Мы будем жить вечно

      — Ты чего не спишь? — Егор выходит на балкон, тащит овечье одеяло. Даже не спрашивая, знает, что брат стоит в одних штанах и даже если он с детства не чихнул, не значит, что можно выходить в зимнюю ночь полуголым.       — А ты чего? — Богдан отрывает глаза от ночного неба, улыбается брату.       Сегодня к ним приходили люди из школы, составили акт о неблагополучной семейке, поулыбались, выпили приготовленный старшим чай и ушли, но на душе осталось что-то липкое и мерзкое, даже шумный Егор весь вечер проболтался из комнаты в комнату и наконец удрал в спальню.       — Голова болит, — жалуется младший. Богдан притягивает его к себе, ерошит чёрные волосы, накрывает свободным углом битого молью одеяла такие же открытые плечи.       — Давай сбежим? Скажем, что на деревню к бабушке, а сами удерём от этих идиотов и будем жить себе в удовольствие? Я буду играть, стану знаменитым и заработаю много денег. Вот увидишь, за мной девчонки толпами бегать будут. Ну и вообще, они близнецов любят, так что ты тоже в группе.       Егор счастливо смотрит на брата, чуть не прыгает от гениальной идеи. Богдан хмыкает.       — Ты только пишешь музыку, стихи у тебя кошмарные, а ещё нам нужен певец. Кого с собой возьмём?       — Ммм… Валерка из параллельного в туалете иногда поёт, когда думает, что мы его не слышим. Ужасно, конечно, но если у него не запор, то можно слушать, ха-ха. Его можно. А стихи вообще фигня — складываем кровь+любовь и вуа-ля!       Первым фыркает Богдан, потом заливается Егор.       — Нет уж, ты пока станешь знаменитым, я двести раз успею раскиснуть под дождём, сидя у храма и клянча подаяния для твоего дебюта. И ты ленивый до ужаса, всё равно работать не умеешь, так что никуда мы не бежим, — старший шутя щёлкает пальцами у уха брата.       — Не хочу в детский дом, — упрямо бурчит Егор, и напускная весёлость скатывается вместе со сползающим с острых плеч одеялом.       — Да ладно тебе, это просто другой дом. Не съедят же нас там.       — Почему ты не хочешь поговорить с той тёткой из комиссии по делам несовершеннолетних? Мы столько живём сами и ничего плохого не случилось — коммуналка оплачена, на учёбу хватает, мы не голодаем и по подворотням не шатаемся. Все бы при родителях так себя вели, как мы без них, что им ещё нужно?       Богдан хочет опять накинуть одеяло, но, сердитый, Егор отскакивает.       — Почему ты хочешь туда уехать? — в лоб спрашивает младший.       — Не шуми, у тебя голова болит, забыл? — мирно напоминает брат.       Егор разворачивается и уходит, напоследок хлопнув балконной дверью. Богдан ещё долго смотрит на небо. Здесь оно чистое, открытое, все звёзды как на ладони. В городе такого удовольствия не будет — там огни забивают собой всё вокруг, иногда даже луны не разглядеть.       Богдан любит звёзды и, хотя Егор не раз спрашивал, что в них находит его близнец, так и не смог подобрать слова. Как не смог их подобрать и сейчас. Как же он устал быть сильным и надёжным, крутиться изо дня в день на подработках, в школе, дома. Его сверстники по подворотням учатся курить или целоваться, а он уже знает, сколько можно перетаскать досок, прежде чем откажет спина. И вправлять выбитые позвонки он тоже уже умеет. А там у них будет крыша над головой, еда и ему не нужно будет думать, где всё это раздобыть на завтра. Хотя… может, и подобрал слова. Просто Егору, этому шалопаю, их озвучивать не нужно, он и сам однажды поймёт.       А сейчас у него и так голова болит…       Голова просто раскалывается. Мир плывёт перед глазами.       — Такое чувство, что поимели тебя, а не ты.       