J.R.R. Tolkien
Когда Мелькор — став «Морготом» — столкнулся с тем, что существуют другие обитатели Арды, со своей волей и умом, он был взбешён самим фактом их существования, и единственным его представлением о том, как можно обращаться с ними, было прибегнуть к физической силе или к угрозе физической силы. Их физическое «существование» и воплощённая форма всё более и более становились для ума его единственным, что следовало принимать во внимание!Дж.Р.Р. Толкин
— Я так боялся, что ты узнаешь… — прошептал Фингон. — Станешь меня презирать и ненавидеть. Думал, лучше тебе думать, что я погиб в бою. — Я не смог бы, — повторил Маэдрос уже в который раз. — Никогда не смог бы. Ты мне расскажешь, что случилось?.. — Потом. Как-нибудь потом. Прости. Расскажу когда-нибудь. Я хотел бы забыть. Конечно, он не мог забыть. Как по его лицу струилась кровь, как перестали слушаться пальцы, колени, как раздробленные рёбра охватили грудь болью. Над ним наклонился мрачный, высокий черноволосый юноша, вроде бы адан; он смотрел с каким-то болезненным любопытством; глаза у него горели нездоровым блеском — то ли пьян, то ли в пылу битвы совсем лишился рассудка. И Фингон вдруг увидел совсем другое лицо — знакомое, льдисто-белое, на него смотрели светящиеся зелёным глаза. Юноша преклонил колени; его никто не замечал, и тело Фингона, его побуревшие от крови и грязи доспехи скрылись под чёрным плащом Мелькора. — Теперь я буду умней, Финдекано, — прошептал Мелькор. — Я не буду вывешивать тебя напоказ. Никто не будет знать, что ты у меня. Никто и никогда за тобой не придёт. 495 год П.Э., конец ноября Майрону было очень любопытно, зачем Мелькор пригласил его спуститься в подземелье под своим троном. Как и Келегорм, он увидел балкон, увидел зал внизу, увидел скелет эльфа — и круглую крышку. Крышка поднялась, отъехала в сторону, и из ямы выбралось нечто. Майрону, в отличие от Келегорма несколькими часами раньше, потребовались лишь доли секунды, чтобы понять, что это. И поскольку он мог видеть структуру чужих тел, он понял, как это произошло. Разбитое, изломанное тело Фингона бросили в эту яму и оставили. Он лежал, скорчившись, изогнувшись, как дитя во чреве матери. За месяцы и годы, проведённые там, его позвоночник, сломанные в десятке мест бедренные кости и голени застыли в чудовищную, отвратительную форму сплюснутого комка плоти, в котором вырисовывались искажённые очертания суставов. Когда яму открыли, он смог выползти оттуда, цепляясь изуродованными, скрюченными узелками пальцев, опираясь на перегнутые запястья. Шея была странно перекошена, но лицо осталось прежним — прекрасным, белым, и бледным, как бумага. — Это что вообще такое? — брезгливо спросил Майрон. Мелькор продолжал посмеиваться, сжимая губы розовыми ногтями, чтобы не расхохотаться в голос. — Это же так смешно, Майрон… Он же был таким красивым. Тебе тоже так казалось, да? А теперь он там ползает. — И ты двадцать три года тратил свои силы на этот цирк? — поинтересовался Майрон. — И ведь ты же должен был поддерживать в нём жизнь. Он не выжил бы с такими повреждениями сам. Даже с моей помощью. — Он присмотрелся. — Как это только лицо сохранилось? — Я его восстановил, — усмехнулся Мелькор. — А то так совсем неинтересно. Я должен видеть его лицо. И другие — тоже. Видишь скелет эльфа там, в углу? Это его близкий друг. Его звали Телеммайтэ, «Серебряная рука». Он вынес всё, что было приготовлено для него в плену, но когда увидел это, умер от ужаса и отвращения в тот же миг. — Впечатляет. Кому ты ещё это показывал? — Келегорму, — самодовольно сказал Мелькор. — Взглянув на это, он сразу согласился служить мне. Разве это не прекрасно? — Неужели такая трата сил стоит лояльности самого тупого из сыновей Феанора? — спросил Майрон. — Конечно, наш красавчик-блондин не хотел, чтобы его самого так перекосило… Фингон — то, что осталось от него — подполз к чаше с водой и стал пить, прижав губы к ободку. — Келегорм согласился служить мне в обмен на его смерть, — сказал Мелькор. — Самая лёгкая плата. Хотя может быть, и нет, — я столько сил потратил, Майрон! Жаль убивать его. — Так не убивай, — пожал плечами Майрон. — Ну нет, я обещал, — мяукнул Мелькор. — Я же обещал! Только это сделаешь ты, ладно? Мне правда как-то уже жалко становится. Я могу передумать! Убери его отсюда. Меня ждёт Готмог. Я оставлю тебе ключ от этого подземелья… пока. Завтра я ключ заберу. И вообще, тебе должно быть интересно сохранить его скелет. Фингон к этому времени выпил воду и съел несколько варёных овощей из миски. Он, кажется, попытался