвы бесполезно и невозможно, даже если камни будут отняты у Моргота. — Я ещё раз попробую, Гватрен, — сказал Майтимо. — Я попробую ещё раз. И он изо всех сил отбросил обломок короны Мелькора вместе с Камнем прочь, в сторону, — он сам не знал, куда. — Зачем? Зачем, Майтимо? — почти закричал Гватрен, бросившись к нему — на решётку. — Мне всё равно умирать, так почему бы не попробовать спасти хотя бы одну жизнь за все те, что я погубил? — ответил Маэдрос. — Хоть бы и твою. Он вцепился левой рукой в решётку и почувствовал, что так она поддаётся, отогнул ещё, упёрся плечом в соседний прут. Теперь он и сам оказался в клетке, разогнув прутья, протиснувшись через них. Он протянул Гватрену руку, и тот робко взял её. — Ну что, — Майтимо криво улыбнулся Гватрену, — давай выбираться отсюда? Они услышали странный, громкий и одновременно подавленный, приглушённый, прокатившийся по всей долине звук, звук, похожий на стон, на треск. Оба почувствовали какой-то безотчётный страх. Маэдрос оглянулся; он высунулся из клетки, запрокинул голову и посмотрел вверх, на вершины Тангородрима. Он помнил их; теперь он видел, что помнил их другими и постепенно, с ужасом понял — почему. Величественные пики, покрытые сверкающим зелёным льдом, горящие алыми слюдяными иглами утёсов, теперь стали на десятки футов ниже. Сплошная неровная чернота, перекрытая выгоревшими железными структурами, качающимися мостами, на которых кое-где — он смог увидеть это своим эльфийским зрением — метались фигурки орков; провалы с осклизлыми деревянными башнями шахт над ними, пыльные отвалы породы, грязные ручьи ядовитых жидкостей, вытекавшие в свинцовые трубы из квадратных, злых, уродливых, с крошечными окошками бараков-мастерских, которые он так хорошо помнил — и никак не мог понять потом, оказавшись на свободе, где же они находились. «Это всё Майрон сделал вершины такими. Красивыми. Пугающими. А гора Мелькора — она вот такая», — подумал он. И вслед за этим пришло осознание: «Майрон умер». Майтимо не хотел верить, но пришлось. Майрон умер, и его магия рассеивалась. Последние призраки ледяных игл на глазах у него таяли над пыльными вихрями шахт. Пол клетки задрожал у него под ногами; Майтимо стал валиться назад; он подхватил Гватрена, безотчётно прижав его к себе; тот на мгновение попытался вырваться. Майтимо в лицо дыхнул горячий ветер, он зажмурился, открыл глаза, посмотрел перед собой, и — — и — — в его объятиях был Фингон. Его нельзя было не узнать. Он изменился, но его нельзя было не узнать. Лицо было измождённым, осунувшимся, таким же, как в первые годы после рождения Гил-Галада, и в нём что-то непонятно, неуловимо исказилось. Его удивительные, длинные, ниже пояса локоны исчезли. Голову охватывала серебряная решётка-сетка, через которую пробивались короткие, с палец, чёрные прядки. Майтимо опустил глаза, и увидел, что его ногу сжимают по бокам два длинных стальных стержня. Через какое-то мгновение Майтимо осознал — нет, это не орудия пытки: он понял, что решётка удерживает на месте куски разбитого черепа, что стержни скрепляют изломанные кости ног. Понял, что Майрон по каким-то своим причинам решил сохранить Фингону жизнь. Решил скрыть его от Мелькора, изменив его облик. Он ничего не мог сказать. Он долго молчал, не отпуская его. Фингон по лицу Майтимо понял, что тот теперь узнал его. Майтимо видел, как его зрачки расширились от страха, и, может быть, боли, но на лице Фингона не отразилось почти ничего. Майтимо так отчаянно боялся снова потерять его, причинить боль, напугать, отвратить от себя, что ему удалось удержать охватившее его в первую минуту оцепенение и под его покровом он невероятным усилием воли подавил рвавшиеся из груди крики, подступавшие слёзы, злость, безумие, ужас при мысли о том, что могли с ним сделать. Сказать он, наконец, смог только одно — то единственное, что всегда хотел: — Я люблю тебя, любимый. Я люблю тебя, что бы ни было. Я тебя очень люблю. Я так счастлив видеть тебя. — Он осторожно, нежно провёл кончиком пальца по его бровям, по векам, уголкам глаз, как он всегда любил это делать. Потом прикоснулся губами ко лбу, чуть ниже стального ободка решётки, почувствовав носом холодный металл. — Я тебя очень люблю, Финьо. Прости меня за всё. Только не бойся, пожалуйста, я сейчас помогу тебе. Я всё для тебя сделаю. Можно?.. Майтимо осторожно, робко обнял его; вернее, это ему так казалось. Фингон замер, почувствовав вокруг себя его жаркие, нерушимые объятия, снова ощутив, как Майтимо сильно давит на него локтем искалеченной правой руки. Фингон