Мы будем жить вечно

      — Зачем вы меня сюда приволокли? — Кир ровно глянул на соседа, презрительно скривился — большего и не ожидал, Богдан сжал кулаки, чтоб не выкрикнуть, что он здесь не при чём, и вообще понятия не имел, что задумал Алик. Да и глупо отбрёхиваться, когда вы изначально по разные стороны забора.       — Да вот, у нас тут урок-практикум, — счастливо просветил Алик.       — Учишь своего нового лучшего друга, как получше размазывать человека? — Кирилл посмотрел и на Алика, нависшего над Тотошкой, но в отличие от Богдана, который не желал смотреть на унижения мелкого и старался поскорее уйти, крысёнок попытался выдраться из хватки конвоиров — явно на помощь к шестёрке. Интересно, у него страх в принципе отключен, как опция, или это в голове брак из-за прежних побоев?       — Учу тех, кто к моей девушке, как к себе домой ходить повадился. На колени.       Кириллу тоже подломили ноги, прижали к кафелю. Он подозрительно покорно растянулся под ботинком своего стражника, выкрутил шею — оглядел место казни: каждого человека, каждую кабинку, каждую выщербину в плитке. Зацепился чересчур напряжённым взглядом за Богдана. И до того дошло — Кир был всё в том же затасканном пыльном свитере, в котором они дрались. И в этом самом свитере, в широком растянутом рукаве, прятался маленький десертный нож, достаточно тупой, чтобы не убить, но достаточно острый, чтоб распахать от кисти до локтя руку.       Богдан не был альтруистом, но один против семи Кирилл собирался просто с шиком самоубиться.       — Ну хватит, я Елагину уже задал трёпку, он к Дине больше не полезет, — Богдан попытался подойти к своему дурню и забрать, но его грубо отпихнули в грудь в одну из кабинок. К противно чавкающему за пазухой супу добавилась гадостно облепившая тело мокрая одежда.       — Богдаш, ты мне нравишься, правда, — Алик наступил Тотошке коленом на спину, чтоб не разгибался. Необъезженный Кирилл наверняка бы выкрутился из-под ноги в сторону и задал стрекача, этот же послушным слизняком лежал на залитом полу, и смотреть на него было скорее противно, чем жалко. Сострадание, удивительно, было только в павлиньих глазах, как будто это не его ломали в точно такую же позу. — Есть в тебе необходимый запал, но тебя нужно здорово раздраконить, чтоб ты перестал жаться и изображать порядочного человека.       — Я не жмусь, — процедил Богдан под прицелом бирюзового взгляда.       — Да ну? А Елагина выгораживаешь, как заботливый старший братец.       Слова хлестнули плетью. Богдан оттолкнул мешающуюся в кабинке девчонку, прошёл мимо скалящегося Алика. Нашёл кого ему в братья записывать! Он им всем покажет, кто для него этот щур, пускай все видят. Склонился над Кириллом, прощупал в рукаве нож, достал под присвист Аликовых друзей и заправил за пояс. Глаза «братишки» вспыхнули злобой, но тут же погасли. Хе, баптистский выродок* всё равно не учен ни драться, ни ругаться, только и того, что не подставил щёку, как требует его вера, а догадался нож раздобыть себе в помощь. А ещё — Богдан вспомнил, как Кирилл об этом рассказывал — у баптистов, в отличие от православных, к их священникам относились не так раболепно, и своим пресвитерам они руки пожимали, а не...       — Целуй.       Протянул руку.       Даже у Алика брови поползли вверх. Кир вообще изменился в лице, побледнел, посерел и на свою беду забился в руках парней. Лучше бы молча чмокнул и всем стало неинтересно. Но он был слишком горд, чтобы так унизиться, и Богдан это отлично знал.       — Целуй, — требовательно пошевелил пальцами. И едва успел отдёрнуть кисть — знакомо клацнули крепкие зубы. Гадина клыкастая.       Пощёчина.       — Целуй. Или я вспомню, что с тобой ещё можно сделать, пока тебя ребята держат.       Кирилл глянул исподлобья, сдул налипшую от пара чёлку. Неожиданно улыбнулся, непривычной улыбкой сытой гиены. Даже ямочка, исчезнувшая со смертью Егора, на щеке проявилась.       И рванулся из чужих пальцев, как муха из паутины.       Не наутёк, как дóлжно, ни с кулаками на обидчиков, как мог бы.       На Богдана, раскрыв руки.       