Он подскакивает на кровати. Череп почти взрывается. Мысли в кашу. Лава по венам. Со лба на лицо сползает неаккуратно пришлёпнутое мокрое полотенце.       У тумбочки Кирилла присел на корточки Алик и копошился в чужих вещах.       — Лежи смирно, тебя по голове ударили, — не отвлекаясь от мародёрства, велел он.       — И я даже знаю, чем, — глаз выцепил рыжий бок кирпича, задвинутого, не иначе как в спешке, под кровать напротив. Маленькая же гнида!       — Где Кирилл?       — Не знаю. Его не было на завтраке.       Дверь открылась и в комнату зашёл сумрачный Игнат, видать, заранее отосланный Аликом, с чашкой воды, глянул на Богдана, протянул посудину. Судя по взгляду, он куда охотнее утопил бы в ней соперника, чем давал напиться.       — Твой сосед стащил общак.       Богдан поперхнулся водой, Игнат счастливо оскалился.       — Когда успел?       — Ну, судя по всему, когда его оставили в постройке. Одного. Без присмотра. — Алик не орал и не ругался, но у Богдана между лопаток скользнул холодок.       Алик кивнул Игнату и тот опять послушно испарился в коридоре.       — В тайнике была штука баксов, деньги Андрея. Плевать, что Елагин ему понравился, если Дрюха узнает — он его найдёт и шкуру спустит, понимаешь? — Богдан кивнул. — Если будет не в настроении, то ещё и с меня, а этот пункт меня не устраивает. Так что предупреждаю заранее — после моей шкуры сползёт твоя, Игнат обещал, что проследит за этим. Знаешь, куда он мог удрать?       Богдан вспомнил, что Егор сумел вытянуть из неразговорчивого соседа. Его отец был пресвитером в баптистской церкви. В насмешку родной брат родителя окончил духовную семинарию и уже лет двадцать возвращал заблудших чад в лоно православной церкви, возвращал истово и фанатично. Братья не общались и вообще друг друга знать не желали, Кирилл о дяде впервые услышал уже после смерти отца, как, собственно, и дядя о племяннике. Смерть брата его не тронула, но новоявленного родственника не отдал, хотя были в баптистском приходе те, кто мог забрать сироту себе, и даже вполне искренне. Дальше Кир отмалчивался, но Богдан слышал однажды перешёптывания кураторш о том, что какой-то священник лично договаривался с директором детдома о приёме оставленного ему на попечение сироты, жуткого подростка с бандитскими наклонностями и неуравновешенным поведением. Ну, наклонности точно есть, раз хватило духу кирпичом чужой череп ломать…       — Домой наверняка. Или дяде мстить. Но это далеко, даже не в этой области.       Алик задумчиво прищурился.       — Одевайся и выметайся. У тебя время до вечера, чтобы его найти. Если не успеешь, я звоню Дрюхе, но поверь, лучше всё самим сделать.       — А не боишься, что мы с банком уже вместе удерём?       Зелёные глаза спокойно посмотрели в чёрные.       — А тебе есть куда? Да и денег там только с виду много, а проестся за пару недель, и дальше что — по подворотням? Ты тоже вроде домашний, уверен, что хочешь сдохнуть под забором?       «Или вслед за братом с третьего этажа улететь, когда полицейские беглеца найдут и вернут в детдом».       Богдан отвёл взгляд.       Ночной порыв отпустить мелкую дрянь на волю истаял дымным облачком. Найти и убить! Медленно переломать все кости, выдернуть все пальчики и завязать шаловливые ручонки узлом, чтоб даже ложку держать больше не мог!       Богдан молча накинул кенгуруху, любимую чёрную. Она тёплая и с начёсом, по весне в ней можно обойтись и без куртки — всё равно мимо поста верхнюю одежду не пронесёшь, там в учебные дни до обеда тётка злющая сидит, следит, чтобы народ не шатался праздно по улице, а прилежно зубрил по классам.       — И ещё, — он почти вышел, обернулся на пороге. Алик перекинул ключ, тот серебристой рыбкой лёг в ладонь Богдана. — От подвала. Пока ищешь, подумай, как будешь его воспитывать, когда найдёшь.       …Здание приюта стояло чуть в стороне от города, сюда шло шоссе, но ездили в основном частники — кто жил неподалёку. Маршрутки шли по расписанию — одна в час. Нудятина. Даже в родном посёлке жизни было больше, чем тут, в пригороде. Там, например, на главной дороге возле единственного дорожного кольца мог выскочить трактор, притарахтевший из соседнего села, или на остановке у рынка к столбу вместо мотоцикла на цепь прикрутят лошадь. Однажды даже корова с полей удрала и бегала по улицам, одурев от незнакомой обстановки. Следом за ней нёсся злющий на дуру-скотину пастух, несколько подзаборных кабыздохов и уличная голопятая шпана, больше пугающие нервную животину, чем помогающие вернуть в родное стадо. Егор там тоже бежал, смеялся и улюлюкал, и волок за руку хмурого Богдана, давно забывшего, как веселиться. Богдан хохотал позже, когда Егор нечаянно вступил в оставленную неблагодарной тварью кучу, и полз домой вонючий и несчастный.       Пока он решал, ждать маршрутку или идти пешком, сзади остановки, с обычной грунтовой дороги выкатила знакомая с ночи машина. Откуда это они? Вниз по дороге стоит детский дом, за ним пустырь, здесь парковая зона, плавно переходящая в жилую, и выбитая колёсами дорога точно никак с детдомом не связана, а частный сектор с другой стороны трассы, чтобы подумать, что они тут живут. Богдан успел спрятаться за одичавшей сиренью и компания проехала мимо, не заметив его.       Маршрутку он всё-таки дождался — она шла на вокзал, и не нужно было оббивать ноги сначала пару километров до города, а потом наворачивать круги ещё в нём. Но уже подъезжая к центру, взгляд зацепился за луковицу церковного купола, затёртого новыми постройками и оттеснённого на край железнодорожного квартала.       Богдан непроизвольно ухмыльнулся, в голове стрельнула шальная мысль.              Церковь была небольшой, но крепенькой, ухоженной. Вокруг неё не стояло даже низенького заборчика — только лужайки с зелёными разлапистыми кустами, притягивающими взгляд в сером бетонном муравейнике, не проснувшемся от зимней спячки. Не портил пасторальной картинки даже полицейский, призванный оберегать покой этого места, но на деле единственный, вносящий в кисель повседневности хоть какое-то оживление.       Дверь была открыта, из нутра пахнуло ладаном и привычной для церквей кладбищенской тоской. Внутри оказалось тихо и свободно — небольшой узкий ход и сразу просторная зала, освещённая только свечами и пойманным под куполом солнечным светом.       — Вы не перекрестились перед входом, юноша! — морщинистая бабка, из ярых прихожанок, перехватила влетевшего Богдана клюкой за плечо и наставительно тыкнула сухим пальцем в распятие над косяком. Вот же старая кошёлка, о душе бы думала, а не за чужими грешками следила. Богдан, лишь бы отлипла, перекрестился и нырнул вглубь церковной зыбкой темноты, колышущейся тенями и свечным пламенем.       — Не той рукой крестишься, охальник! — полетело в спину злое шипение. Язык наверняка раздвоенный, змеиный.       Здесь Богдан остановился, давая глазам привыкнуть к полумраку. В центре стояли две колонны, к каждой был привинчен золотистый подсвечник с множеством плачущих воском свечей — одна за здравие, вторая за упокой. Возле одной такой стояла острая фигурка. Голова опущена, ладони согревают озябшие предплечья, одинокая, беззащитная… Руки так и зачесались скрутить гадину в бараний рог.       Вместо этого, он мягко подошёл к ушедшему в себя Кириллу сзади, перехватил руки за локти и стянул их за спиной. Беглец вздрогнул, дёрнулся, забился в хватке. Богдан неласково двинул коленом под зад.       — Дёрнешься — сломаю руку, — на ухо процедил он.       — Как ты меня нашёл? — и сам же понял: — Егор рассказывал?       Богдан только фыркнул ему в шею. Когда эти двое сбежали из детдома, они удрали в город и бродили тут до вечера. Два придурка, решившие, что без денег смогут уйти дальше десятка километров. Набродившись до одури, уже ночью они вышли в центр — к вокзалу, а невдалеке нашли открытую церквушку, в которой просидели до утра, поумнели и вернулись назад. Кирилл на лавке тогда так и не сомкнул глаз, слушал ночную службу со странными стеклянными глазами и шевелил губами, словно пытался запомнить незнакомые слова псалмов.       — Я же тебе говорил, он мне всё рассказывал.       Кирилл как-то скривился и сжался. Богдан чётко почувствовал его страх, мимо воли вспомнил, за что его боятся.       — Ты в курсе вообще, что баптистам в православной церкви не место? — он крепче перехватил парня и поволок на выход.       — На мне клейма нет, что я баптист, пусти!       — Будешь нарываться, я его тебе сделаю!       — Хватит того, что ты со мной сделал!!!       — Если не утихнешь, я тебя ещё раз трахну!!! — в сердцах выпалил Богдан. Сдавленно охнула давешняя бабка, при виде бесстыдных содомитов оседая мимо лавки. — Заткнись и перебирай ногами. — Он обнаружил ещё несколько пар ошалевших бабских глаз, совсем помрачнел и потащил злорадно скалящегося паразита на выход. Грустный червячок совести, подтачивающий изнутри, сдох, стоило Кириллу нахально обвиснуть в хватке и протяжно мученически выть на одной ноте, пока его вытаскивали на свет божий.       Выволок, хлопнул о стену спиной. Кирилл задохнулся, но умно не отгавкнулся. Богдан обхлопал балахонистую, слишком большую для тощей глисты куртку, вытащил перетянутую резинкой пачку банкнот из нагрудного кармана, перехватил поудобнее за край, коротко размахнулся и ударил уворованным по лицу.       — Теперь я могу идти? — не глядя в глаза спросил Кирилл. На скуле наливался краской след от удара. Лицо вблизи совсем не такое кукольное — по носу россыпь светлых веснушек, ресницы густые, но короткие, игольчатые и при улыбке только одна щека ямочкой отзывается, хотя сейчас он насуплен. Когда-то Кир смеялся — Егор доводил до икоты своими жуткими стихами — и эта чёртова ямочка каждый вечер сверлила внимание, привлекая к себе ещё сильнее, чем редкий цвет глаз. Егора не стало и Кир больше не улыбался, мерзавец посмел сделать вид, что ему тоже жалко…       — Размечтался, возвращаемся оба, и только поскули.       — Я не буду вилять задницей и есть с ладони, — он всё-таки посмотрел на Богдана. Сердце ухнуло куда-то вниз — значит, он слышал тот разговор. Отлично, можно не ходить вокруг да около.       — Посмотрим.       — Посмотрим.       Скрутил Кириллу руку за спиной, чтоб не ерепенился, и погнал в сторону ближайшей остановки. Мальчишка, пусть и непослушно, но шёл в нужном направлении. Богдан даже успел поверить, что его поиски закончились так быстро и на диво спокойно. Подъехала маршрутка, небольшая кучка людей начала всасываться в салон. И тут эта дрянь развернулась, ткнула в него пальцем и заголосила:       — Аааа, он меня обокра-ал!!! Деньги верни!       Богдан попятился от вопля, мигом почувствовал себя под прицелом кучи возмущённых и заинтересованных взглядов. Ну погоди, сволочь, дай только добраться до детдома… И в этот момент на плечо легла тяжёлая рука давешнего полицейского, какого-то лешего затёршегося на остановку среди прочих.       — Парень, а ну выверни карманы.       А Кирилл, злорадно растянув губы, сделал ошалевшему конвоиру ручкой, отгрёб за маршрутку и дал дёру по аллее, вниз и за угол, в жилую зону.