Мы будем жить вечно

      — Вот теперь не ори, что тебе со мной плохо.       Кирилл потёр виски и показал кулак. Чтобы было понятнее — с оттопыренным средним пальцем.       Шёл он медленно и как-то пьяно, не совсем уверенно ступая по полу и вообще предпочитая держаться у стены. Богдан подло хихикал — Кирилл рос не в той семье, где его учили пить, ругаться матом и зажиматься с девчонками. Судя по тому, как долго он валялся на Богдане после оргазма, и как ломано с него сползал, когда собрал мысли в коробочку, самоудовлетворением этот святоша тоже вряд ли занимался. По Богдану он растёкся медузой и пришёл в себя, только когда сообразил, что руку Богдан так и не вытащил и продолжает поглаживать ствол.       Богдан держался чуть позади, отсвечивая довольным оскалом: возвращались они уже к полуночи, время, назначенное Аликом, давно прошло, можно расслабиться.       — Ну надо же, вы вдвоём были? — Помяни чёрта. — А я уж думал, наша звёздочка опять сбежала, клиента завернул домой, перенервничал, по друзьям твоим пошёл искать…       Кирилл сбился с шага, налетел на Богдана. Алик полностью вышел из комнаты, демонстративно защёлкнул молнию на брюках. Следом за ним вышел верный пёс Игнат.       — Паршивые у тебя друзья — где ты не знают, развеселить не умеют… заменить не получилось…       Алик изобразил шутовское приглашение от соседней, из которой вышел только что, к их двери.       — Что ты здесь делаешь? — спросил Богдан, но Алик пожирал глазами только вжавшегося в него Кирилла. Хорошо хоть после всего у того хватило сил доодеться и обуться.       — Мне было интересно, — словно не слыша вопроса, произнёс он, — каково это — быть с парнем. Я даже фантазировал про Кира. Но не вставило. Интересно, это Тотошка неумёха или просто Кир особенный?       И пока парни осмысляли услышанное, развернулся и ушёл к себе. Следом за ним шёл Игнат, единственный гарант того, что Богдан с Кириллом не ринутся следом и не свернут ему шею.       Кирилл решился и открыл дверь соседей, но более высокий Богдан первым увидел нутро спальни. И голого дрожащего Тотошку в разметанном гнезде раскуроченной кровати.       Кир зашёл внутрь и в гробовой тишине стал собирать разбросанные по полу вещи. Богдан посмотрел, как он ровно, как будто даже механически, одевает малька, развернулся и пошёл на третий этаж, к девчонкам. После вечернего веселья наверняка не всё допито — Тотошке и ссадины на запястьях промыть, и так вкачать, чтоб не пялился в одну точку глазами-стекляшками. И Кириллу залить — его размазало сильнее, чем тогда в недострое…       — Что с тобой? — дверь открыла Яна, но при виде Богдана дежурная улыбка сползла с неё вместе с сонливостью. — На тебе лица нет.       На полу возле стола Богдан увидел Заику, Тотошкиного соседа. Чья-то заботливая рука накинула на него плед, малец положил голову на мягкие комнатные тапочки с помпонами и сладко дрых. Интересно, если бы он не задрых здесь, спас бы он Тотошку, когда к тому пришли, или сейчас Кирилл одевал двух бездумных кукол?       — Есть водка?       — Сдурел, нет конечно. Если кто попалит — шкуру спустят.       — Между шкафом и стеной половица отодрана. Под ней, — Соня увидела Богдана и тоже выбралась из постели, натянула под длинную спальную футболку, в которой ходила и в душ, и на уроки, спортивки и сама вышла в коридор.       — Антон или Кирилл? — прозорливо уточнила она.       — Антон, — впервые попробовал на язык настоящее имя шестёрки Богдан. И наконец почувствовал себя причастным к лагерю детдомовских фриков и не почувствовал от этого отвращения.       …Соня с Яной почти сразу выгнали парней от Тотошки.       — Валите, валите, — Соня не любила, когда её не слушали, сама развернула обоих на выход и вытолкала из спальни. — Он при вас вообще из молчанки не выйдет.       — Эй, я могу ему помочь, — вякнул Кир.       — У вас с Евсеевым совсем другой перепихон был, — отбрила Соня.       — Э… с чего ты…       Она остро ткнула в изгрызенное до ранки ухо.       — Потому что с насильником не ебутся потом по доброй воле. Всё, нахрен оба пошли.       И хлопнула дверью перед носом. Бутылка горючей так и осталась в руке Богдана.       Сон не шёл. Кирилл накрылся с головой, но Богдан знал — не спит. И это вытягивало жилы не меньше, чем глухая возня за стенкой.       — Выпей, — в конце концов ему надоела эта тягомотина, парень присел на кровать Егора, к которой последнее время приписался Кир, и сунул под незасыпающее одеяло прикарманенную водку.       — Не буду. Я не пью.       — А тогда в подворотне целую бутылку выхлебал.       — Потому что ты заставил!       — И сейчас заставлю. Выпей, я сказал. Прошлый раз отрубился, значит и сейчас мне мешать перестанешь.       Кирилл мрачно приложился к горлышку, закашлялся, но вылакал несколько глотков.       — Умничка, — Богдан протянул руку потрепать по медовой голове, но Кир предупреждающе оскалился. Прокушенная им губа прозорливо заныла.       — Грызун, — не сдержался и поддел Богдан.       — Чтоб ты знал, грызуны стра-ашные, — зевнул Кир, — так что бойся меня, ууу…       Спихнул с кровати дополнительное тело и осовело склонил голову к подушке.              Богдан отлично помнил, как крутило Кира после водки в подворотне, потому он удостоверился, что того не будет рвать, и только потом заснул. Так что спикировавшее на него среди ночи тельце по идее давно дрыхнущего Кирилла, оказалось неприятным сюрпризом.       — Кр-рыса-а, — проклацал невменяемый зубами и полез к Богдану под одеяло прятаться.       Богдан бы и не сопротивлялся, но эта пьянь раскидалась ногами и руками, и выпихнула законного владельца с нагретого места.        — А ну пошёл вон с моей кровати!       Но выкинуть пьянчужку не вышло — тот обхватил вытряхивающего из своей постели Богдана, повис, как обезьяна, и продолжал отбивать зубами дробь.       — По мне проб-бежала, фу! Она уже к Егору под кровать жить переехала.       — Поэтому ты решил переехать ко мне? — вкрадчиво уточнил Богдан, но Кирилл не среагировал, даже когда тот, дурачась, прижал глупца к себе. Прикусил за плечо — тоже ноль реакции. Богдан сглотнул. Плечо было голое — растянутая здоровенная майка свисала мятой тряпкой, обнажая острое тело, а в комнате висела густая темнота, так что ощущалось и фантазировалось под ладонями с перечной остротой, особенно после вечернего выкрутаса у психологички. Пижамные штаны на нём были те же, что и в Таткином кабинете, даже слегка сырые до сих пор. Жалко, что перед уходом трусишка заперся в туалетной комнате и натянул бельё. Богдан представил и чуть слюной не захлебнулся. Потом сообразил, о чём думает, и захлебнулся желчью.       — Я тебя сейчас трахну, — злобно пообещал он.       — Тебе мало было сегодня?! — всерьёз возмутился Кирилл, и Богдан аж побурел от такой наглости.       — А ничего, что мне ничего не перепало, тебя одного развезло?!       — Это потому, когда я ушёл в туалетную, ты так задумчиво себе в штаны лапы запустил?       Богдан вспомнил и точно так же задумчиво запустил лапы уже поганцу под майку. Ладонями вверх и разрядом щекотки под рёбра. Кирилл ойкнул, опал кулём со своего насеста и тут же упрямо жухнул под чужое одеяло.       — Слушай, лунатик, ты вообще понимаешь, к кому ты в постель прыгнул? Мало ли что я обещал, я не железный.       — А ты вообще понимаешь, что сейчас это говоришь парню?       — Парни от мышей не скачут по левым койкам.       Кирилл вместо ответа гордо зарылся под одеяло уже с головой.       