оглянуться, поглядеть вверх (он почувствовал, что там кто-то есть, но не мог видеть и почти не слышал их), но свёрнутая шея не поворачивалась. Майрон заметил на ней своё изобретение — обеспечивавший послушание ошейник. Пленник привык к тому, что после еды его возвращали в яму и закрывали крышку. Но сейчас Мелькора не было слышно. Майрон спустился вниз. — Здравствуй, — сказал он. — Майрон, — прошептал Фингон. — Это ты? Зачем пришёл? — Чтобы убить тебя. Ему надоело, — кратко пояснил Майрон. — Хорошо. Майрон, скажи, что… что с моим сыном? — Он жив, здоров и на свободе. Пока, — неохотно ответил Майрон. Майрон пригляделся к его телу. Да, такой скелет должен смотреться необычно. Даже не поймёшь, наверно, сразу, что это за существо, если не видеть череп. Если убрать череп, будет похоже на какую-то глубоководную рыбу. Но как же мерзко это выглядело! Он подошёл ещё на полшага, и Фингон чуть отполз в сторону. — Любопытный скелет. Да и печень тоже… интересно… Но мне даже неприятно тебя трогать, — признался Майрон. — Подожди, я что-нибудь сюда принесу, чтобы тебя положить и отнести в лабораторию. Через четверть часа Майрон вернулся с большой птичьей клеткой. — Полезай туда, — сказал он. К этому времени Фингон уже примирился с мыслью, что его, наверное, будут заживо анатомировать. Лишь бы всё кончилось. Иногда Фингон думал, что его одинокой, потерявшей надежду душе там, за гранью, будет ещё страшнее. Но физическое существование стало слишком невыносимо. Мелькора трудно было назвать приятным собеседником, да и вообще собеседником: за двадцать три года общения с ним Фингон окончательно убедился, что он безумен и отвечает только на свои мысли. Других он замечал только тогда, когда они делали что-то своё — нет, даже не против его воли: Мелькора неизменно раздражало, когда происходило что-то такое, что он мог бы сделать сам или принять в этом участие. Неудивительно, что Феанор, хватавшийся за всё, во всём преуспевавший, каждый день высказывавший новые мысли и осуществлявший их, вызывал у Мелькора наибольшую ненависть. Фингону иногда даже начинало быть жаль его — как же тяжело существовать с такой всеобщей, не знавшей никаких исключений завистью в душе! Клетку прикрыли тканью, она качалась; Фингон слышал голоса орков, людей; иногда прорывался нервный синдаринский говорок, явно принадлежащий лесному эльфу. Сейчас, после стольких лет безысходного одиночества, он готов был заплакать от счастья при мысли, что на свете существует не один Мелькор — как бы это ни было неприятно Мелькору, есть и другие живые существа со своими мыслями, страхами, желаниями. Именно это нравилось Майрону, и этим он всегда любил управлять. Майрон остановился посреди коридора, перекинулся с кем-то парой слов на талиске, одном из языков Людей; потом постоял, словно раздумывая, свернул куда-то, открыл небольшую дверь (края клетки задевали за неё) и пошёл вверх по лестнице. Становилось всё холоднее и холоднее. Фингон стал догадываться, что на улице зима. Майрон поставил клетку и сдёрнул ткань. Они стояли на вершине огромной башни; дул сильный ветер и по серым камням струилась позёмка. Маленькие, плотные сугробы снега жались к зубцам ограды. В разрывах серого небосвода виднелись крошечные бледно-голубые лоскутки. Майрон достал из одежд небольшой меч. — Мне вылезти? — спросил Фингон. — Нет, просто высунь голову. Этого достаточно. — Зачем ты принёс меня сюда? Майрон пожал плечами. — Сам не знаю. Наверное, подышать воздухом. Находиться там было тяжело даже мне. Не бойся, я просто отрублю тебе голову. Или могу просто оставить здесь, кстати. Фингон закрыл глаза. Холодные крупинки снега падали на его брови и ресницы. — Хотя всё может быть и проще, — продолжал Майрон. — Я могу отнести тебя в лабораторию и просто посмотреть, как ты умрёшь. Пожалуй, я так и сделаю. — Зачем тебе тратить так много времени? — с трудом выговорил Фингон. Весь клубочек его скрюченного тела пронизывал холод. — Много? — Майрон рассмеялся. — Нет, мой милый. От силы часа три. Или даже меньше. Ты не понимаешь? Мелькор искусственно поддерживал в тебе жизнь всё это время. У тебя смяты, как тряпка, лёгкие, перекручена печень, во всех органах брюшной полости торчат осколки рёбер. Мне продолжать? С этим жить нельзя даже эльфу. Я могу продлить тебе жизнь, но от силы часов на десять-двенадцать — я не Мелькор. — Я и сам не хочу жить, — Фингон вздохнул с облегчением и почувствовал, как ему становится тепло. — Не хочу. Рад, что всё будет так быстро. — Не хочешь? — Майрон вертел меч в руках — всё быстрее и быстрее. — Вот