Мы будем жить вечно

      Той ночью Кирилл прозорливо не вернулся в спальню. Днём, пускай и с опозданием, но в классе он появился — на первом уроке, пока Богдана не было в комнате, пробрался в спальню, забрал свои манатки и опять испарился в неизвестном направлении. Не бегать же за дураком с высунутым языком по всем корпусам?! Но прошли сутки, вторые, неделя, а Кирилл продолжал изображать детдомовское привидение.       Заживало на нём, как на собаке — бледным и заморенным он был только первые пару дней, потом где-то отоспался, отвалялся, отожрался и догнать его не смог не то, что Богдан — даже кучка местных гоблинов, хотевшая поиздеваться над новой грушей для битья.       То, что Кир теперь такой же отщепенец, как и Тотошка, разлетелось по детдомовскому гадюшнику со скоростью света. Богдан догадывался, что новость разойдётся, как нефтяное пятно по волнам, но не думал, что травить его начнут все. Даже семилетний недомерок замахнулся кулаком, когда в столовой Кирилл не донёс ему кружку компота. Тот бацнул в ответ и тут же совершенно левый тип из самых старших развернулся от стола, перехватил осмелившегося огрызнуться изгоя и приласкал кулаком по лопаткам. На шум потасовки выскочила из кухни Дина, сцапала Кирилла за рукав и отбуксировала назад, под прикрытие поварихи и кастрюль. Сидящего в дальнем углу Богдана она засекла, злобно сузила глаза в знак приветствия. Своей порции от поварят он так и не дождался, пришлось топать к раздаточному окну.       Кир и раньше не особо с кем общался, так что теперь шпильки и подножки не стали кошмаром — пацан просто внимательнее смотрел под ноги и ещё сильнее сторонился ребят. Тем более он редко где-то шатался по коридорам и вообще теперь постоянно был на глазах взрослых — в столовой с лёгкой Динкиной руки пристроился помощником поварихи, разносил и собирал тарелки, помогал с уборкой и, видать, здесь же и откормился. В классе нагло перетащил дальнюю пустую парту под самый учительский нос и ударился в учёбу — ходил по пятам за учительницей, торчал с ней до последнего в кабинете и всячески набивался к ней в любимчики. Даже кураторши, чёрствые селёдки, выучили его по имени и в воскресенья, каждая в свою смену, освободили его от рабочих часов и вместе с малявками выкинули в отдельный зал, куда приходили спонсоры и потенциальные родители полюбоваться на лучшие экземпляры данного серпентария и, возможно, присмотреть для себя одного. Обычно в этот зал таскали подгузников и ребят до десяти лет, этих ещё были шансы скинуть в приёмную семью, но Кирилл всё равно ходил, предпочитая праздное ничегонеделание еженедельной уборке территории. И здесь его, опять же, никто не мог достать.       Особенно Богдан. Он смотрел на Кирилла и не мог понять — тот свихнулся от пережитого или просто решил закопаться в могилу под фанфары. Парня шпыняли и лупили все, кто мог, но отвечал змеёныш только ему.       В классе, когда Богдан потребовал, чтобы Елагин сел за его парту, тот чётко и громко выдал: «Нет», от чего на них тут же обратили внимание все собравшиеся. Будь Кирилл понахрапистее, ещё бы и язык показал, а так только побледнел и сел за, тогда ещё, самую дальнюю и всеми заброшенную парту — у задней стены, обросшую всевозможными горшками, ведёрками и мисками с цветами, кустиками и лианами. Богдан про себя решил, что отметелит паршивца после уроков, чтобы успеть остыть и не прибить в горячке. Под смешки одноклассников сам сгрёб принадлежности со своего места и кинул на ту самую заброшенную парту, рядом с Кириллом. Зашла учительница, начался урок. А эта вошь недобитая вдруг поднял руку и:       — Людмила Николаевна, можно отсесть? Мне Евсеев мешает.       