Вжался, облепил собой.       — Ах поцелуй тебе?!       И влип губами в губы Богдана.              …— Ыыыы, — первым в себя пришёл, как ни странно, Тотошка. Его неуверенный, будто человек в жизни не смеялся, колючий смешок рассыпался по застывшей душевой. Отмерли девицы. Все. Почти одновременно. Загомонили, загудели, подтянулись ближе, забыв о наготе. Потом в себя пришёл Алик — на него чуть не наступил Богдан, отскочив назад от сбрендившего Кирилла. А этот самый цапнул Тотошку, отлепил от пола, растолкал ещё не до конца оживших конвоиров и был таков.       — За ним, мать вашу, — рассвирепевший Алик — ещё бы! Эта костлявая сдыхоть уделала не только Богдана, но и на глазах двух десятков человек натянула местного божка — подхватился с места и ринулся следом в предбанник.       Богдан так не спешил, народу там, даже несмотря на дурное Аликово настроение, было — яблоку негде упасть, особенно любопытствующие ряды сомкнулись, когда из душа выскочило несколько голых девчонок, выкинутых ещё в самом начале из ближайших кабинок. И правда, Кир с Тотошкой увязли в толпе и выбраться на волю не успели. Безошибочно распознав причину суматохи, их в десяток рук схватили и вытолкали к разъярённому Алику.       — Ох у вас тут и порядки… — девчонка из новеньких. Не была бы голой — за пацана сошла, ни кожи, ни рожи… ни сисек. Зато рот она открывала с завидной регулярностью, отчего даже Богдан знал, что зовут её Соня, жила до этого в подвалах с кучкой таких же беспризорников, а ещё у неё было обострённое чувство справедливости и совсем отсутствовали мозги, потому что с самого заселения смела хаять Алика. Хорошая девочка, плевать, что сиськи нулевые.       Богдан только краем глаза уловил, как в галдящей толпе тот заносит над Кириллом руку, а Кир стоит с поникшими бессильными плечами, с непривычки выжатый схваткой… и прикрывает собой головастика Тотошку.       …Тем летом стояла одуряющая жара. Погода вообще свихнулась — воздух от температуры плавился с раннего утра и чуть не до полуночи, даже река обмелела до самой тины. И Егор, как истинный неудачник, свалился с температурой. Обычно смешливый и неугомонный, больным он становился капризным до вредности. Богдан и без того издёргался — мать уже вторые сутки не возвращалась домой, а тут ещё и младший хандрит, перловку есть отказывается. А дома больше ничего нет.       Было бы что в кастрюлю положить, он не унизился пойти на рынок к чебуречной. Если родительница и пропадала, то здесь — у своего приятеля. Заросший татарин-зубоскал, женатый и с тремя собственными детьми-погодками, не постеснялся на виду у всех спутаться с их матерью. Район, хоть и не маленький, но всё равно все на виду у всех, тем более рынок — место культурного досуга и сбора сплетен всех местных ложкомоек. И если выстрелы-взгляды окружающих просто свербили затылок, то татарчата ходили в ту же школу, а старший ещё и в один с близнецами класс. Богдан на его придирки отмалчивался, а вот взрывной Егор постоянно слетал с катушек и драки вспыхивали в классе чуть не каждый день.       Богдан просидел недалеко от чебуречной, в которой обретался любовник матери, наверно, часа два, не отваживаясь зайти под навес и спросить напрямую, и просто выискивал её глазами. Не появилась. Зато время как раз перевалило за полдень и разморенный жарой народ потянулся за выпивкой и закусью — целая чебуречная свидетелей. Но прежде чем Богдан решился и зашёл, с очередной порцией посетителей внутрь ввалился пышущий жаром Егор и на глазах у толпы громко и чётко спросил, где мама. «Нет её и не было, уже два дня как».       Егору всегда было плевать на взгляды и шепотки, и с татарчонком он дрался, потому что тот жалил именно его. А ещё Егор был больным и голодным идиотом. Он и до температуры не страдал порядочностью, с болезнью тормоза в принципе отключились. Как он вообще умудрился цапнуть с полки за стойкой чёртову коробку печенья?       — Лови вора!!! — чей-то бабий визг.       