прямо совсем-совсем не хочешь? — Нет, и меня ничто не заставит хотеть жить дальше. — А хочешь я тебе кое-что покажу, а? — сказал Майрон. — Спорим, ты захочешь? Ещё как захочешь? — Нет, такого не может быть, Майрон, — Фингон напрягся, потом вспомнил — нет, Майрон же сказал, что Гил-Галад на свободе… да и что он мог бы сделать для сына в таком виде? Майрон закрыл дверцу клетки, чуть не ударив Фингона по лбу; потом взял её и стал снова спускаться. Фингон не мог понять, как они идут: двери открывались, закрывались, они спускались, поднимались снова, поворачивали; прошло, наверное, почти четверть часа. Наконец, Майрон поставил клетку. За тканью загорелся ровный, мягкий свет; здесь чем-то приятно пахло, воздух был чистым и свежим. Но Фингон уже начинал чувствовать, что задыхается: Майрон был прав, дальше существовать вне своей тюрьмы он не сможет. Ткань поднялась. Фингон заморгал и посмотрел сквозь прутья. Он в голос заорал бы, если бы мог, если бы губы и лёгкие его слушались. Он увидел Финголфина, лежавшего на великолепном позолоченном ложе, на тёмно-серебряном покрывале; он был одет в лиловые, вышитые серебром одежды. Длинные тёмные волнистые волосы были аккуратно расчёсаны; на лбу сверкала тонкая серебряная диадема с крупным бриллиантом. — Красиво? — спросил не без самодовольства Майрон. — Это не он, — прошептал, наконец, Фингон. — Это твой отец, — сказал Майрон. — Нет. Нет, это не он. Нет. Невозможно. Что… что ты с ним сделал? Что ты с ним делаешь?! — Ничего, — пожал плечами Майрон. — Он мне просто нравится. Это же красиво, правда? В отличие от того, что сделал с тобой Мелькор. — Как тебе удалось… сохранить его? — спросил Фингон. — Я превратил в него труп случайного эльфа-нолдо, который остался на поле брани, — ответил Майрон. — Мне удалось обмануть всех. И орлов, и Тургона, и даже тебя. И даже Мелькора — он тоже верит, что Финголфин мёртв. А он просто спит. Майрон поднёс клетку к изголовью ложа. Стало видно, что грудь Финголфина чуть вздымается. Майрон протянул руку, прикоснулся ко лбу Финголфина — и Фингон увидел, как колыхнулся от его дыханья мех на рукаве кафтана Майрона. — Нет… нет… — сказал Фингон, выдыхая из последних сил. — Нет, нет, так нельзя!.. Не мучай его. Пожалуйста… — Он не мучается, я же сказал тебе, — ответил Майрон. — Он просто спит. Потому что пока я так хочу, Фингон. Но я могу передумать. Бедняжка Финголфин тут совсем один. Ты хочешь, чтобы я не передумал? Фингон не мог передать свой ужас никакими словами. — Если я передумаю, он может проснуться без ног или без рук. Без глаз. Без языка. Изнасилованным. Или даже беременным, как ты тогда. Как тебе нравится такая мысль? Мне позволить кому-нибудь потешиться с ним, пока он спит? — Что же я сделаю… — выговорил Фингон наконец. — Стань моим слугой, — жёстко сказал Майрон. — Я сохраню тебе жизнь. Пока ты будешь служить мне — Финголфин будет спокойно спать. Пойдёт? Фингон почувствовал, что теряет сознание. Нет, он не должен умирать! Он не должен бросать Финголфина тут совсем одного! Что угодно, только не это! — Да, но… но у меня есть условия, — выговорил он. — Ты не можешь ставить мне условия, — ответил Майрон. — Могу. Если я не буду согласен и не буду тебе помогать, тебе, скорее всего, не удастся меня спасти. Времени уже мало. Я чувствую. — Хорошо, я слушаю. — Я не хочу, чтобы меня видели на твоей службе. Я не хочу, чтобы кто бы то ни было знал, что я — это я. — Принято, — ответил Майрон. — При том, что Мелькор приказывал мне тебя убить, это условие очевидно. — Я не хочу давать тебе никаких сведений о других эльфах. О своих друзьях-людях. И гномах. Ни о ком. Я не буду отвечать на твои вопросы о прошлом. Майрон покачал головой. — Это мне не нравится. Ну да ладно, заставить тебя всё равно будет невозможно… как я погляжу. — Майрон протянул руки и не без брезгливости расстегнул ошейник на шее Фингона. — Любопытно, но я чувствую, что это уже не действует. А то ты бы и торговаться со мной не смог. — И последнее. Ты вернёшь мне отца, если власть нолдор в Средиземье будет полностью уничтожена. — Это ещё зачем? — фыркнул Майрон. — Ты не выпустишь нас, если останется хоть малейшая надежда, что кто-то из нас вернёт себе престол и выступит против Мелькора. Если надежды уже не будет, если всё будет кончено, то я хотел бы хотя бы вернуть моего отца. Просто забрать его и уйти. Пусть он спит, но разреши мне забрать его. Ведь тогда уже не будет смысла мучить его. — Глупо, — сказал Майрон. — Я могу тебе это пообещать, поскольку условие слишком неопределённо. Но позволит ли