Мы будем жить вечно

      На неделю Богдан выпал из жизни. Он лежал на кровати и смотрел в потолок, отпечатав узор из трещин и паутины на подкорке. Он не ел, не говорил, толком не спал, только вяло отметил, что первую ночь Кирилл провалялся битой кучей у двери — сначала без сознания, потом не решаясь подползти к кровати через всю комнату. С рассветом пацан выскользнул в коридор, и не было его в комнате сутки, потом вернулся, весь какой-то всклокоченный и расхристанный, в порванной одежде, со свежими синяками по телу. Хе-хе, дружок, новичкам дали время прижиться, а теперь приобщают к жизни в крысятнике. К тому же Кир отощал ещё сильнее, и если раньше, возможно, мог дать сдачи, то теперь не хватало сил даже удрать; есть местную бурду он не желал, а, может, не мог — вечно ходил бледный, аж с прозеленью, видать, после каждого похода в столовую рвал в туалете. После этого сосед из комнаты выходил только на уроки. Каждый раз вздрагивал, если Богдан шевелился в своём углу, но, видимо, колотили его скопом, раз он предпочёл его кулаки остальным.       Потом о Богдане всё же вспомнили — в комнату пришли куратор группы, Вера Павловна, и психолог. Через первую тётку в детском доме проходили все новички, так что она ещё лет двадцать назад перестала заморачиваться и жалеть брошенок, за что лично Богдан был готов сказать ей спасибо и повернуться дальше к стенке. Зато вторая в подобном месте явно работала всего пару месяцев и, судя по энтузиазму в глазах, была лучшей на курсе и добровольно сунулась в такое богатое на фриков место. Милая девочка в розовых очках, решившая, что спасает мир.       …— Конечно, я должна общаться с каждым наедине, но у вас особый случай, ведь так? — психолог просто брызжет любовью и пониманием, от её трудового энтузиазма, как от ириски, склеивает зубы.       Богдан уже готов зарыться носом в ворот худи и глухо кивать на всё, вслушиваясь только в интонацию. Егор, любитель одинаковой одежды, выныривает из собственного ворота точно такой же худи, почти облизывается в предвкушении проделки и счастливо кивает:       — Конечно, мадам, мы с Егором неразлучны, нас нельзя по отдельности. А вас как зовут?       Богдан давится воздухом. «Идиот», — одними губами. Егор только зубоскалит и незаметно играет бровями.       Дурашливая игра в подмену, которую не раскусила даже психолог…       Богдан выдержал целый час нудного долбежа о том, что жизнь продолжается, что нужно идти дальше и смерть близких ещё не бла-бла-бла. Потом молча натянул тёплую чёрную кенгуруху, эта была без дубля — Егор ненавидел такой цвет, потому если Богдан действительно собирался быть узнаваемым, он натягивал чёрное — и вышел в коридор.       До вечера Богдан проваландался по коридорам, побродил по подворью, порассматривал бликующий неоном издалека город. Опять завернул за котельную к знакомым расползшимся плитам, но выбраться не успел — с той стороны в щель протиснулась изящная ножка с задравшейся до литого бёдрышка юбкой.       — Ой, — сказала, краснея, хозяйка юбки и ножки. Хорошенькая. Даже непривычно. Нет, не все родители отказывались от детей из-за внешних патологий, но Богдан успел насмотреться на даунов или на девчонку с заячьей губой, да и вообще это место не красило — лица серые, помятые, не все даже в курсе, что умываться и чистить зубы — это норма, а не «потому что так старшие велят, поэтому устроим им бойкот». И девчонки тут часто мало чем отличаются от парней — такие же стриженые и некрашеные; первое, чтобы не нахватать паразитов, второе — потому что денег свободных и так в обрез, если они есть. Эта же была длинноволосой и крашеной. Причём, обесцвеченные волосы не выглядели перепаленной проволокой, значит в салоне химичили. Мордашка чистая, зубы белые, одежда не линялая, в ушах серёжки. И реснички подведены. Может, не детдомовская?       — Лучше бы ты туда не ходил, — она проследила за его взглядом, увидела недостройку.       — Это почему?       — Ты у нас новенький, да? — даже как-то с жалостью спросила девушка.       — Тоже будешь рассказывать, что дом на старом кладбище стоит и там призраки по ночам шастают? — усмехнулся, вспомнив самую первую услышанную в приюте страшилку. Ужастик — не ужастик, но ребятня правда туда не совалась.       — Ну, просто Алик не любит, когда туда кто-то ходит, особенно вечером. Ребята там часто себе что-нибудь калечат, уже не раз их наши притаскивали на спинах.       — Алик?       — Он у нас что-то вроде старшего. Ты наверняка его встречал, он со всеми новенькими знакомится.       — Волосы светлые и в спортивном костюме?       — Да.       — Не думаю, что интересуюсь мнением психа, которому нравится избивать на публику.       Девушка покачала головой.       — Иногда перегибает палку, но вообще-то, он вменяемый, просто любит эффектные выходы. И в постройку всё-таки не ходи.       Навязчивая опека раздражала куда сильнее, чем гундёж психологички.       — Куда хочу, туда и иду.       Но незнакомка удивительно ловко подбила ногой его собственную, уже шагнувшую в лаз, выбивая. На угрюмую гримасу только обезоруживающе улыбнулась.       — Не нужно. Здание старое, камень под ногами разваливается, вдруг упадёшь, шею свернёшь, тем более по темноте.       — А ты чего так печёшься о моей шее?       — Ну, считай, я его зам, меня ваша безопасность тоже не обходит.       — Подружка?       — Можно сказать и так, — она протянула руку, и он взялся за неё, забыв, что девчонка раздражает заботой и вообще слишком она непривычная для подобного заведения.       Они дошли до самого входа в детский дом, прежде чем он сообразил спросить её имя.       — Дина, — она улыбнулась и проскользнула в холл, оставив на память о себе, нереальный в таком месте, мягкий запах цветочных духов.              В комнату Богдан возвращался в приподнятом настроении. Хватило его ровно до родной двери, из которой выскочил бледный Кирилл, увидел Богдана и совсем спал с лица.       — Это не я, — только и успел предупредить он, когда тот вломился в их спальню.       Вещи валялись везде — по полу, по кровати, на дверной ручке, какая-то майка зацепилась даже за крюк от плафона. Сверху всё было эстетично припорошено пером, спасибо хоть подушку не порвали, а просто стянули наволочку — набивка сама наполовину вывалилась из нутра и рассыпалась снежным покрывалом. Вещи Кирилла точно так же раскидали по комнате, выпотрошив рюкзак, он брезгливо запустил туда руку и скривился.       — Ты же целыми днями в комнате торчишь, какого лешего тут произошло? — накинулся Богдан.       — Ты тоже с кроватью сросся, — огрызнулся сосед. — Вышел же. Вот и я вышел. Твари, мой телефон спёрли.       Богдан проверил в тумбочке — его и брата тоже пропали. Выносить их из комнаты не приветствовалось, зазвонят ещё, от урока отвлекут или от кружка какого. Хотя, кто в этот затхлый клоповник вообще может звонить? Киру не было ни звонка, Богдан телефон заводил только ради брата, а вот Егорова цацка трещала не переставая. Может, он потому и не свихнулся, что под боком день и ночь бзыкала эта проклятая штуковина, можно было читать смс от бывших одноклассников и думать, что они всё ещё там, у себя в квартирёнке, собираются завтра в лесопосадку на пикник или планируют, к кому завалятся на выходные, представить, что рядом брат, а на кухне готовит вернувшаяся мама и завтра Богдану не нужно будет прогуливать школу, чтобы найти, где подзаработать деньжат на внеплановую вылазку младшего балбеса.       Теперь в ящике было пусто.       — Приберись здесь, — бросил Богдан и вышел.       Не то, чтобы он был уверен, но если здесь есть «старший», то подобное не прошло мимо него, если вообще не было этим белобрысым и организовано. Когда в первую же ночь у них пропали деньги, Егор ходил жаловаться кураторше. Она его выслушала, покивала, но даже со стула не встала, так и продолжила заполнять какую-то журнальную муть. Наивный добрый мальчик, он долго ещё пыхтел, всё никак не мог поверить, что взрослым на его проблемы плевать — жив, здоров, остальное допишется в отчёте.       Алик, как и всё мужское население, квартировался на втором этаже — в угловой комнате, куда не долетал шум от туалетов и лестницы. Хотя шумели здесь так, что волосы дыбом встали. Может, Богдан и сдержался бы, вот только из-за двери лилась музыка, которой быть тут никак не могло. Аранжировку трека сделал Егор с приятелями, за день до того, как их увезли. Он долго бубнил, что дорожка сырая, закинул в телефон и гонял в наушниках, выискивал острые, режущие слух, такты. А Богдан молча стащил файл себе и поставил вызовом на брата.       — А теперь выйди, постучись и зайди как положено, — весело сказал главный, философски глядя на выбитую пинком дверь. Злой гость в проёме его не смутил ни капли, возможно, потому что сидело их тут с десяток человек и самому младшему на вид было не меньше пятнадцати — взрослые здоровые лбы. В большинстве своём парни, но в углу лапались трое и одно из них точно была женского роду, с большими такими…       — Верни телефоны, — стараясь сдерживать рычание попросил Богдан.       — И тебе добрый вечер, — блондин приветливо кивнул на пол перед собой под смешки окружения.       Богдан прошёл внутрь, но не склонился перед выскочкой — выбросил вперёд руку и выхватил уворованное. И тут же почувствовал все прелести заведённой за спину и вздёрнутой к лопаткам руки — кто-то из свиты повалил его на колени, выхватил злополучный телефон и передал назад зевающему Алику — его эта возня ни капли не задела.       — Тише, тише, — лениво бросил светловолосый, — парень просто новенький, ему простительно.       Окружение недовольно заворочалось. Не сказать, чтобы ребята стояли по углам в виде статуй — кто-то резался в карты, троица на диванчике почти избавила девчонку от одежды под довольное хмыканье самого Алика, ещё пара, тоже девушки, сидели недалеко от двери и что-то рисовали на ватмане, увлечённо орудуя кисточками, хорошо, дверь в другую сторону открывалась — никого не прихлопнуло. Кровать в комнате была одна, Алик точно был приписан тут в гордом одиночестве, и всё же компания собралась явно привычная.       — Я за телефонами.       — О, не волнуйся, — тепло улыбнулся хозяин комнаты, ковыряясь в одном из них, новеньком, дорогом. Этот принадлежал Киру и на него как раз Богдану было плевать с высокой колокольни. — Я просто хотел узнать о новичках, а телефоны сейчас как личные дневники — столько барахла напихано, — он нахмурился, ковыряя плейлист, включил наугад и комнату заполнила обволакивающая тягучая музыка, приятная, но непривычная. — Хрень какая.       — Григорианские напевы, — осклабился Богдан. Ноги у него затекли, но сзади стоял кто-то и, пускай больше не выламывал руку, но и не давал подняться, давя на плечи.       У Кирилла подобным весь телефон был забит, он иногда, забываясь, даже подмурлыкивал в наушники тихим приятным голосом. Не глядя на зарубежную музыку, слова пацан знал — произносил чистый текст, а не звуконаследовал, как большинство.       — Тем более хрень. — Алик закинул телефон в тумбочку, достал из-за пазухи третий, обычный кнопочный — Богдану звонили только классная руководительница и Егор, а песни можно было накидать и в простую, не сенсорную коробку.       — Твой? — безошибочно определил собеседник.       Богдан протянул руку, но парень ловко отвернул кисть, заваливаясь назад — на сидящего к ним спиной человека. Не глядя на то, что был спиной к говорящим, тот не вздрогнул и вообще прогнулся под упавшим телом, словно смягчая, как будто для того там и торчал. Богдан видел его — сбитый молчаливый крепыш, ходил всегда с Аликом и обычно бил как раз он. Сейчас парень ладил к стенке постер из какого-то сериала — такими здесь были обклеены все стены и даже часть потолка, по отдельности безтематическая каша выедала мозг, но если не всматриваться в десятки портретных лиц, комната казалась как будто обклеенной обоями — жилая и тёплая, не безликая детдомовская.       — Ты вроде уже проверил начинку, наши вкусы тебе не подошли, возвращай.       — А ты заслужил? — вопрос в лоб. Богдан даже опешил от такой неприкрытой наглости. — Ворвался сюда, дверь выбил. Можно её, конечно, и не вставлять, но отчитываться перед завхозом не хочется, даже если Вера Павловна не полезет.       — Ты телефоны украл!       — Во-первых, не я, во-вторых, докажи, — Алик тыкнул в грудь ногой, и Богдан под глумливый смешок окружающих упал на спину. Гвалт в комнате стих, все, как по команде повернулись к упавшему, даже девчонка под парнем перестала стонать. И тогда Богдан прыгнул вверх, метя в Алика. Его конвоир вхолостую цапнул воздух за спиной. Богдан успел заскочить на кровать и съездить кулаком по вражеской скуле, аж костяшки заныли, прежде, чем сзади схватили за капюшон и рванули назад. Пережатое воротом горло полоснуло огнём. Алик ужом вывернулся из-под нападающего, головой двинул под челюсть уже стягиваемому с него парню и сверзился следом вниз, свалился на незваного гостя сверху. Резкий окрик, когда его стая набросилась на обидчика, чтобы хозяина не пришибли вместе с жертвой.       — Богдан, так? — Алик сдул чёлку, удобнее усаживаясь на поверженном. Тот дёрнулся, но на него грубо наступил один из ребят, чтоб не ерепенился.       Алик всё ещё улыбался, но улыбка напоминала ту, с которой лупил мальчишку неделю назад. Светловолосый, светлоглазый, с ямочками на щеках… ему бы крылья серафима за спину, но от его прищура продрал мороз по шкуре. — У тебя брат вроде бы несколько дней назад разбился. Так вот, в себя ты, кажется, уже пришёл, раз громишь комнату и скалишься на меня. Телефон назад не получишь — не заслужил. Я вас у себя ещё после нашей первой встречи ждал, мы бы поговорили, решили, чем можем быть полезными друг другу, и всё было бы в шоколаде. Но тут ты распустил кулаки.       Алик осторожно тронул стёс на лице. Удар у Богдана был душевный, но неделя голодовки лишила сил и сноровки, раньше его пятеро завалить не могли. Хотя раньше драки были обычными уличными, не было там авторитета, науськавшего всю толпу на одного-единственного противника, ну или на противника с братом — они часто дрались парой, даже в куче-мале.        — Значит, кулаками махать умеешь, — задумчиво заметил Алик.       Богдан кивнул и снова попытался напасть. Его эта показная скука бесила, да и сама театральность постановки. Оставалось только догадываться, как Алик вообще уломал всю эту свору косить под своих цепных собачек. В этот раз его скрутили и таки отпинали. Алик сидел на своей кровати и без интереса ковырял злополучный телефон.       — Фигово. В грубой силе не нуждаюсь, у меня рабочих рук не хватает, — так деловито сообщил он, будто торгаш на базаре.       — Такое ощущение, что ты работорговец, — сплюнул Богдан.       — Ну почему же, — даже обиделся белобрысый, — всё чисто добровольно, я же не обираю, просто забираю часть заработанного, остальное остаётся ребятам.       — А с чего они вообще тебя кормить должны?       — Потому что я их защищаю.       — От своих громил?       — От посторонних. Иногда от них же самих, — он не хвастался — просто рассказывал. Всё с той же скукой, но, кажется, не врал. — Если какие придурки подерутся, даже воспитатели в первую очередь идут ко мне, потому что им всё равно не подчиняются.       — Тоже мне авторитет, — Богдан провёл по лицу, под ладонью мерзко задёргало разбитую бровь.       — Просто меня слушают.       — Выйди без своей свиты, посмотрим.       — Что-то ты всё ещё слишком языкастый, народ, фас, только по лицу не бейте…       …— Не люблю домашних, — наконец сказал он, когда Богдан, скрутившись, валялся на полу и в ушах шумело от побоев и злости, — каждый раз вам приходится объяснять с чистого листа, учить вежливости и вообще пользы с вас ни на грош, одни проблемы. То ли дело беспризорники, эти сразу знают, что с главным нужно дружить, ну или гавкнуть, получить по зубам и всё равно дружить. А ты из-за телефона быкуешь. Пфе.       — Мать может найтись, мне могут позвонить!       — Да, и за это я домашних тоже не люблю, — тем не менее, Алик вскрыл пластиковую коробку, достал симку и сощёлкнул Богдану.       — А сам телефон?       — Извиняй, у меня недавно поломался, мне новый нужен. И у Игната тоже ловит через раз, — он опять приторно улыбнулся. — И вообще, шумный ты, надоел. Считаю до трёх и если ты всё ещё будешь здесь…       Эта чёртова любовь к счёту. Там, в постройке, оглушённый и сбитый с толку, он не разглядел толком лица, зато отлично запомнил тот проклятый убийственный отсчёт.       — Раз…       Ребята в комнате зашумели, ожили, принялись стучать ногами и руками. Настоящая свора подзаборных псов, шумная и гавкучая. Такие только компанией сильны, по отдельности им хватает обычного пинка. И все же кучей могут разорвать…       Богдана повело, он за кого-то ухватился, поднялся рывком. Его весело оттолкнули в сторону двери.       — Два!       Кто-то ринулся следом, занося для удара схваченные под руку книгу-тапок-подушку. Он увернулся от большинства снарядов, выбил дверь уже в другую сторону и вывалился наружу. К знакомым литым ножкам в коротенькой юбке.