Мы будем жить вечно

      Кирилл нервничал. Богдан висел на растяжке. Время тикало в виски тупой болью.       — Я тебя освобождаю — а ты перестаёшь меня лупить, доставать и вообще больше не унижаешь.       Не глядя на разбитые губы, Богдан хохотнул.       — Унижать тебя — это трахать, что ли? Наш ангелочек никак не заставит себя плохие слова произносить, ай-яй-яй…       Кирилла явно передёрнуло, а Богдану как вожжа под хвост попала, он ещё помнил, как эта мартышка скакала по черешне на забор. Точно так же эта дрянь оставила Егора в постройке…       Пацан развернулся и собрался уйти.       — Ты вроде свалил из детдома, когда мы последний раз виделись, — мрачно отозвался Богдан. Елагин зашипел сердитой кошкой. — Ха-ха, Алик словил?       Кирилл продолжал молчать. Бесит, придурок, когда не нужно — гавкает, когда нужно — отмалчивается.       — Ты всерьёз считаешь, что мы «договоримся», ты меня развяжешь и я тебя не… хм… унижу, вот прямо здесь? Ну хорошо — дойдём до спальни, а там всё равно унижу?       И нужно бы помолчать, кивнуть, пускай этот дурачок развяжет узлы, а там правда скрутить в бараний рог и… например, самого по батарее растянуть, но общее гадостное состояние только в первые минуты включило сознание, а потом прогнало током по избитому телу и опять вводило в дремоту. Ещё немного и язык начнёт заплетаться, а там и мозги совсем спекутся — надо болтать, оттягивать отключку.       — А тебе всерьёз понравилось с парнем?       — Мне понравилось, что ты подо мной стонал и едва сдерживал слёзы, — даже не попытался съехидничать, может, потому Кирилл вздрогнул.       — Ты здесь уже всю ночь привязан. И я сам слышал, как Алик закусился с камендой из-за покусанной Дины — даже на завтраке его не было. Кажется, его впервые закинули в сарай в наказание, прикинь, какой он оттуда выйдет? Злой, голодный… — И, гнида, достал из кармана загодя припасенный пирожок — и принялся смачно чавкать!       С повидлом. Гадость несусветная. А желудок, предатель, всё равно заурчал, да так, что даже Кирилл услышал.       — Хорошо, я согласен, — угрюмо процедил Богдан, представляя, как валяет доверчивого дурака прямо в хлюпающую по полу жижу.       — Так я тебе и поверил. Я тебя развяжу — ты меня тут же убить захочешь.       — Тогда зачем припёрся?       Молчание.       — Проваливай.       Да плевать! Холод уже притупил боль и висеть он тут будет не вечно, может, опять в обморок грохнется и остаток наказания счастливо останется вне памяти. Ещё с этим сосунком сговариваться, лишать себя единственной отдушины…       — Я помогу разобраться с Аликом, — тихо, но внятно прошептал Кирилл. — Ты же считаешь, что это он Егора убил?       Зазубренным лезвием в сердце.       — Нет, ты его убил.       — Ты знаешь, о чём я.       Теперь молчал Богдан. Чёртов сопляк. Ну да, Богдан бил его, ненавидел, мечтал растереть в пыль. И собирался растереть. Но вместе с ним нужно было раздавить второго, того, кто столкнул.       — Если ты с самого начала знал, почему я с Аликом снюхался, почему сразу не сказал?       — А ты бы согласился?       — Я и сейчас не согласился.       — Зато сейчас ты связан и я могу с тобой поговорить без кулаков.       — Не боишься, что освободишь, а я всё равно тебя побью или трахну?       — Уже не боюсь, — сухой натянутый ответ. Не одному Богдану этот разговор в тягость.       — Неужели Алик так прижал, что только за моей спиной прятаться осталось?       Молчит.       Скрипит верёвка по телу, тянет жилы под кожей, тикает время в виски.       — Как поможешь?       — Наши хотят разобраться с Аликом.       — Кто?       — Пф, так я тебе и сказал. Придёт время — позовём.       Жаль, всё-таки не дурак.       — Хорошо, мир. Развяжи меня.       Кирилл продолжал стоять, чего-то ждал.       — Не буду я тебя трахать, обещаю.       Начинающего парламентёра опять передёрнуло от словечка, но он пересилил себя, подошёл и принялся расколупывать узлы. Богдан даже губы не покривил, чтобы не спугнуть. Хрен с ним. Хотя, без секса с ясноглазым ангелком будет… скучно?..              На уроки Богдан, понятное дело, не пошёл. До вечера он, чтобы чёртова комендантша не нашла, отлёживался в игровой — дошколята навертели в дальнем углу «палатку» из простыней и стульев, и пока нянечки выгуливали выводок по парку, Кирилл приволок побитую ношу к этому архитектурному ужастику и свалил в одеяльное гнездо — и не видно, и мягко. Сам он удрал на уроки, но в обеденный перерыв к палатке пришёл… Тотошка. Молча достал из-под майки хлеб с сыром, пробормотал: «от Кирилла», и свинтил, пока воспитательницы сами не выгнали.       