А Егор, уже с уворованным, стреляным зайцем с гиканьем и хохотом несётся через порог, обминает низенький заборчик, мимо мангала. Хозяин забегаловки, тот самый татарин, злой как сто чертей, летит следом и матерится. Сыночков своей любовницы он ненавидит ещё с тех пор, как Егор украл у классной руководительницы помаду и они вдвоём выловили «любимого одноклассника», обрисовали ему губы и засунули в женский туалет.       Богдан вылетел из своего укрытия на помощь как раз когда недоумок Егор запутался в длинных ногах и на всём ходу хряпнулся об дорожку. Он успел прикрыть брата собой от упавшего сверху пудового кулака, хотя как родной позвоночник не осыпался — чёрт знает, выдрал злополучную коробку и когда налетела куча-мала, крутанулся, выпихнул из-под града ударов больного близнеца.       Толпа, старший брат и затёртый за его спину младший. Такая хлипкая, но такая действенная защита — не тронете его, пока не упаду я.       И действительно, пока не подоспел участковый, Егора никто и пальцем не достал…       Богдан сжал нож просто в память о той толпе, окружившей их в детстве, как сейчас дурака Кирилла с Тотошкой, и шагнул к лавке, над которой был привинчен огнетушитель. План в голове щёлкнул чётко и ясно. Красная коробка крепилась к стене резиновыми стяжками, плотными, но на него всё равно никто внимания не обращал. Нож грызнул ремешок раз, два, на третий стяжка поддалась. И вторая.       Он схватил падающий красный баллон. Порошковый огнетушитель глянцево переливался яркими наклейками. Как раз в прошлом месяце приезжали МЧС-ники и директор радостно таскал пожарного инспектора по всем закуткам, тыкал в новенькие огнетушители и тихонько отжимал платок от пота — ему буквально за пару суток до внеплановой проверки шепнули, что, собственно, приедут шерстить. Детдомовскую гопоту тогда среди недели внепланово отправили в город «на экскурсию», а к зданию подкатила бригада умельцев — и выделенные государством деньги хотя бы отчасти отжались из захапистого директорского кармана и ушли туда, на что и были даны.       Первым порывом было ахнуть огнетушителем Алика — как раз спиной подставился красиво, но тут пальцы нащупали чеку, она сама на указательный скользнула. Выдернул, направил сопло на всю компашку и надавил рычаг. Огнетушащий порошок разметался по толпе, как будто мешок с мукой взорвался. Белая субстанция взметнулась чуть не под самый потолок, накрыв всё и вся. Визги, вопли, маты. Богдан вслепую от души пнул кого-то перед собой и, пока не улеглась суматоха, пробился сквозь толпу, цапнул Кирилла за химок и выволок наружу. Протащил по коридору, впихнул на лестницу.       — Да перестань ты брыкаться! Это я!       Кир дёрнулся.       — А то я не знаю! Пусти к Антону!       — К кому?       — К Тотошке! — и попытался, как когда-то сам Богдан в лапах полицейского, вывернуться из одежды.       — Пусти!       Богдан даже умилился его тупому упорству. Тут бы самим кости унести, а он ещё слизняка спасать не брезгует.       Сзади кто-то врезался. Богдан обернулся — Соня, в мокрой длиннющей футболке, наспех накинутой прямо на голое тело, волокла Тотошку за собой. Видать, следом за ними выскочила из той давилки. Глянула на сцепившихся парней, злобно сощурилась на обидчика Кира, но время и место не располагали кидаться на защиту сирых и убогих.       — Не бойся, никто тебя из наших не выдаст, а Аликовы прихлебатели не видели, — и дальше поволокла Тотошку на буксире.       — «Наших»? — Богдан вопросительно ткнул кулаком в бок. Кирилл ядовито зашипел.       — А ты думал, вашего разлюбимого Алика так любят?       Как раз двери душевой отворились и в коридор вывалилась галдящая куча мала. Времени больше не осталось, Богдан невозмутимо словил опустевшие рукава и тут же обмотал ими Кирилла, не успевшего до конца выпасть из растянутого старого свитера. Завязал узлом и пнул вверх по лестнице.              Шум с котельного этажа раскатился по всему приюту, из дежурки прискакали кураторша с уборщицей, подтянулся из каптёрки сторож и наделали ещё больше гвалта. Народ брызнул из душевой, как крысы с тонущего корабля. Кураторша ломанулась вылавливать нарушителей тишины.       