тебе сам Финголфин забрать его? Как ты ему всё это объяснишь?.. Ну да ладно, обещаю. И вдобавок даже, пожалуй, пообещаю не убивать твоего брата Тургона. Мне он тоже нужен живым. Теперь пойдём… — Отец… — прошептал Фингон. — Ты его увидишь, когда сможешь ходить, — сказал Майрон. Он поднёс клетку ещё ближе, и Фингон высунул наружу свою искалеченную лапку; он прикоснулся к тёплой щеке Финголфина. Майрон снова накинул на клетку ткань и вынес её наружу. Майрон почти бежал. Он понял, что переоценил свои силы. Фингон был при смерти, и чтобы дать ему хотя бы призрачную возможность жить дальше, нужно было как можно быстрее разворачивать этот чудовищный сросшийся клубок, нужно было заново переламывать смятые, как бумага, кости. Он почти швырнул Фингона на стол в своей лаборатории, рывком выхватил из шкафа инструменты. Влил ему в рот жидкость из небольшой коричневой бутылки. — Это обезболивающее, но, боюсь, оно не везде подействует, — сказал он. — Фингон, ты меня слышишь? — Да… — Мне придётся переломать тебе все кости обратно. Ты это выдержишь? — Не знаю. — Я постараюсь поддерживать в тебе жизнь, но меня не хватит даже на сутки. Так что ты тоже должен держаться, Фингон. Я должен сначала сделать что-то с лёгкими, иначе ты не сможешь дышать. Майрон приложил руки к его плечу, перевернул и, надавив на позвоночник, сделал первый перелом. От прикосновения его рук Фингон почувствовал, что дышать стало легче — видимо, Майрон теперь давал ему свою силу. А потом пришла боль. Обезболивающее действовало, но Майрон был прав — полностью подавить ощущения оно не могло. … — Потерпи ещё, — сказал Майрон. — Семнадцатая. — Да… … — Тридцать четвертая. Так, теперь нужно убрать этот осколок. — Нет, прекрати. Я больше не могу, дай мне умереть. — Можешь. Давай, говори! Ты же можешь говорить. Говори! — Я… я не хочу с тобой разговаривать, — выдохнул Фингон. — Не могу сейчас говорить на синдарине… я забыл. — Так говори на квенья. Ты же думал о чём-то, пока был в той яме? Ты же что-то помнишь? — Ты плохо знаешь квенья, — Фингон улыбнулся бы, если бы мог. — Трудно с тобой говорить… Там я вспоминал слова… разные слова… стихи… — Научи меня, — ответил Майрон. — Тридцать пятая. Фингон не выдержал и застонал. — Какое у вас первое слово? — Главное?.. То есть… — Да нет, не чьё-нибудь там имя, — криво усмехнулся Майрон, — просто первое слово в алфавите. Первая буква какая? — Тинко… «т»… среди техтар… ну, гласных… первой идёт «а»… — И что у вас там на «а»? — Какое слово на «а» первое? Aha, «ярость». — И что? — Майрон убрал скальпель и взял другой, подлиннее. — С Мелькором такое может быть? Про него можно сказать aha, когда он гневается? — Нет… — сказал Фингон… — не думаю… есть ещё ormë и rusë, — это тоже гнев, раздражение… Но aha — это праведный гнев… обдуманный. Заслуженный, если так можно сказать… Есть такие строки у Маглора… — Отлично, давай строки. Ага, прекрасно, вот осколок. Ага! Это можно просто выломать сейчас. Тридцать шестая. — Я не… о… У Фингона всё расплылось перед глазами. — Да что ж такое! Ты что? — заорал на него Майрон. — А ну не смей! Слушай меня! Смотри на меня, Финдекано! Слышишь? Ах я, идиот! Череп! Там ведь тоже всё вдребезги! И он почти не сросся. — Майрон рывком распахнул дверцу шкафа, и — Фингон уже ничему не удивился, — надел на него, Фингона, лёгкую кожаную маску. — Натрон! — позвал он. — Натрон, иди сюда! Натрон, держи здесь! — Фингон почувствовал, как пальцы Майрона быстро пробегают по его голове, сдавливая, двигая; от этих движений его стало тошнить. — Говори со мной, слышишь? — Кто это? — спросил Натрон. — Пленник, — кратко пояснил Майрон. — Держи тут. — Из Нарготронда? Там уже всё? Я думал, что Ородрет ещё… — Это высокопоставленный нолдо и мы должны сохранить ему жизнь, — резко оборвал его Майрон. — Давай! Говори со мной, слышишь? Какое слово следующее? — Aian… нет, нет, не aian… ahto… что это значит… не помню даже… Вот aica — «страшный, свирепый»… ещё «острый»… «яростный»… Aicanáro — имя Аэгнора… Понимаешь, это когда «зловещий» может означать хорошее; трудно объяснить. Огонь, который очищает… — Да нет, всё понятно, — усмехнулся Майрон. — Хорошее слово. Дальше?.. Лишь в последнюю очередь Майрон разломал его скрюченные пальцы и снял искорёженное, растоптанное кольцо с рубинами. Открыв глаза, Фингон увидел, что Майрон лежит на полу без чувств. — Никогда не видел его таким. Он совсем выдохся. Шестнадцать часов подряд, кажется, так он сказал. Да что же с тобой такое сделали, — Натрон вздохнул. — Придётся тебе завтра ещё потерпеть. Пить