Мы будем жить вечно

      Кирилл ждал выпада — отшатнулся и зайцем скакнул к двери. Вот только и Богдан выучил повадки мерзкого пацана — нагнулся, сгрёб с пола бутылку, размахнулся и запулил повыше вдогонку. Та просвистела мимо и влепилась со всей дури об дверь под самым косяком. Дверь, уже отворяемая Киром, от удара схлопнулась назад. Осколки зелёным водопадом брызнули на беглеца.       — Ты совсем умом тронулся?! — завопил смертник, обернувшись. Лицо, обычно просто белое, посерело. В глазах молнии, желваки ходуном. Плещущееся в глазах тропическое море, тёмно-медовые волосы, короткие, но блестящие, и хмурые прямые росчерки угольных бровей. Даже перекошенный и в ссадинах, он был слишком красивым для парня, слишком ярким для этого гиблого бесцветного места. Егор, как сорока, западал на всё необычное, не удивительно, что он повёлся на склочного, эгоистичного, но такого необычного парня. Парня, блин!       Сознание, и без того мутное от алкоголя, застелила красная пелена. Богдан только научился терпеть этого выродка под боком и в мечтах не чувствовать на кончиках пальцев треск его шейных позвонков. Но он, пускай всего на пару часов, стал Егором, и выворачивающая наизнанку тоска по прошлому накрыла с новой силой. Вместе со злостью на человека, по чьей вине умерла половина его души, да и вторая изуродовалась до неузнаваемости.       Богдан нагнулся, сгрёб откатившуюся от двери «розочку» — отколовшуюся верхушку разбитой бутылки с хищно щерящимися клыками-сколами. Может, если бы он съел столовскую злосчастную перловку, не упился бы до синих чертей, но на пустой желудок, да ещё и после встречи с ребятами, его развезло почти до невменяемого.       Кирилл распластался по двери, всё больше серея под нависшим Богданом.       — Нагадил и в кусты? Ну уж нет. — Размахнулся и всадил «розочку» в дверь, как раз возле Кирового уха. Не сильно заботясь, что один из бутылочных зубов задел хрящик. Ничего, от недавних счёсов только красные пятна остались — зарастает на этом засранце, как на собаке. Больше ран — меньше красоты, пацану она всё равно не нужна.       — Я нагадил? На свинарник под ногами посмотри, — зрачки у чистоплюя расширились до такой степени, что почти полностью проглотили павлинью окраску, но он упрямо не отводил глаз, только распахнул шире, чтоб нечаянно не зажмуриться. И скривился, когда в нос ударили алкогольные пары. — Пьянь безмозглая.        Богдан злорадно осклабился.       — Что, ангелочек, не любишь пьяных? Небось в вашей религиозной семейке ничего крепче сока не пили.       Кирилл сжал зубы, не желая нарваться на «розочку», зато Богдана понесло.       — Ах нет, я слышал, твой дядюшка любитель за воротник заложить. — Разбитая бутылка скребнула острыми краями ворот Кириного свитера, открывая ключицу и часть плеча. Когда возвращал его домой, Богдан принял метки на теле за свежие ссадины, но ошибся — были здесь и старые пятна, какие бывают, когда рана зарастает, но остаётся не шрамом, а затягивается более тонкой кожей, сквозь которую просвечивает болезненная синюшность. — Говорят, это после его побоев ты такой тощей глистой стал.       Кирилл как воды в рот набрал. Богдан грубо толкнул его в плечо.       — Чего молчишь? Или такое только с друзьями обсуждаешь?       — Отвали.       — Ну нет уж, — ещё толчок в плечо. — Мне правда интересно. Значит, Динке, с которой неделю общаешься, ты мог рассказать, как тебя лупили. А вот Егор реально придурок, раз решил, что вы с ним друзья.       — С чего ты решил, что я ему не говорил?       — Он от меня ничего не скрывал, забыл?       — А это скрыл!       «Розочка» кровожадно тюкнулась в дверь, жалобно хрустнула и осыпалась острым крошевом, напоследок злопамятно почёркав сжимающую её ладонь.       — Я сказал, он от меня ничего не скрывал, — тихо и страшно повторил Богдан. — Он за тобой на поводочке бегал. Одеяло отдал, с домашкой помогал, защищал от местных дегенератов.       — А я сказал — отвали! Он на меня смотрел и облизывался, он ко мне целоваться лез! Он не дружить со мной хотел!!!       