Учительница строго глянула на Богдана, а Кирилл добавил, окончательно накрываясь крышкой гроба:       — Он у меня списывает.       Собственно, тогда этот гнус парту под учительский нос и переволок, а Богдан остался таращиться ему в спину под хмыканья сверстников.       Алик посмотрел на этот балаган и сумма долга увеличилась ещё на тысячу.       — Это не честно! — возмутился было Богдан. Алик молча приволок его в класс к малолеткам, указал на Тотошку.       — На колени. — Он сказал не то что шёпотом — кажется, вообще одними губами, но тот понял, бацнулся перед главным и склонил голову.       Ну и делал бы из Тотошки сучку! Но Тотошка был грубо слепленным неуклюжим головастиком, которому даже детская мордуленция не добавляла очарования, а делала его ещё более несуразным. Кирилл — и даже парень Богдан это видел — был красив. Не сахарным личиком или узкой талией, как Дина, Кир был невысоким, костлявым, с короткими, стандартно стрижеными в детдоме волосами — ни за что не спутаешь с девчонкой, но от него глаз нельзя было отвести с тех пор, как увидел в автобусе. И Кирилл это знал, и Кирилл этим бессовестно пользовался. Может, он потому так и обнаглел — всё не верил, что Богдан сделает ему по-настоящему больно.       Кажется, не он один не верил. На следующих выходных Алик договорился с кураторами, загрёб свою банду и выволок «на полевые работы». И Богдана забрал. Они почти дошли до остановки, когда Алик окликнул задумавшегося Богдана.       — Куда топаешь? Нам направо, — и кивнул в сторону неприметной грунтовой дороги, убегающей вдаль и теряющейся в парковых ясенях, той самой, откуда неделю назад выезжала машина Андрея.       — Я думал, мы в город, — удивился Богдан.       — Я ещё ящики на заводе не таскал, — презрительно скривился Алик и погнал свой выводок через парк.       …Вообще-то, по скромному мнению Богдана, он куда бы охотнее пошёл таскать те самые презренные ящики. Парень с отвращением зачерпнул лопатой «работу» и, морщась от запаха, перекинул в тачку. Подгрёб к следующей, пришлёпнул сверху на кучу.       Дорога привела в частную конюшню. Небольшую, на десяток лошадей, но в комплекс к самой конюшне приклеился крытый манеж, амбар с сеном и сарай амуничник — не так уж и мало для маленького неприметного заведения. Держал животин частник, но рекламу о туристической заманухе и конских прогулках Богдан не встречал, значит, не для народа развлекаловка. Да и поставили её подальше от досужих глаз, в дикой части парка, где шатались только бродячие псы, и к затхлому прудику бегали заядлые рыбаки убить часок-другой. Сама конюшня завернулась буквой «г» — с одной стороны десять стойл, с другой три денника, между ними дорожка, по которой как раз медленно полз Богдан с тачкой, и убирал…       — Ух ты, какие люди навоз чистят.       Богдан обернулся.       От выхода с ведром в одной руке и охапкой широких полотенец в другой шёл высокий крепкий парень. На голове бандана, на рубашку накинута безразмерная футболка с рекламным принтом лошади, перепрыгивающей через барьер, такая же висела на арке у въезда на территорию. Богдану такой не дали, от чего настроение упало ещё сильнее — «в город» он надел свежую кенгуруху, единственную, которую можно было считать новой и выходной. Теперь от неё, мягко говоря, попахивало.       Он исподлобья взглянул на ухмыляющегося парня. Так и не определил, как к нему относиться. Андрей весело глянул на лопату, набитую «работой» тачку.       — Да ладно, не дуйся, чувак, — беззаботно пожал плечами он, — это своеобразное посвящение, у Алика все новички в первую очередь тут дерьмо отскребали.       