хочешь? — Да… только дай мне… кольцо. Пожалуйста. Несколько лет спустя Гил-Галад сидел, постелив синий плащ на мягкий белый песок и прислонившись к огромной сосне. Он смотрел на море, за которое только что упало солнце. Нет, он не особенно верил в успокаивающие слова Кирдана; не верил в то, что из-за моря может прийти помощь. Особенно сейчас, когда он вспомнил, кем был раньше. Опыт прожитых в Средиземье лет, когда Гил-Галад был Татой, прародителем нолдор, научил его с недоверием относиться к мудрости и намерениям Валар. Будучи Перворожденным, он не мог не узнать Варду — даже в облике Кирдана. Образ её был запечатлён в сердце каждого из них, и в любом обличье они могли распознать её. Татиэ много раз говорила супругу, что для её длительного пребывания в Средиземье есть какие-то личные причины, что Варда, видно, полюбила особенно кого-то из эльфов, и поэтому пребывает так долго в Средиземье — чтобы быть рядом с ним. Может быть, Татиэ, как женщине, было и виднее — но ему всё равно не верилось. — Артанаро, — услышал он тихий шёпот за спиной у себя. — Артанаро, не двигайся, не оборачивайся. Пожалуйста. Артанаро, я хочу сказать тебе несколько слов. — Матушка, — сказал Гил-Галад. — Матушка!.. Да, хорошо. — Артанаро, я пришёл проститься. Не ищи меня. Я прошу тебя только об одном, дитя моё. Пожалуйста, сделай так, как я прошу, Гил-Галад: оставайся всегда королём. Королём и только королём. Прошу тебя, никогда, ни за что ничего не делай для своих родных и близких, ничего в обмен на их жизнь и счастье. Ни для кого и никогда. У тебя есть подданные — и люди, и эльфы, для которых ты единственная надежда. Не подвергай их опасности, не трать свою жизнь на помощь родным. Ты меня понял? — Да, матушка, я сделаю так, как ты говоришь, я всё понял, — ответил Гил-Галад. Он опустил глаза, и его плечо сжала знакомая, маленькая сильная рука в кожаной перчатке; Гил-Галад почувствовал невесомое прикосновение губ Фингона к своей шее. Через мгновение он всё же не выдержал и обернулся: фигура в чёрном плаще и маске исчезла среди погружавшихся в мрак светлых деревьев. *** Сейчас Они с Гватреном снова были в полной тьме, как раньше, когда встречались в пещере на границе Дориата. Карантир снова прильнул к его груди, Гватрен снова обнял его. Каменная плита-створка рухнула на неглубокую трещину-выемку в камне; Карантир успел бросить туда Гватрена и самому упасть туда, но выбраться никакой надежды у них не было. Всё оружие у них отобрали перед тем, как они попали в Ангбанд; у Гватрена, конечно, тоже ничего не было. Поднять эту плиту не могли бы не только двое, но даже и четверо самых сильных эльдар; даже, наверное, все братья Карантира вместе. Карантир был почти уверен, что и Майтимо, и Макалаурэ погибли и никто не станет пытаться хотя бы найти его тело. — Прости меня, — сказал он Гватрену. — Я люблю тебя, дорогая, — ответил Гватрен — настоящий Гватрен. — Я так счастлив был быть с тобой все эти недели. Видеть, как ты спишь, как улыбаешься. Трогать твои волосы. Ведь я тебя почти не видел раньше. Хоть насмотрелся на тебя. Карантир прижался к нему. Он подумал, что хотя это и будет мучительно, наверное, они вскоре задохнутся здесь. Так лучше, чем медленная смерть от голода и жажды. И вдруг он услышал сверху странный стук. Такой знакомый… Он задрожал всем телом и вцепился в руку Гватрена. — Что это? — вымолвил он. — Карнистир! — услышал он голос, приглушённый толщей камня. Внезапно он осознал, что камень ведь не такой уж толстый — он просто невероятно тяжёлый, а ведь в толщину эта дверная створка, может, лишь чуть больше пяди. — Карнистир!.. Пожалуйста! Карнистир! Он вскочил, упёрся в камень над ними и закричал, хрипло, отчаянно: — Мама! Мама! Это ты! Мама, ты тут! Мама! Мама, это я! — Карнистир, отойди! Стук усилился; Карантир отошёл и прикрыл собой Гватрена. Раздался треск, в каменной щели появился луч мутного света. — Ох, наконец! — услышал он снова дрожащий голос Нерданэль. — Я было подумала, что это диорит и мне с ходу не разбить его. А это просто какой-то сланец… — Мама, ты как?.. — Карантир просто не знал, что сказать. — Ты же знаешь, Карнистир, у меня всегда на поясе инструменты, я его не снимаю, — крикнула она. Стук продолжился, появилось ещё одно отверстие, потом ещё одно. — Может быть, я попробую отсюда? — сказал Карантир. — Нет, опасно, оно может упасть тебе на голову! Отойди! Надеюсь, этого достаточно. Кусок камня рухнул внутрь. Карантир увидел, что Нерданэль всё-таки не только вырубила этот кусок из плиты, но и попутно в ярости разбила лицо и корону Мелькора