А по темноте, уже в спальню, пришла Яна, притащила тазик и холодной водой оттирала засохшую кровь с Богдана.       — Тише-тише, Тигр, — без привычной насмешки успокаивала она, осторожно соскабливая грязь с рыжими дорожками.       — Хоть бы подогрела, — сквозь зубы шипел парень.       — Сорян, Принцесса заточена в больничной башне и злой врач её перебинтовал, как мумию, а ключ от подсобки с электрическим чайником есть только у неё.       Богдан скосил глаза на собственную лодыжку, распухшую так, что даже в резиновый шлёпок нога не впихнулась. Яна проследила за взглядом, понятливо хмыкнула.       — Да ладно тебе, не сдохнешь. Хотя, конечно, с Динулей-красотулей ты знатно подставился. Алик тебя когда в подвал волок, я думала, оттуда уже и не выпустит, ты бы себя видел — побитый, поцарапанный, кровь по всей физиономии. Глаз, кстати, видит? — и пошевелила пальцами перед лицом. Богдан моргнул — один глаз действительно заволокло плёнкой.       — Он хоть Дину не прибьёт?       Яна фыркнула.       — Свою «Мышку»? Ну, оплеуху отвесил, это да. Может, даже за косы оттаскает, как в прошлый раз, когда вас у неё в спальне застукал, но не убьёт. За себя лучше переживай, он злопамятный. Тотошка вот после того представления в душе даже в столовую не ходит — мы с Сонькой его подкармливаем.       — Ты Динку недолюбливаешь, — заметил Богдан. Яна только пожала в ответ плечами.       — Она много о себе воображает. Ходит вся такая чистенькая, свеженькая, как спелое яблочко. И смотрит на остальных гру-устно так… ну знаешь, как на кошек с помойки. Вроде и хочется погладить, но нельзя, потому что грязные и вонючие. Ну и блохастые. — Яна задумчиво почесалась и Богдан чуть не почухался за компанию. — Они когда сюда с братом попали, оба чуть от глистов не лопались, и вшей было не меньше, буэ. Нас тогда из-за них всех керосином обрабатывали и машинкой почти под ноль, все, как Сонька, лысые бегали, хы-хы. Помню я, хотя это лет десять назад было. Это сейчас она Принцесса. Да ты любую отмой, отпусти волосы и одень во что покороче — даже я дивой буду, — приятельница дурачась выгнулась в журнальную позу, но показала рожу и смазала эффект. Гибкая и с пухлым довеском в лифчике, Янка бы точно не уступила, если бы захотела.       — У Дины есть брат?       — Угу, старший. Вот уж кто был лапочкой. Динка добрая, потому что её не лупят, не отнимают тарелку и не засовывают лезвие в тапки, она себе может позволить быть доброй и жалеть несчастных нас. А вот Дима, он добрым был сам по себе. Он нас всех ух как строил. Кто еду отнял — того вытаскивал и землёй кормил, хотя мог и кверху ногами перевернуть, чтоб сожранное назад полезло, ха-ха-ха, кто подрался — к слесарю и чинить мебель или там лопаты в руки и копать от забора и до обеда. Кто на девчонок руку поднимал — тому руку выкручивал, одному даже сломал. И сам с нами и копал, и мебель чинил, и полы мыл. Турники же видел? Это он у директора арматуру выклянчил и пол-лета варил, потом пацанов учил солнышки крутить.       — И где он теперь?       — Сбежал, — уныло ответила Яна и солнечные зайчики, только что прыгавшие от неё по комнате, исчезли. — Тут все сбежать пытаются. Говорят, за границу умотал, чтоб Дина вышла и он её с деньгами встречал. Вот после него как раз Алик и подтянулся. Дисциплину при нём тоже не понарушаешь, но ты сам в курсе, как он ребят в узде держит. Думаю, Дину он выбрал не просто так, может, тот же Димка и просил за сестрой присмотреть.       — Тогда почему она в больнице?       — Потому что собаки покусали.       — Меня ведь тоже грызанули!       — Авось не откинешься, — это отворилась дверь и в неё просочился Кирилл, как всегда нахохленный и зыркающий исподлобья, но не способный вовремя заткнуться. В руке он тащил кусок мыла, значит пробрался в предбанник и спёр у кого-то из шкафчика. Отчаянно, если вспомнить, что сегодня как раз банный день и народу куча.       — Я что, мыться в этом тазу должен, что ли? — попытался возмутиться Богдан, но Кирилл жёстко припечатал его назад в кровать и принялся намыливать распухшие воспалённые раны. — Ыыызверг! Щиплет же!       — И дезинфицирует, лежи не дёргайся.       — Лучше бы спиртом, откуда ты такие гестаповские методы взял?       