Богдан послушал из-за двери её гневные вопли и верезг какого-то малолетки, не успевшего удрать из цепких когтистых лап зловредной бабы. Недаром директор прикармливал обеих надсмотрщиц — эти не просто получали деньги за свою работу, они её любили и к процессу воспитания малолетних брошенок подходили с энтузиазмом. Учителя за проступки ставили двойки и уже к концу урока забывали о провинившемся, эти же гарпии в лучшем случае закрывали в сарае на сутки, без воды и еды. А могли закинуть в старый канализационный колодец, где вода, как и в подвалах, хлюпала под ногами, а иногда и по щиколотку — ни прилечь, ни присесть. Колодец был за забором и к территории детского дома не принадлежал, но всё равно служил местным отрезвителем — сюда сажали смутьянов и буянов, чтоб остыли и подумали о своём поведении, и Богдан не знал, что кошмарнее — подвальные пытки или узкая закрытая камера с крысами. Хорошо хоть использовали эту дрянь очень редко, когда штрафникам совсем уж срывало крышу. За этот год такого вообще не было, так что канализация была скорее местной страшилкой, которой пугают перед сном для остроты ощущений.       Они с Кириллом сделали крюк по верхнему этажу, и пока шла облава на их родном втором, выбрались через окно туалета по пожарной лестнице — благо, здесь рама была расшатана курильщиками, и открывалась с полпинка. По лестнице вниз на первый, по карнизу на соседнее окно — это тоже открывалось без проблем, здесь был кабинет психолога, доченьки директора, потому оборудованный, как маленький дворец. Это Кирилл юркнул по карнизу, схватился за козырёк и, поколдовав над окном, уже через пару секунд заскочил внутрь. Богдан просто последовал следом, он собирался переждать бурю снаружи.       — Ты грязный, как хрюшка, не садись на диван, а то оставишь пятна — запалимся перед психологичкой, — Кирилл выпутался из свитера, и скрылся в смежной комнате. Послышался плеск воды.       Богдан приоткрыл дверь. Свет они не включали, чтоб не увидели со двора, но разглядел санузел и умывальник, над которым довольно фыркал Кир. Торс его был обнажён и в темноте серебрился от воды. У него была слишком белая кожа — даже ночь не могла скрыть метки на ней. Пацан заметил Богдана, взвился от крана.       — Чего тебе, — напряжённо буркнул он, отступая от визитёра, — сначала я сполоснусь. Тебе воды тоже хватит. Выметайся.       — Ты здесь уже не первый раз? В темноте ориентируешься, как у себя дома.       — И что?       — Эту неделю здесь жил?       — Нет! У Дины!       — Врёшь, дохляк, Алик к Дине часто ходит, он бы тебя там уже давно выловил. Здесь и диван поспать, и вода помыться — а я ещё думал, чего тебя в душевой не видно было. Динка тебя, как и Тотошку, уже побитого подобрала и к себе приволокла.       Кирилл мрачно засопел.       — Тебе-то какая разница, где я спал?       Богдан засопел ещё мрачнее. Да никакой!       — Зачем ты меня в этот кабинет привёл?       — А ты меня зачем от Алика спас?       Рука аж зачесалась ударить этого придурка, чтоб не задавал таких сложных вопросов. Вместо этого Богдан стянул собственную мокрую грязную пайту, зачерпнул ладонью воду и наконец опустил на зудящее тело.       Переполох смолк через час, к тому времени Светлана Семёновна переловила большую часть замурзанных в огнетушащий порошок ребят, спустила пар и уползла назад в своё логово. Богдан и Кирилл тем же окружным путём пробрались на свой этаж. До полуночи оставалось часа полтора, отбой и демоническая ипостась кураторши разогнали народ по постелям, потому увидеть свет в собственной спальне они не ожидали.       — Долго воздухом дышали, — Алик, как будто в своей спальне, сидел в углу, на кровати Егора, чиркая ногами по линолеуму. На лице привычная скука. Можно было бы подумать, что он заглянул пожелать спокойной ночи, если бы не парочка мордоворотов. Странно, обычно он предпочитал Игната остальным дуболомам.       — А где Игнат?       — Ты мне это скажи, ему в той склоке пробили ногу. Ножом.       =====       * Я помню о толерантности и сама спокойно отношусь ко всем религиям вообще и их ответвлениям в частности, если что.