на барельефе. Карантир изо всех сил вдавил ногти в ладони. — Мама, сначала Гватрен. Я понимаю, что ты это сделала ради меня, но помоги ему. Он мой муж, я не пойду никуда без него. И он слепой, он сам не выберется. Карантир подвёл Гватрена к камню, поставил на него, попросил его поднять руку. Нерданэль помогла выбраться сначала ему, потом Карантиру. Она обняла его, прижала к себе изо всех сил и сказала то, что Карантир никогда не надеялся услышать: — Доченька… — и, не выпуская остолбеневшего Карантира из объятий, протянула руку к Гватрену, погладила его по лицу, сказав: — Сынок… Пойдёмте отсюда скорее! Они тащили за собой Гватрена, не разбирая дороги, земля дрожала у них под ногами; потом оглушающая воздушная волна прокатилась у них над головой, и все трое упали. В этот момент Мелькор исчез из этого мира. Они сели, задыхаясь, и Карантир снова спросил — спросила: — Мама, как ты здесь оказалась? — Первой его мыслью было, что Нерданэль, как и Анайрэ, добровольно ушла из этого мира и снова возродилась — но откуда у неё этот, такой привычный, пояс с инструментами? — Мне же рассказали, как Анайрэ отправилась сюда, в Средиземье, — сказала Нерданэль. — Что я, хуже? Когда Финдарато сел на корабль, я пробралась туда. К счастью, ему не пришло в голову проверить то самое потайное отделение. Я… — она всё-таки всхлипнула, — я не знала, что делать. Не знаю. Могла бы — на куски разорвалась бы. Я себе сказала, что я тебе нужнее, крошка Морьо. Подумала, что даже если произошло самое худшее, перед тобой я виновата больше всех, потому что всю жизнь я больше всех тебе была нужна… Морьо любила Нерданэль. Она простила её в этот момент за всё, что тяжестью легло на её душу в её отношениях с матерью. Но только потом, когда у неё появились собственные дети, она представила себе, что чувствовала Нерданэль, когда не остановила спешившего у неё на глазах к собственной гибели старшего сына. *** Маглор стоял на том самом месте, где он впервые вступил на землю Средиземья. В руке он сжимал Сильмарилл, но в этом не было никакого смысла: он думал, что утратил навеки теперь не только Маэдроса и Карантира, но и их любовь. По-прежнему прижимая пылающий камень к груди, он отдал себя океану. Впереди всё было удивительно ясно и светло, волны были прозрачны; Маглор видел дно далеко впереди — не ожидал он такого от холодных северных вод. Камень сиял у него в руках; Маглор видел кости собственных пальцев, он чувствовал жар в глазах — наверное, он плакал. В свете Камня он увидел вдали дно, и в углублении этого дна были почерневшие остовы затопленных Феанором кораблей. Обожжённые деревянные лебединые шеи и головы выглядывали из песка, словно чудовищные живые твари; некоторые ещё сверкали берилловыми зелёно-желтыми глазами. И среди чёрных рёбер досок промелькнуло нечто белое; дно приближалось, и Маглор видел всё лучше: там были белые рёбра, и позвоночник — скелет, и череп, и обрывки тканей, и пояс, в котором… ...в котором… ...светились три Камня. Такие же, как тот, что был зажат в его руке. Он разжал пальцы. Вокруг него всё потемнело, но ему показалось, что камни трескаются, растворяются, что вода вокруг них начинает светиться. *** Осколок короны, который отбросил Маэдрос, покатился к самому краю пропасти. Никто не услышал тихого звона, никто не заметил, как камень треснул, закрутился вихрем света, поднялся в воздух и исчез. Никто не видел, как сливаются в одно осколки Сильмариллов, как из них вырастает деревом скелет, и свет плотью окружает его. Наконец, Феанор смог вернуться. Эарендил спал; Эльвинг сидела на скамеечке и смотрела за борт. Под их летучим кораблём проплывали льдины, просвеченные розовым сиянием заката; отблески Сильмарилла на борту корабля проходили по льду, словно ножом разрезая его. Вдруг она почувствовала чьё-то присутствие, обернулась: на корме стоял юноша, черноволосый, невысокий, с красивым и каким-то очень живым, изменчивым лицом. Ей подумалось, что, наверное, с ним должно быть очень весело и интересно. — Вы же Феанор, — сказала она. Почему-то Эльвинг совсем не удивилась: она подумала, что так и должно быть. — Да. Эльвинг, — спросил он, — тебе нужен этот камень? — Нет! — воскликнула она. — Конечно, нет. Простите, я должна была отдать его вашему сыну. Наверное. Но тогда я не могла. Это было бы неправильно. Ему от этого стало бы ещё хуже. — Да, — кивнул Феанор. — В ту минуту мой сын был во власти Моргота. Моргот бы просто заставил Келегорма отдать ему камень. Не знаю, смог ли бы он это пережить. Эльвинг протянула руку и сняла камень с лебединой