Тычок Богдану в бок. Дурак, всё никак не научится правильно кулак сжимать. Левый. Правая ладонь всё ещё обмотана тряпкой и безвольно болтается вдоль тела — клеймо слишком глубокое, чтобы затянуться за сутки, как прошлые зуботычины. Богдан предплечьем, как скобой, пришпилил Кирилла за шею к двери, чтобы даже рыпнуться не мог. Тот натужно вздохнул и ударил ногой промеж вражеских. Попал. С-сучонок. Коленом раздвинуть ему ноги, тоже чтобы не брыкался.       — Да ладно тебе невинную овечку строить, сам же и соблазнял. — Богдан склонился ещё ниже и вдруг от позы ему стало жарко. Он остро почувствовал чужое тело, его сопротивление, его тепло, его напряженность… А с Яной он тогда так и не разрядился. Голова от неудовлетворённости уже какой день трещит, а тут ещё и выпивка добавила. — Орёшь, что Егор извращенец, а кто меня вчера при всех так страстно засосал?       Кирилл коротко болезненно вякнул, когда его хлопнули на кровать и рванули брюки, закрутился червяком, вцепился в одежду, но его просто перекатили на живот. Богдан ещё и по заднице хлопнул, злобно и пьяно хохотнув. Левую руку заломил, правая покалечена клеймом — всё равно не отобьётся.       — Да ты ещё хуже своего брата, чёртов мудак, — прошипел Кирилл.       — Детка, да тебя, оказывается, грязные слова в постели заводят, — Богдан задрал его безразмерный свитер. Кир в этих балахонах ещё меньше кажется, но если штаны с футболками пацан таскал ещё свои, то в рубашке, свитере и даже куртке он вполне мог утонуть.       — А знаешь, что меня ещё больше заведёт? Если ты намылишь верёвку и на люстре вздёрнешься!       — Маленький некрофил.       — Сдохни!       Он вертелся не переставая, сам себе чуть не вывихнул из сустава плечо, но не желал лежать смирно. Проще всего было оглушить, тем более он так замечательно вырубался от ударов, но Богдану непременно хотелось, чтобы этот зверёныш наконец перестал щериться и принялся размазывать сопли. Вместо этого Кирилл боднул его затылком по носу. Не разбил, но боль прилетела.       — Твою… в… и на… .       — Что, больно? — ядовито подхихикнул Кирилл. — Вот и мне больно, отвали!!!       Богдан прищурился.       — Больно, говоришь? Ну так сделаем приятно.       И всё-таки стянул с вредителя штаны.       Кирилл не вопил и не умолял. Он сжался, как мог, и зря Богдан злорадно думал, что от страха — этот щенок просто стал похож на твёрдый камушек. И холодный, как студень. По такому ладонью скользни — и самого мурашки от холода пробирают, по спине и до самого затылка, аж волосы шевелятся.       — А ну, разожмись, — он провёл рукой по напряжённому телу и вот тут-то понял, почему Кирилл даже не пытается брыкаться — он просто скрючился и разогнуть его не было никакой возможности, если только не выпустить из зажима руку, но тогда он наверняка начнёт выдираться.       Богдан ругнулся. Желание проснулось ещё когда он прижимал гадёныша к двери. Теперь же внизу тянуло до пятен в глазах. Размеченная синяками-метками спина Кирилла прогнулась от жадной ладони, зарывшейся под свитер ещё глубже. И вниз по позвоночнику, ногтем каждый острый горбик. Горячим по холодной. Шершавой по гладкому. Вдох-выдох. В груди не хватает воздуха. В груди его так много. Даже если бы не был пьяным, он бы разложил тонкое напряжённое тело по кровати, прижался и голодно изучил все скрытые участки кожи, словил бы все вздрагивания, дёрганья.       — Ты подорванный, хуже Егора, — пробился в помутившееся сознание выдох Кирилла. — Тот хотя бы не насиловал.       Что он вообще знает? О Егоре. О Богдане. Да, у них родители не умерли и пьяные родичи не закрывали в гараже. У них просто не было ни отца с матерью, ни дяди. У них были только они сами и жили они только друг ради друга. Жили, а не умирали. Им было всего шестнадцать. Огонь в венах, крылья за спиной, целая жизнь на ладони. Они были бессмертны!       — Плохо ты Егора знаешь. Этой осенью на школьном балу он напоил татарку, дочку одного мерзкого типа, и оприходовал, пока она была невменяемая. Ещё и фотку сделал и на школьной доске объявлений повесил.       — З-зачем?       Богдан перевернул Кирилла под собой. Тот, оглушённый новостью, даже не трепыхнулся, да и не сообразил, наверное, что его, голого, облапили уже спереди.       — Папику её мстил, что таскался с нашей мамашей.       