В ответ Кир пришлёпнул по спине — там, где сам распахал ногтями…       — Я за подмогой, а то тут убираться до второго пришествия можно, — задумчиво, скорее себе, пробормотала Яна и вышла. Вернулась почти тут же, следом за ней волокся не слишком счастливый, но не сопротивляющийся, Тотошка. Глянул на Богдана — сжался, но Кирилл обернулся, приветливо махнул головой и мелкий расплылся в улыбке.       Когда только снюхаться успели?..              Отлёживался Богдан до утра, но спал муторно, дёргался во сне и ссадины никак не давали забыться. Ещё и температура, слабенькая, но самая гадкая, потрескала губы и накачала голову гудящей болью. На рассвете парень смирился с бессонницей, кое-как отлепился от кровати, перетянул повязку на лодыжке, посидел, поскрипел зубами, пока разминал — нога протестовала, но болью штрыкалась терпимо, можно было и наступить, и с носка на пятку качнуться. Подумал, но надевать кенгуруху не стал, обошёлся борцовкой.       Кирилл спал. Опять на кровати Егора. Крысёныш, ещё и своё одеяло сюда переволок, как будто не нечаянно в чужой постели вырубился, а сам сюда переселился. Богдан просто дёрнул за наволочку и мальчишка, осовело хлопая ресницами, скатился на пол, прямо к его ногам. Пинок под зад для побудки.       — Ты же обещал меня не бить!       — Я обещал тебя не трахать. Свали с его кровати, чтоб даже близко к ней подойти боялся.       — У меня крыса под кроватью скребётся, вот я сюда и лёг!       — Твою мать, ты трясёшься, как осиновый лист, а там мышки — пару грамм.       — Зато зубы острые!       Богдан сощурился. Не собирался он с ним заедаться, просто согнать хотел, но внезапно посетившая идея вытеснила даже остатки дурного настроения.       — Одевайся.       — Чего?       — Того. Штаны натяни и кеды. Пойдём из тебя качка делать, чтоб мышек не боялся.       Кирилл как-то пристально глянул на собеседника, в глазах явно читалось недоверие к стабильности психики Богдана. Тот не стал долго размусоливать, сам закопался в чужие полки с вещами, достал спортивные штаны, перебросил соседу.       — Слушай, ты всерьёз? — всё-таки рискнул спросить Кирилл, когда они старым способом спустились через туалетное окно по пожарной лестнице и уже стояли под окнами, ёжась от рассветной прохлады.       — Ну, с первого раза у нас вряд ли что-то дельное выйдет, — честно ответил парень. Утренние пробежки Богдан забросил с переездом в детский дом. Егор их вообще люто ненавидел.       …Пинок. Второй. Третий.       — Ты мне скоро отбивную из задницы устроишь, — шипит Егор, зарываясь под одеяло. Подушкой отмахивается от старшего, упрямо не открывая глаз.       — Отлично, можно к отбивной яичницу и будет замечательный завтрак, — спокойно, потому кровожадно, отвечает братец.       Уже второй год идёт война. Богдан бегает по утрам, распугивая алкашей и шавок, а Егор дрыхнет до победного, предпочитая опоздать в школу, но выспать положенные минуты. Разве что на дворовый турник выползет вечером да пободает набитую песком самодельную боксёрскую грушу.       Но по выходным, когда нет школы, когда Богдан забьёт на подработку, младшему нет спасения — его щипают, пинают, щекочут и стаскивают с кровати за ногу, натягивают на ещё сонную тушку штаны с майкой и выпинывают в рассвет — бегать, подтягиваться и всячески издеваться над организмом.       Каждые выходные один и тот же ритуал, одна и та же возня, один и тот же диалог, одно и то же вялое тельце, облепившее братские плечи и отказывающееся самостоятельно выползать из подъезда. Вот сейчас Егор зевнёт последний раз, с оттяжкой, чтоб даже Богдана заразить зевотой, потопчется на дорожке и скажет…       — Если я сдохну — назло тебе буду сильнее вонять, чтобы знал, как будить.       Кирилл ожидал всего — от ругни до тумака, чего он не ожидал, так это смешка и горячей ладони в своих волосах.       — Ну, так и будешь во мне дырку сверлить? Сюда иди. Сделаем сегодня пару кругов вокруг здания. Да не торопись ты, идиот, разомнись, а то завтра не встанешь. Бегаешь ты быстро, значит, спринтер, а такие долго не бегают — сдуешься через сто метров. Вот и будешь учиться распределять силы. Да подойди, блин! Нафига олимпийку натягивал, я же говорил — будем бегать, распаришься, станет жарко.       — Да что ты ко мне прикопался?! Я вообще спать хочу!       — И рот захлопни, дыши только носом.       Кирилл недовольно скривился, скрутил шиш.       — Ах ты крысёнок!       И сорвались в полёт, наплевав на разминку, ноющую лодыжку и взаимную неприязнь. Просто догонять, просто удирать, просто бежать навстречу новому дню.