тоже обхватил его руками, вцепился в него; его острые, как всегда, ногти вонзились Майтимо в спину сквозь изодранную рубашку. Майтимо скорее почувствовал, чем услышал: — Правда любишь?.. — Да, да, да, Финьо. Всё это время. Хотя и думал, что тебя больше нет, и я, скорее всего, никогда и нигде тебя не увижу. — Я всё время думал, что когда ты узнаешь, где я и что я, ты возненавидишь меня. Не простишь никогда. Никогда. — Финьо, я могу тебя только любить, и ничего больше. Только любить тебя без памяти. Где же твоя трость? У тебя же была трость, я помню. Тебе без неё тяжело будет идти. Хочешь, я попробую тебя понести? Пойдём? Майтимо вёл и тащил его наверх; идти вверх было труднее, чем вниз; ему показалось, что Фингон несколько раз терял сознание. Они добрались до большой плоской скалы, где почувствовали себя на несколько мгновений в безопасности; Майтимо усадил его, снова осторожно прижал к себе — и всё-таки не выдержал и отчаянно, безостановочно заплакал, уткнувшись лицом в его плечо. Под его руками плечи Фингона тоже вздрагивали, но ему показалось, что у того уже нет слёз. — Ты… ты тогда, когда приезжал к нам зимой, — выговорил Майтимо, — ты вернул мне моё кольцо. Ты хотел сказать, что между нами уже ничего… ты его действительно вернул? — Нет, нет, — сухим, хриплым голосом ответил Фингон, — нет, я просто хотел, чтобы у тебя осталась хоть какая-то память обо мне. Подумал, что, может быть, тебе захочется его иметь, раз ты отказался от своего ожерелья. Оно здесь, на мне сейчас, — он расстегнул пуговицы на высоком вороте, и Майтимо увидел цепочку, которую когда-то сделал сам. — Ты ведь не мог его тогда взять у меня, я понимаю. Я повел себя с тобой грубо. Но ты меня тоже обидел. Сказал, что моё слово ничего не стоит. Разве можно так говорить тому, кого ты совсем не знаешь? — Спасибо, что вернул мне кольцо, хотя мне и было больно, — Майтимо осторожно погладил его волосы, чувствуя металлические полоски решётки, — у меня не было ни одной ночи без кошмаров с тех пор, как я потерял ожерелье. Ни о чём другом думать не мог, только о том, что утратил последнюю память о тебе. Думал, неизвестно, сколько я ещё проживу — без этой памяти. — Я так боялся, что ты всё поймёшь, когда увидишь словарь… — с трудом выговорил Фингон. — Я был практически уверен, что ты не знал, что Квеннар Исчислитель — это мой псевдоним, но ведь кто-то мог тебе сказать об этом потом. У Майтимо всё путалось в голове; он не мог понять, при чём тут словарь и не хотел об этом думать. — Мне всё это безразлично, жизнь моя, — сказал он Фингону. — Я просто тебя люблю, где бы ты ни был, и что бы ни делал. Я просто счастлив тебя видеть. Фингон взял его за руки, уткнувшись лицом в тыльную сторону его ладони, и из него вырвался утробный, глухой крик: — Я… тебя тоже люблю, Майтимо! Я тебя всё время любил. Я знал, что хотя ты и жив, наша разлука вечна. Я не надеялся. Неужели ты меня примешь?.. — Я обожаю тебя, — сказал Майтимо, робко поцеловав его в затылок. — Я приму тебя любым. И Фингон бросился ему на шею — по-настоящему, как раньше, когда они встречались после долгой разлуки, хотя такой долгой она ещё никогда, никогда не была. Майтимо перетянул его, исхудавшего, такого лёгкого, к себе на колени и прижал к своей груди. — Я так рад, так счастлив, — сказал Майтимо сквозь слёзы. — Даже если… — Ты хочешь сказать — даже если мы отсюда не выберемся. — Да, — сказал Майтимо, сжимая его руку. — Пойдём дальше. Им оставалось взобраться на небольшой, довольно отвесный склон у самой вершины пропасти; рядом в песке виднелись человеческие челюсти, бивни и зубы каких-то тварей; Майтимо рискнул опереться на торчащее из стены ребро огромной твари и почти вытащил Фингона наверх, как тут земля покачнулась. Они скатились на скалу пятью футами ниже; Майтимо вцепился в торчащий из земли корень. Оба они глядели на крепость Мелькора, над которой поднимался чудовищный, невиданный смерч — не смерч даже, а огромная, непонятная, тёмная труба воздуха; они видели, как вылетел из стены тот самый огромный балкон из тронного зала, и, пролетев по воздуху больше ста шагов, с грохотом рухнул на камни. — О Всеотец, что там происходит?! — воскликнул Фингон. И тут им стало прекрасно видно то, что происходило в зале, но оба не могли поверить своим глазам. ------------------------- ("Аквариум" - Я не могу оторвать глаз от тебя <3) С праздником, дорогие читатели <3 Очень прошу не спойлерить в комментариях к предыдущим главам (особенно к первой части;)) и не упоминать события развязки (то есть глав с 47 и дальше:))