Мы будем жить вечно

      — Ой, — уже привычно покраснела Дина, одёргивая ткань по бёдрам. — А ты чего здесь с дверью бодаешься?       — О, так вы уже знакомы, — Алик вышел следом, от его присутствия Богдана резко затошнило. — Мышь, ты же в курсе, что я ревнивый?       — Мы просто нечаянно столкнулись у лаза, — Богдан хотел защитить, но, кажется, только окончательно потопил — Дина скривилась и зажмурилась.       Он бы хотел вцепиться в эту щегольскую самоуверенную рожу, вдавить в глазницы пальцы и выколупать глаза, чтоб они не смотрели с таким любопытством — тот или не тот попался в недостройке, он бы так и сделал, тем более Алик вышел в коридор один. Даже кулаки уже сжал, напружинился.       — Евсеев, вот ты где! Что за бардак у вас в комнате? Почему Елагин сам убирается?       Богдан дёрнулся. По коридору к ним шла Вера Павловна, следом, мрачный и серый, волокся Кирилл, исподлобья зыркая то на кураторшу, то на Богдана. В руке у него был веник.       — Он ко мне за совком приходил, Вера Павловна, — сладко улыбнулся Алик. Тётка увидела его светловолосую макушку, сбилась с шага, растеклась в ответной улыбке.       — Аля, зайка, ты уже подружился с ребятами?       — Конечно, Вера Павловна, — от патоки в голосе белобрысого у Богдана слипся желудок.       — «Аля», значит? — тихо шепнул он парню, тот, не убирая улыбки, закинул, как давнему приятелю, ладонь на плечо, из которого минут двадцать назад чуть не выкрутили руку, нажал пальцами, в глазах потемнело от боли.       — Ещё раз так меня назовёшь — ты покойник, — так же тихо предупредил Алик. И уже для собравшихся произнёс: — Мышка, вынеси совок. Завтра наведаюсь к ним, объясню, что у нас не свинячат.       — Ну, думаю, я могу оставить ребят на тебя, — Вера Павловна потрепала Алика по волосам — он так и не убрал улыбки — и ушла.       — Не сомневайтесь, — он перекинул утварь Богдану и всё сверлил взглядом спину, пока тот волок Кирилла к своей комнате.       …В спальне недомерку опять влетело.       — Хватит мной кидаться, — гавкнул пацан уже с кровати, куда Богдан, не рассчитав, отшвырнул тощего засранца. — Я не виноват, что эта тётка заглянула к нам и увидела срач!       — А на кой ляд ты с ней выперся из комнаты?       — Потому что ты в том конце коридора шумел, как будто конец света наступил! Вы там стены ломали, что ли?       — Почти. — Богдан вдавил Кира в кровать, тот болезненно сморщился, откатился с подушки. На наволочке осталась кровавая клякса. — Откуда это? — Грубо вернул вертящееся тело назад, запустил пальцы в волосы на затылке — на ладони тоже остался слабый кровавый развод.       — Придурок, из-за тебя ссадил опять, — Кирилл выбарахтался из хватки, прижал к голове полотенце.       — Где головой двинулся?       — В недостройке, — буркнул тихо, не решаясь поднимать эту тему. — Тебе позвонил, когда нас накрыли, и почти сразу по голове камнем шарахнуло.       …Из-за этого недоумка Богдан прибежал в тот проклятый дом. Кирилл с Егором разделились почти сразу, этот проныра так и не попался на глаза преследователям, а вот Егора попалили почти сразу, хоть и не догнали. Он столкнулся с близнецом на четвёртом этаже и они успели спуститься ещё на один, прежде чем погоня бросила догонять добычу. Им просто устроили ловушку — на нижних этажах подожгли деревянную стружку, засыпавшую пол и ступеньки…       — Мало шарахнуло.       Кирилл захрипел, задёргался, как червяк на крючке — Богдан сдавил его шею, с садистским наслаждением чувствуя, как бешено дёргается под пальцами горло.       — Мне… мне жаль… твоего брата…       — А уж как мне жаль. — Он сжал ещё сильнее. — Зачем тебе вообще их общак понадобился? Решил свалить с шиком, гадёныш?       — Откуда ты?..       Богдан осклабился.       — От Егора. Он мне всё рассказывал… Даже то, как поцеловал тебя.       Сине-зелёные глаза расширись.       — Это была шутка.       — Не-а. Егор тебя завалить хотел, — Богдан с нажимом провёл пальцем по короткой нижней губе. Кирилл зажмурился. — Я ему, конечно, двинул бы — красивая внешность не отменяет того, что в штанах у тебя член. С другой стороны, ты вроде сам не был против.       Кир забился в хватке, заскрёб ногтями душащую его руку. Освободился, упал на кровать.       — Был! — прокашлял он. — Я не педик!       — Но куда удобнее дать ему себя поцеловать и привязать к себе, чтобы защищал и помогал, ведь так?       — Нет!       Богдан впечатал кулак в стену за тёмно-русой головой. От костяшек посыпалась старая сухая побелка. Кирилл сглотнул.       — Да, — признался тихо.       — А если я буду тебя защищать, дашь?       — Нет!!!       Богдан хмыкнул, отошёл от трясущегося хиляка и принялся сметать с пола перо.              Алик действительно пришёл на следующий день, но Богдан, взвинченный ещё вчерашним, вытолкал его взашей, не желая расшаркиваться перед зарвавшимся местным божком.       — Зря ты так, — тихо шепнула Дина, когда вечером они пересеклись в столовой. — Алик, конечно, любит театральность, но он правда заботится о ребятах. Лучше с ним не враждовать.       — Твой парень, кажется, очень ревнивый, — передразнил Алика Богдан и молча ушёл с подносом в дальний угол, к вонючему пестролистому кусту в кадке.       А на следующий день его вызвала к себе кураторша, указала на смутно знакомого мальца и порадовала: Богдан у него якобы украл телефон.       — Глупости, — он внимательнее присмотрелся к сопляку — лет тринадцать, волосы коротко стриженые, на лице мазки от зелёнки и недавней ветрянки. Его как раз Алик прессовал на публику. — Я его знать не знаю.       — Тут все друг друга знают, — сухо отрезала Светлана Семёновна, сменившая на недельном посту Веру Павловну. Если её напарница последние двадцать лет работала в детдоме, то эта грымза перевелась сюда из детской колонии и характер имела соответствующий — то ли в работе с малолетними уголовниками оскотинилась, то ли в силу природных убеждений была редкостной стервой. — И Алик утверждает, что ты как раз вчера про телефон что-то говорил.       — Это у меня его украли!       — Ага, а до этого деньги.       — И их тоже! Вот только вы даже пальцем не пошевелили, чтобы их найти.       — У нас не воруют, Евсеев. Уже пять лет как краж нет, а тут появляешься ты — и сразу деньги, телефон. Откуда я вообще знаю, были у тебя деньги или ты их придумал?       Он шагнул к сопляку.       — А ну, признавайся, это Алик тебя подговорил?       Тот вжал лобастую голову в плечи. Светлана Семёновна вскочила из-за стола, размахнулась и отвесила пощёчину Богдану.       — Ты вообще что несёшь? Алик?! Этот мальчик тут все семнадцать лет провёл. Лучший ученик, староста и первый в очереди на квартиру после совершеннолетия. Да дети в первую очередь к нему со своими проблемами идут, а не к нам! Алик тебя защищал, когда этого ребёнка ко мне привёл, сказал, что ты наверняка не хотел, что нечаянно получилось. Но мы-то с тобой понимаем, что такое случайно не получается.       — Я не крал!       — Я навела справки по твоему району — один привод в местное отделение полиции три года назад. Ты тогда на рынке коробку печенья украл.       — Мы с братом есть хотели. Я потом расплатился.       — Ну а теперь позвонить захотел.       — Некому звонить.       Но она не услышала.       — Где телефон?       Конечно, телефона у Богдана не было, а Светлана Семёновна не отличалась терпением Веры Павловны. Она позвала того самого негодяя Алика и тот с Игнатом отволокли брыкающегося Богдана в пристройку, холодную и сырую, где с позволения старшей ведьмы заперли на ночь.       На следующий день дверь его комнаты и часть его парты были расписаны ручкой. Вор, вор, вор — маленькая, большая, с завитушками, печатным и прописным. Завхоз наорал и заставил всё отдраивать. С партой помогла Дина, но дверь он драил после отбоя и до полуночи, потому в компании только сопящего Кирилла. И то пришлось его отпустить, как только понял, что от чистящего в ведре разъедает руки. Спать Богдан завалился, даже не раздеваясь — вторые сутки без сна организм просто с ума сходил. Накрывал его, спящего, уже Кир.       Утром он увидел довольную рожу Алика, рядом виновато шмыгал носом подставивший его шестёрка.       Следили за Богданом теперь всем табором. Компот оказался с солью, на каше он вовремя разглядел плевок и отставил, а на хлебе и хлорированной воде из-под крана долго не протянешь. На улицу его тоже не выпустили: у лаза ненавязчиво ошивался Игнат — чтобы зарабатывать в городе, нужно было заработать это право у Алика.       — Ты — упрямый осёл, — напрямую заявила Дина, вечером явившаяся в спальню. Сегодня на ней для разнообразия были обычные растянутые спортивки, а волосы убраны в тугую косу, но даже так она казалась красивее и ухоженнее всех здешних девчонок. Богдан успел узнать про новую знакомую — она действительно была подружкой местного авторитета. Она не была в его свите, не работала, не доносила, не попрошайничала. Кажется, единственной её обязанностью было быть самой-самой. «И тебе нравится такой напыщенный индюк?» — спросил как-то Богдан. «Ко мне не цепляются местные орки, я живу одна в комнате, у меня есть вкусная еда, красивая одежда и деньги на косметику, а мой парень — самый влиятельный здесь», — был ответ. «Здесь обычный клоповник». «Но мы в нём живём и спасения от этого нет». В общем, она была достаточно умная, чтобы оставаться рядом с Аликом уже года четыре и не надоесть, хотя, кажется, это он её выбрал и превратил в местную принцессу.       В спальню к Богдану она пришла после отбоя, чтоб никто не засёк — всё-таки, как бы она ни уверяла, что всё ей нравится, в окружении Дины были, кажется, только Алик и воспитатели с учителями.       — Руки покажите, — велела гостья. Полюбовалась на химические ожоги парней, покачала головой и вытащила из кармана крем. — Поумней и перестань закусываться с Аликом.       — Это он тебя сюда послал?       — Если он узнает, что я тут была, он меня убьёт.       Богдан вздрогнул, посмотрел на Дину — просто так сказала или в курсе о тёмных делишках своего дружка?..       С Аликом он не собирался дружить, не было ни причины, чтобы он терпел этого самодовольного наглого от безнаказанности хмыря. Но и дураком Богдан не был, он отлично понимал, что ничего не сделает этой самоуверенной крысе с того места, которое занимает в пищевой цепи детского дома. Взрослых тоже впутывать не собирался, никто не пошевелится, чтобы наказать «примерного хорошего старосту» за убийство какого-то беспризорника, следователь скорее на выжившего брата и навесит, он даже в ту постройку не сунулся.       Всё, что рассказывала про Алика Дина, он впитывал, как губка, и делал выводы. Алик один из лучших учеников — да тут не сильно-то и учатся, в детдоме ценности совсем другие, ребята видят мир из-за высокого бетонного забора, воспитатель может ударить, а вкусная еда часто заменяет деньги. Это не тот мир, где девочка мечтает вырасти и надеть белое платье — девчонки тут лет с двенадцати-тринадцати вовсю гудели с парнями, курили, пили и делали аборты. И на аборты их возили те самые взрослые, которые по идее должны были защищать от подобной грязи, возили в одну проверенную клинику, где такие же проверенные врачи, такие же взрослые и, по идее, ответственные, делали аборты. В этом мире не загадывали, на кого хотят выучиться, в этом мире не хвастались хорошими оценками.       И всё же, Алик был достаточно сообразительным, чтобы подмять под себя остальных, да ещё так виртуозно, чтобы воспитатели чуть на него не молились. У него было несколько особо приближённых ребят, которые умели махать кулаками или хорошо учились, или ещё чего полезного. В силу всё той же театральности всем им Алик навесил на левое ухо серёжку, простой гвоздик с красным камешком, эдакое «братство», небольшое, но сплочённое, в него нельзя было попасть просто подав заявку. Обычное позёрство, но серёжки эти дорогого стоили — дружки Алика автоматически причислялись к тому же пантеону божков, что и главный, и слушались их, как родную маму.       …Поэтому когда во время первого весеннего субботника за котельной на него с рёвом свалилась туша с красной каплей в ухе, он сначала смачно врезал в это самое ухо, а уже потом увидел, что это Игнат, лучший друг врага, и замахивался парень на вертящегося рядом Кирилла. Но этот мелкий прыщ увернулся и подставил подножку, отчего Аликов прихлебатель неэлегантно сверзился на Богдана.       — Драка, драка, драка, — тут же зашумело, загоготало со всех сторон, и детдомовские волчата, побросав жухлую листву, грабли и мусорные мешки, сбились в тесный кружок вокруг парней. Им было плевать, что драки запрещены, что скоро вернётся воспитательница и вообще ударили одного из неприкасаемых.       — Убью, — сказал Игнат и уже целенаправленно кинулся на Богдана. Тот принял на руки, извернулся гибкой кошкой и драчуны покатились по холодной земле с рыхлыми кляксами недорастаявшего снега, выбивая пыль с боков и живота. Кто-то больно саданул по спине ботинком, откидывая подальше от толпы обратно на соперника. Краем глаза он увидел Кирилла, который дёрнулся на выручку — его перехватила бледная Дина, махнула рукой в сторону основного корпуса, куда ушла воспитательница, и откуда теперь спешил Алик с приятелем. Они увидели, кто возится в топкой снежной грязи, и неожиданно остановились — не стали разгонять свалу, на бесцветном лице гада расцвела довольная ухмылка.       Ну и получи, фашист, гранату — Богдан злобно отмахнулся кулаком, под костяшками хрустнуло. Стая почуяла кровь и взвыла от восторга. Они ненавидели Богдана, он был новеньким, он был «вором», на него натравливал вожак. Они ненавидели второго, любимчика и заместителя главного — он не был одним из них, он был сильным, он был сытым. Они и себя ненавидели, и это место, и этот мир, и жили только здесь и сейчас, в этой драке и ненависти дерущихся.       Богдан всё ещё не пришёл в форму после недельной голодовки — противник давил весом. Игнат прижал к земле, пахнуло сырой листвой и подмёрзшей с ночи землёй. Один кулак влепил по почкам, второй бацнул под челюсть. Он успел только закрыться, чтобы напавший не разбил ответно кулаками лицо. В ушах стоял гул от стучащей в висках крови. Из толпы жалил насмешливый взгляд Алика.       — Как второго новенького зовут? — донёсся его вопрос к приятелю.       — Кирилл.       — Ну так пускай кто-то вместо Игната его ко мне притащит, мне за ним бегать, что ли? И этих угомоните.       Кирилл дёрнулся от подошедшего парня, отбил ногой грабли из рук Дины, те шарахнулись на спину лупящего Богдана пацана, как раз по хребту проехались. Недруг взвился, оглянулся и Богдан таки успел зачерпнуть в горсть земли и кинуть во вражеское лицо.       Толпа изошлась на пену — противник дёрнулся, Богдан добавил головой под челюсть, скинул с себя. Игнат слепо вцепился в его кенгуруху, потянул за собой. Богдан едва успел вскинуть руки и угрём выскользнуть из одежды, заодно расставаясь и с майкой. Теперь от ударов его защищали разве что штаны. Холод огладил открытый торс, остужая кипящее от побоев тело.       Десятки глаз следили с жадностью и странным нечеловеческим голодом, могли бы — сами порвали на лоскуты, но в их силах было только орать и улюлюкать, жрать льющийся из драчунов адреналин.       — Давай, Игнат, — крикнул кто-то с задних рядов.       — Давай!       — Давай.       — Давай… — волной прокатилось над площадкой.       А за Богдана только Дина кулачки сжимает и этот недомерок губу закусил. Забарахтался в руках Аликового спутника, взбрыкнул ногами и утонул в толпе, утаскиваемый на поклон к главному — и болеющих за Богдана стало вдвое меньше. Он свирепо глянул на Алика, тот стоял, сложив на груди руки, и выжидательно смотрел в ответ.       И в этот момент Игнат нащупал под рукой булыжник, сжал и вмазал отвлёкшемуся Богдану по голове. Висок взорвался болью, мир заволокло кровавой пеленой. Плохо соображая, что делает, он повернулся к неприятелю, вцепился тому в горло пальцами. Игнат попытался отбиться, но по оголённому телу кулаки скользили и он схватился за душащую руку.       — Даааа!.. — пьяно захлебнулась толпа.       — Разнимите их! — на задворках сознания кричала Дина.       А Алик только бровь выгнул, наслаждаясь представлением.       По уху и шее текло тёплое и маслянистое. Игнат, больше доверяя камню, размахнулся и ударил ещё раз. Только бы не хлопнуться в обморок перед Аликом, тогда Богдана порвут науськанные гадом дворняги, а он ещё не успел отомстить за брата, чтобы отправляться на дно.       Пальцы на горле разомкнулись. И тут же впились в режущее красным бликом вражеское ухо. Серёжка кольнула и туго подалась из плоти. Не снимаясь. Игнат заорал и задёргался. А Богдан уже открыто повернулся к Алику, оскалился и дёрнул.       — Псих, — в повисшей сумрачной тишине сказал тот, когда Богдан развинтил вырванную серьгу и молча вогнал в левое ухо уже себе.       Потянулся за содранной одеждой. Наживую проколотая мочка горела огнём.       Алик даже не взглянул на бесчувственного помощника, теперь, кажется, бывшего.       — Добро пожаловать.