Богдан мрачно подцепил ещё кучку и едва не удержался, чтобы с лопаты не отправить в сияющую физиономию, а не в тачку. Андрей понял настроение новобранца, примирительно похлопал по плечу.       — Лошади хоть сухими кучками гадят, вот бы тебя в коровник…       — Ты тоже здесь работаешь? — Богдан глянул в ведро — обычная вода, тёплая, судя по паркý.       — Не, я просто к своей красавице зашёл. Это конюшня Ромкиного отчима, мы с Аликом договаривались, что он сюда сегодня рабсилу приводит, вот и заехали с ребятами. Николаич, хозяин, не против однодневных работников, но без надзора не оставляет. Даже Аликовых шалопаев. — Андрей открыл денник и зашёл внутрь. Богдан не удержался, заглянул следом. Парень достал из кармана пару кубиков сахара, протянул любимице, а сам накинул на лошадиную спину попону, чтоб сразу сушить отмытую шкуру, взял губку, скребок и принялся мыть.       Лошадь была красивой — кремово-песочной, с белыми гривой и хвостом.* На узкой морде белая стрелка, задние копыта в носочках. Даже в принципе равнодушный к животным Богдан присвистнул. И тут же получил выстрел копытом в свою честь, хорошо, успел дёрнуться и шлёпнуться на пятую точку — кобыла вздрогнула и лягнула воздух в том месте, где только что стоял новоявленный почитатель.       — Ты это, поосторожнее со свистом, — Андрей безобидно подхрюкнул, потрепал нервную подопечную по шее, глядя, как отползает по соломе собеседник, — мы Ласку у одного дебила выкупили, он хлыстом злоупотреблять любил. Она свист со звуком хлыста теперь путает, уже двух рабочих в больницу отправила.       — Ничего себе «Ласка», — не сдержался Богдан. Андрей хихикнул, даже вредная тварь задрала верхнюю губу и бессовестно оборжала уборщика.       — Ласка не потому что ласковая, а потому что маленькая хищная тварь. И да, зубы у неё такие же острые.       — Да ну вас, — Богдан окончательно уверился, что и Андрей, и кобыла над ним издеваются, развернулся и пошёл назад к тачке.       Минут через двадцать Андрей отклеился от любимицы и в знак примирения даже помог Богдану дочистить последние стойла.       — А ты шустро управился, — не без зависти отметил тот.       — Угу, — Андрей стёр пот тыльной стороной ладони. — Поверь, я про коровник не просто так тебе сказал — тоже довелось там лопатой помахать.       — Ты ведь тоже из детдома? И раньше «главным» тоже был ты?       Парень посмотрел в ответ долгим задумчивым взглядом.       — Был, — наконец согласился он. — Я беспризорник, в десять лет попался, пять лет, как выпустился. С тех пор столько навоза перекидал — тут не только конский от коровьего различать научишься.       — А как же квартира?       — Пф, квартиры достаются не всем, мне прилетела комната в общежитии, спасибо, хоть по месту, а могли и в Тьмутаракань закинуть. Это Алик у нас умница, сообразил, что далеко на одном авторитете не уедешь, и лучшим учеником заделался. А я, как ты — считал себя бессмертным и жил одним днём. Пока третий позвонок не выбил, не поумнел, только поздно — в универ у меня мозгов уже не хватит, ещё один техникум мне не нужен, да и времени на эту пакость неоткуда брать: для дневного нет денег, а на заочном ничему не научат — чистое самообучение и очередь за дипломом.       Андрей сам вывез тачку к отхожей яме, поманил пальцем мнущегося у выходных дверей Богдана. Дверей в конюшне было две — сквозные, с юга и севера. Через одну ходили люди и водили лошадей, вторая была чисто рабочей, для вывоза мусора.       — Пошли этой дорожкой, отсюда ближе к амуничнику.       — Зачем?       — Возьму сбрую и выедем в парк, зря ты тут горбатился полдня, что ли. Наши уже все там отрываются — кроме Ласки в конюшне никого не осталось.       — Так они сюда покататься приходят?!       — Нет, работают, Николаич никому просто так платить не будет. Просто быстрее тебя с уборкой справились и уже свалили. Навоз-то ты в одну харю чистил, а они всей кучей территорию убирали и фураж таскали.       Где-то из глубины парка послышался сухой рвущий уши треск, он разорвал вялую тишину и пошёл гулять эхом, запутавшись в кронах старых клёнов. Андрей скривился, схватил с кронштейна сбрую и поскакал назад в Ласкин денник.       — Дебилы, — злобно пропыхтел он, уже накидывая на пританцовывающую кобылу потник, — наверняка бродячих псов шугать поехали — что-то их в округе развелось, хоть на шаурму сдавай. Говорят, в городе несколько нападений на людей уже — собачьи свадьбы с катушек послетали.       — И что? — не понял Богдан, глупо топчась рядом и держа на вытянутых руках седло с кучей каких-то ремешков и заклёпок. Андрей отобрал его, аккуратно приладил на лошадиную спину.       — Стреляют, слышишь?       — Слышу, и что? Обиделся, что тебя с собой не позвали?       — Я не люблю стрелять, — не среагировал на подкол парень. — Не дай бог ещё и люди рядом. Да и собака, если с выстрела не завалить, кинуться может. Ноги коню обкусает или этих недоумков пошматует. И вообще, если кто из ментов попалит, что наши дебилы из охотничьего оружия собачьи свадьбы стреляют, Николаич с меня, как со старшего, шкуру спустит.       Андрей затянул подпругу, подтянул стремена, вывел кобылу во двор.       — Эх, хотел тебя прокатить, чтоб сам лошадь под задницей почувствовал. — Ещё выстрел, ещё трескучее эхо по деревьям. Андрей вскочил сам, протянул руку опешившему Богдану. — Клешню давай. И ногой в стремя. Да не правой, ты же не задом вперёд ехать собрался. Левой. Правую через лошадиный круп перекидывай. Господи, с виду же гибкий, а такое чувство, что твои ноги задом наперёд прикручены.       Его брат умел ездить на лошади. Плохо и всего пару раз, да и лошадь была владимирским тяжеловозом, старым сельским мерином, но он удивительно часто рассказывал про это. И ни разу не обмолвился, как удрал ночью из квартиры и шёл пешком с десяток километров в село к умирающему старому коню. Хозяин, такой же старый местный кузнец, так и не отдал старого друга на скотобойню — похоронил на пастбище. С тех пор близнец иногда молча уходил из квартиры и по возвращении от него всегда пахло луговым разнотравьем и конской могилой.       Уже выезжая из дворика, Богдан отважился спросить:       — С чего ты решил, что я живу одним днём?       Спина Андрея напряглась.       — Ты того мальчишку изнасиловал. Кажется, тебе в целом плевать было, что с ним делать — ударить, убить или вообще съесть. Так наплевать бывает только когда и на себя наплевать — что жить, что умереть, разве нет?       Богдан чуть не свалился с лошади, Андрей бдительно сцапал его разжавшиеся на своей талии руки.       — Почему ты вообще это не остановил?       — Ты зря считаешь, что у меня есть власть. Алик относится ко мне с почтением, чем я иногда пользуюсь, но он исковеркал ту систему, которую я когда-то придумал для детского дома. У нас всё держалось на дружбе, а он предпочитает страх и боль.       — Да уж, — не удержался и поддакнул Богдан. Поёрзал на неудобной лошадиной спине — седло целиком и полностью принадлежало Андрею, он же ютился на кусочке потника и радости от этого, прямо сказать, не испытывали ни его задница, ни Ласкина.       — Как у тебя дела с тем мальчиком?       — Никак.       — Плохо. Ал так просто не оставит ту историю, будет к нему цепляться.       — Да плевать! — и неожиданно выдал: — Из-за этого говнюка погиб мой брат. Смерти я ему не хочу, но о том, что сделал, не жалею.       — Знаешь, если ты просто злишься на друга…       — Он. Мне. Не. Друг.       — Тогда попробуй с ним подружиться.       — Что?       — Подружись. Ты похож на Алика — выжигаешь всё вокруг себя. Ну, с одной стороны вам легко — ни перед кем не отчитываетесь, никому ничего не должны.       — И что? — с вызовом.       — Ты уже дошёл до стадии, когда по ночам перед сном разговариваешь с воображаемым кем-то?       Богдан сжал кулак, но независимо фыркнул. Андрей не смутился.       — Моих друзей ты видел. Ромка «приблудный», я с ним в этой же конюшне и познакомился когда-то, а второй, Сёмка — тоже детдомовский, мы с ним с одного горшка вместе. Куда я — туда и он. Разве не здорово?       — У меня уже был такой, с одного горшка. И друг, и брат, и нянька в одном лице.       Андрей не ответил. Богдан тоже не стал углубляться в свою тьму.       Они прошили ещё голый с зимы кустарник ивняка, когда в нос ударил запах сырости и цвили от недалёкого пруда.       — Но ты ему всё равно не позволил в ту ночь улететь из окна, — тихо, скорее для себя, бросил Андрей. Но Богдан услышал.              Нарушители порядка обнаружились со следующим выстрелом и собачьим визгом. Алик, Игнат, ещё двое детдомовцев, тот самый Семён и Рома. Хорошо хоть ружья только у «главных», остальные летели с какими-то железными тарахтелками, нагоняя на обезумевших псин дополнительной жути. Дурная компания, возомнив себя дикой охотой, гнала лошадей с другой стороны пруда, а впереди, ошалевшие от запаха пороха и крови, неслись несколько страхолюдных собачищ, одна здоровее другой.       — А ну прекратили стрельбу, придурки!       Андрея не услышали, он кинулся наперехват.       Выстрел. Собачий визг. У Богдана из-за близкого расстояния заложило уши. Ласка, до этого ещё сдерживающаяся, знакомо взбрыкнула, наподдала задом и под короткий матерный вопль хозяина скинула двойную ношу — как спелые яблочки посыпались. Богдан бахнулся в прелую листву, больно отбив бок, Андрей в стременах продержался на пару секунд дольше, но и вывалился не так плавно, от души приложившись больной спиной. А трусливая кобыла виновато фыркнула и дёрнула сквозь давешний ивняк.       — Ой, — громко сказал Рома. Но не потому, что его друга чуть не затоптала лошадь — подстреленная им псина, в отличие от предыдущих трёх, не испустила дух, а развернулась и прыгнула на обидчика. Её товарки, то ли осмелев, то ли поддавшись общему порыву, тоже развернулись и налетели на ненавистного человека.       Богдан видел, как взвивается на дыбы уже чужая лошадь — красиво и плавно взлетает по дуге, поджимает передние ноги от трёх оскаленных пастей. Раненый кобель ощерился, напружинился, хватанул клыками не успевшую поджаться человеческую ногу.       Ромин вопль утонул в лошадином ржании и собачьем рыке. Андрей кое-как разогнулся, загрёб ладонями дёрн, чтобы отлепиться от земли и побежал к воющему на разные голоса ужасу. Подскочил, пинком отбил попавшуюся под ноги собаку, выхватил у оцепеневшего Алика ружьё, чуть не впритык наставил на обезумевшего, давящегося желчью и злобой пса, и выстрелил.       …Вторую собаку затоптал Ромин конь, последней хватило ума удрать. Андрей трясущимися руками стащил пожеванного приятеля с седла, прощупал покусанную ногу, успокоился, отобрал его оружие.       — Дятлы конченые, — облегчённо обматерил он всю честную компанию и ушёл выворачиваться за раскинувшийся у пруда ольшаник.       А Богдан с непонятной тоской подумал, что ночью ему опять предстоит общаться с бестелесным призраком его ушедшего брата…       ==========       * Соловая масть.