шеи корабля. — Возьмите, Фэанаро. Феанор взял камень и сжал его в ладонях; весь небосвод кругом окатил золотисто-белый свет, и сам Феанор на мгновение стал огненным силуэтом. Он раскрыл руки; камень остался, но стал другим: он был меньше, очертания его стали мягче, свет остался таким же ярким, но теперь он был удивительно нежным, синевато-хрустальным, ласковым. Феанор протянул камень обратно Эльвинг. — Возьми это, Эльвинг. Пусть освещает путь тебе и Эарендилу. Это больше не Сильмарилл и теперь он уже ни для кого не опасен. Феанор протянул руку; казалось, в воздухе возникло зеркало, и в нём появилось его отражение — вторая фигура, точно такая же, как он, только волосы были другими, длинными, мягкими, огненными. — Я теперь понимаю, — сказала ему она. — Пока камни кто-то держал у себя, ты не мог вернуться. Они ВСЕ должны были отказаться от них. — Конечно, — ответил он. — А где же твой третий глаз? — спросила она. — Я так привыкла к тому, как ты смотришь на меня с земли. — Он больше мне не нужен, — ответил он. — Теперь мы вместе и можем оставаться вместе где угодно. Пусть то, что было моим третьим глазом, останется у Эарендила. — Мы правда можем быть где угодно? Феанор, а как же тот, кто стал тебе братом в этом мире? Я его тоже люблю. — Конечно, — ответил он. — Но сначала… Майтимо до сих пор не мог понять, как они с Фингоном до сих пор живы; вокруг них катились огромные камни, клубился пар; Фингон давно уже потерял сознание. Ему в голову всё-таки попал осколок, слегка погнувший решётку у него на голове, но благодаря ей он серьёзно не пострадал. Майтимо не отпускал его, отчаянно прижимая к себе. Он не надеялся, что их найдут. Он не знал, показалось ли ему то, что он увидел, приснилось ли; иногда он забывал об этом, и ему казалось, что этого никогда не было; иногда это вновь всплывало в его памяти, будто это было сегодня. — Нельо, — услышал он. Он осторожно поднял голову — он был уверен, что это бред, галлюцинация. Но нет, перед ним действительно стоял его отец. Стоял чуть выше, на скальной ступеньке и улыбался ему так радостно, как никогда. — Нельо, дай мне руку. Дай. — Что ты боишься, Нельяфинвэ? — услышал он другой голос, знакомый, насмешливый. Майрон сидел на скале чуть выше, как всегда аккуратный и красивый в своих искрящихся чёрных одеждах; и теперь только Майтимо увидел, как они похожи — а ведь он должен был увидеть это ещё там, в подвале, когда Майрон показывал ему образ его отца. — Давай руку, Нельо, — строго сказал отец. Майтимо не посмел ослушаться; он отчаянно прижал к себе искалеченной рукой Фингона; он так боялся, что даже ухватил его зубами за ворот — и протянул левую руку Феанору. — Нет, Нельо, левую руку не подают. Правую. — Папа, — сказал Майтимо, — у меня там нет ладони, ты не сможешь ухватиться. Я не могу. — Можешь, — сказал Феанор. — Дай мне руку. Майтимо отчаянно вцепился в Фингона пальцами и протянул обрубленную руку отцу — и почувствовал его горячие, невыносимо горячие пальцы; он увидел горящую ладонь Феанора, он вцепился ему в руку своими пальцами, и отец поднял его наверх. Он не мог понять, как это случилось: ведь он поднялся не к тому месту, где стоял Феанор — он оказался далеко наверху, там где пропасть уже кончалась, она осталась далеко позади; он и Фингон лежали среди высокой травы, под её серо-зелёными зонтиками среди толстых стеблей, а на месте крепости Мелькора поднимался чёрный пар и тяжёлая пыль. Светящееся лицо отца склонилось над ним, и он сказал: — Прости меня, Нельо. Но ты ведь и сам всегда знал, что я не такой, как все эльфы. — Нет, нет, — ответил Майтимо. — Нет, папа, я ничего не знал. Не уходи, пожалуйста. — Мне и моему брату… сестре… нам нужно отлучиться, Нельяфинвэ, — сказал Майрон. — Довольно далеко и довольно надолго. — Твоему брату? — спросил Майтимо. — Фингон тебе всё расскажет, — рассмеялся Майрон. — Он такой милый, твой Фингон. И, пожалуй, самый разумный из нолдорских королей. Если бы не мой бывший Владыка, мы с ним могли бы справедливо поделить Средиземье. — До свидания, Нельо, — сказал Феанор. — И пусть Фингон не волнуется за своего отца. Я найду и верну его, чего бы мне это ни стоило. Огненная пелена разостлалась у него перед глазами; очнувшись, он увидел встревоженное, с покрасневшими глазами, лицо Тургона — и снова потерял сознание. *** Под её ногами было разрубленное хрупкое тело подростка-Мелькора — и одновременно это было гигантское облако космической пыли, в котором тускло мерцал коричневым тлением остаток его сознания. Облако холода окружало их, и она стояла на коленях