Егор, смешливый, дружелюбный, глупый разгильдяй, оказался злопамятной безжалостной тварью. Вот только знал об этом один Богдан. Вернее, догадался, кто мог додуматься до подобного, потому что фотография была пришпилена анонимно и фотограф пожелал остаться инкогнито, а девчонку упоили до такого состояния, что даже имени своего не помнила, не то, что обидчика. Богдан тогда Егора поколотил, но тот своего добился — семья мамкиного любовника спешно собралась и выехала из района.       Кирилл поздно сообразил, что смотрит он на своего мучителя почти в упор, а тот уже расстёгивает джинсы, и закидывает его ноги себе на бёдра. Засучил ногами, а Богдану только удобнее вытряхивать из свитера. Спеленал рукавами и прижался к обнажённому телу. Горячим к холодному. Сильным к натянутому.       Богдан выпростал Кириллу руку из свитера, перехватил, чтоб не вырывался, и с оттяжкой лизнул по пальцам.       — Фу! — Кирилл аж скривился, но спеленали его знатно — не дёрнуться.       — Я бы позаимствовал из твоего красивого ротика, но боюсь недосчитаться пальцев. — Богдан потянулся ладонью к губам Кирилла и тот действительно клацнул зубами, едва не тяпнув по фалангам. Рука так и зачесалась отвесить оплеуху, чтоб он затих и позволил наконец коснуться своих странных кукольных губ. Вместо этого Богдан потянул кисть Кирилла вниз и гнусно хмыкнул, когда парень сообразил, зачем её протискивать между их телами.       — Не хочу!       — Зато я хочу! А будешь сопротивляться — бутылку возьму.       Рука напряглась ещё сильнее.       — Когда ты сдохнешь — я на твою могилку гадить ходить буду.       Богдан посмотрел в злую колючую бирюзу.       — Сначала вы у меня все сдохнете, — пообещал он и направил пальцы Кирилла в него же. Парень охнул, завозился. Богдан только коленями шире развёл тому ноги, навалился. Горячие пальцы стиснули пальцы ледяные, и вжали глубже. Нажал на косточки, раздвигая фаланги внутри. От тихого стона по хребту сыпануло мурашками. И глазища как два зеркала, а в них человек — Богдан даже не сразу узнал себя — взгляд плывёт, ноздри раздуты, как удавленник воздух ртом хватает, по вискам тонкая струйка пота.       Кирилл зажмурился, разрывая контакт, упёрся взопревшим лбом Богдану в плечо, и выдохнул-застонал от нового толчка. А того словно током прошибло — и хотел бы прижаться к губам, высосать звуки, воздух, саму жизнь — и боишься сдвинуться, чтобы не спугнуть обволакивающую сознание истому.       Желание и жар. Прижался всем телом, чтобы между ними не осталось даже воздуха. Пальцы вглубь. Срывающимся дыханием по шее. И густая живая тишина.       Напружиненный. Разложенный. Гордый. Бессильный. Желанный. Сейчас…       Он был всё такой же тугой и узкий, по-прежнему зажимался до последнего и сопротивлялся втискивающейся головке. Кирилл выгнулся, когда пальцы сменились Богданом. И тут же выгнулся уже сам Богдан — острые коготки впились в спину и с силой прочертили вдоль позвоночника. Движение превратилось в спазм. Маленькая когтистая тварь!       — Ах ты…       Кирилл не услышал — он всё так же жмурился и влипал в плечо. Богдан попытался за волосы отклеить его от себя, но вместо этого пальцы зарылись в короткие прядки. Он как в ловушку попал — запутался в вихрах, в ощущениях, в Кирилле, в себе. Только же кипел от ненависти, теперь мозги плавятся от похоти.       Всхлип. И опять когтями по спине. С усилием внутрь. Метки по коже вверх. Хриплый выдох. Полосы по хребтине вниз. Никак не расслабится — и себе больно, и член еле вставляет.       Богдан в Кирилле. Кирилл ногтями под кожу.       Толчок. Стон.       Скрипы кровати — мимо ушей, перекаты бутылок под ногами — просто отступить, весь мир к чёрту — только жар тугого упрямого тела под ним. Соединение, сопротивление, рывок, вперёд, резко, быстро, сильно. Кирилл забился от напора, больше он не сжимался.       И как порванная струна по пальцам — финал дикой недоигранной мелодии.       …За окном уже стояли густые весенние сумерки.       Богдан лежал на Кирилле, выжатый, мокрый, обессиленный. Пьяная одурь слетела с оргазмом. Так бы мысли из головы вымело.       Кирилл молча выпутался из-под развалившегося по нему парня, одёрнул свитер, поискал в потёмках штаны. Пнул попавшуюся под ноги бутылку, та с обиженным дзеньканьем закатилась под кровать.       — Ну что, бутылкой меня двинешь, раз кирпича под рукой нет?       Вместо ответа Кирилл размахнулся и двинул кулаком.