в пустоте. На её вытянутой руке, прикрытый другой рукою, был маленький, как мышь, тёплый комочек: Финголфин. Ему, порождению того мира, который она покинула, нельзя было находиться здесь: он был ни живым, ни мёртвым, навеки застынув в безвременьи. Раньше её любовь создавала звёзды — превращая грозные дальние светила в ласковые, безобидные огоньки на светлом небесном своде, который раскинула она. Теперь вся её любовь сосредоточилась на этом крошечном существе. Она подтянулась к нему; вот Финголфин стал размером с кошку, вот она рядом, такая же, как он. Она обняла его, жалея и одновременно в глубине души немного радуясь: как невыносимо было бы вечно быть здесь, думая о том, как он там, не приходится ли ему снова мучиться, переживая несчастья своих детей или сражаясь с ещё одним обезумевшим айну. — Элберет! — услышала она вдруг, и её взор окатила волна света. Перед ней стоял светящийся силуэт; он двоился, и снова сливался в одно; она помнила, так часто было в дни до начала Мира. — Рамандор? — назвала она Макара его старым прозвищем. — Да, Рамандор и Равенни. — Или Магрон и Магринта, если хочешь. Теперь их снова было двое. — Спасибо, что спасла моего брата, — сказал тот, кого в Арде называли Феанором. — Верни его обратно, пожалуйста, — попросил тот, кого называли Майроном. — Возвращайся, прошу тебя, — сказал тот, кто был Феанором. — Мой брат готов был отдать жизнь за то, чтобы ты не уходила. — Он протянул светящуюся руку и в глубинах Пустоты она вновь увидела маленький мир, из которого ушла вместе с Мелькором. — Мы проследим за тем, чтобы Мелькор не вернулся вслед за тобой. Он останется здесь. — До свидания, Ноломэ! — сказал тот, кто был Майроном. — Будь счастлив, брат, прошу тебя! — сказал тот, кто был Феанором. Занавес огня окатил её, и за ним исчезло из виду то, что осталось от Мелькора, а она опять устремилась к своему любимому миру. Вместе с тем, кого там полюбила. *** Майтимо очнулся в постели — свежее бельё, пахнущее медом и липой, мягкая подушка, тёплое одеяло; он почувствовал, что весь дрожит. Маглор смущённо улыбнулся ему и погладил по руке; Карантир, такой же высокомерный и величественный как раньше, в красном кафтане и хрустящей белой рубашке, поправил одеяло, покачал головой и накинул ему на ноги ещё одно покрывало. — Этого мало, надо принести грелку! — раздался раздражённый женский голос. Сначала Майтимо не мог понять, кто это, потом осознал: ведь это же Луиннэтти, — то есть её тело, — а раздаёт указания, как всегда, Куруфин. — Тебе надо поесть, — ласково сказал Амрод — так же, как он говорил Келегорму, когда ухаживал за ним. И Келегорм тоже был тут: он сидел в ногах кровати, сжавшись, словно стараясь укрыться от всех и не сводил с него глаз. Он так любил их всех, что чуть не расплакался; и они все тоже с любовью смотрели на него. «Хорошо, что Кано вернулся», — подумал он, глядя на Маглора. Вернулся?.. Откуда? Воспоминания горой обрушились на него; он не мог поверить тому, что видит, не мог поверить, что то, что произошло с ним, было на самом деле — и он испугался, до смерти испугался: неужели всё это там, в пропасти, было сном? Неужели Фингон?.. — Я тут, — Фингон пожал его левую руку, и наконец, Майтимо почувствовал: Фингон сидит рядом с ним, он всё время здесь, и это тёплое у его левого плеча — это его бедро и бок. Майтимо оглянулся: все смотрели немножко неодобрительно. Да, наверно, они хотели, чтобы тут были только они, его братья, но прогнать Фингона они всё-таки не смогли. — Спасибо, — сказал он, — сейчас, подождите немного, я поем. И мне вправду холодно. Может, грелка и не помешает. Фингон наклонился, заглянул ему в глаза, и Майтимо, наконец, снова увидел его исхудавшее, потемневшее, но всё такое же прекрасное лицо. — Майтимо, а у меня кое-что для тебя есть, — улыбнулся Фингон. — Келебримбор нашёл это на развалинах Ангбанда. Он раскрыл ладони, и Маэдрос с ужасом увидел в них выброшенный им обломок короны Мелькора. — Нет! — с ужасом прохрипел Майтимо. — Нет… нет… я не могу… так нельзя… не надо… — Он хотел было сказать «выброси», но знал, что это не поможет. Дыхание застыло у него в горле. — Ты с ума сошёл, Финьо! — воскликнул Маглор. — Что ты делаешь! Ты его убьёшь! Майтимо, не бойся, пожалуйста, он просто шутит, как всегда. Там уже ничего нет. Фингон в подтверждение его слов повернул корону: на месте, где пылал камень, была лишь пустая, оплавленная дыра. — Да и то, что там было, не было тем, что утратил наш отец. Не было Сильмариллом, — подтвердил Карантир. — Если хочешь, мы сейчас тебе всё расскажем.