Выругавшись, Богдан полез под кровать Егора договариваться хотя бы с подлым грызуном. Тварь вопреки здравому смыслу никуда не ушла, а затаилась в самом дальнем и пыльном углу, за забытой с попойки пивной бутылкой. Скотина, с такими резцами, что пробила палец под самый ноготь.       — …!!!       — Вот-вот, — сонно подтвердило чудовище из его кровати.       Богдан злобно лизнул ранку, пнул выкатившуюся бутылку, облился остатками выдохшегося пива и решил, что цирка на сегодня достаточно. Глумливый писк ему наверняка померещился, а вот хохоток Кира резанул по самолюбию.       — Двигайся.       — Э-э, я же тут лежу.       — Ну, кровать не двуспальная, но если потесниться, места вполне хватит. — Богдан занырнул в постель, подумал, но решил ещё немного прощупать пределы дозволенного — подцепил одеяло и закатился под него.       — Иди на другую кровать!       — Ну здрасте, там мышь! — и передёргивая пропел: — Я её боюсь.       — Крыса, — не поддался на издёвку, угрюмо буркнул Елагин. — Я точно знаю.       Кирилл попытался перекарабкаться через Богдана на выход, предпочтя пасть смертью храбрых от резцов подкроватного монстра, чем разделить одну кровать с соседом, но тот, разомлевший от неожиданной бескровной перебранки, не собирался закусываться — толкнул беззлобно назад.       — Скажи, почему ты на самом деле боишься этих чёртовых тварей?       Кирилл мигом протрезвел.       — А не ясно, что ли? Они кусачие.       — Я тебя сегодня тоже укусил, — напомнил Богдан с каким-то смешанным чувством, ему хотелось уязвить Кирилла, но совсем не хотелось отпускать от себя, когда за стенкой остро чувствовался раздавленный, никому не нужный Тотошка. Наверное, Кир тоже это чувствовал и не спешил удирать от неприятного соседства в постели. Он зябко повёл плечами, но приложился ухом к разделяющей спальни стене, силясь услышать жизнь в соседней комнате, даже повернуться спиной к Богдану не побоялся. Но было тихо. Первой ушла Яна, Соня сидела даже когда Богдан засыпал — всё говорила, то ли успокаивала, то ли отвлекала, теперь либо заснула там же, либо успокоила и ушла к себе.       — Крыса распахивает зубами не хуже собаки, только вгрызается в тело и не отпускает, — неожиданно выдал Кирилл, Богдан аж на локте приподнялся, чтобы разглядеть мальчишку, но тот так и не повернулся. — Собаку можно напугать криками или отбить пинками, а крыса просто сильнее вцепится. У неё нижние зубы длинные и кривые — как раз как крюком поддевает, и не оторвёшь. И они меньше собак, они друг другу не мешают напасть всем одновременно.       Плечо у Кира так и не спряталось в футболку, а вместе с ним обнажилась шея и часть лопатки. И тёмные пятна старых шрамов, которыми, как помнил Богдан, была усеяна вся спина. Заживало на нём быстро, но что если ран будет много или слишком глубокие? Клеймо только-только перестало сочиться сукровицей.       — …где тебя так?       — В гараже, где ж ещё? Как раз морозы начинались, а он меня в одних штанах выкинул, опять ужрался и белочку словил. А там холодина, гараж полуподвальный. Я дерюгу из угла хотел натянуть — под ней крысиное гнездо оказалось. Я тогда так ошалел, что выбил в машине окно, прямо с крысятиной на спине, завёл и вывернул гаражные двери, чтобы выбраться, хорошо, там в бардачке всегда запасной комплект валялся, это у них, наверное, с папой семейное. Тётя всё равно не водит, а я не говорил, что умею, вот и не побоялся оставлять меня с машиной, ха-ха.       — Это за разруху в гараже дядя тебя в детский дом выпер?       — Не-а. Вот за это, — Кирилл лениво протянул руку и когда Богдан непонимающе уставился на подношение, второй рукой сцапал его ладонь и провёл по своему запястью. Под пальцами над венами тонкими нитками взбугрились шрамы. — Побоялся суицидника в доме.       У Богдана голова кругом пошла, от информации ли, от алкогольных паров, которые так браво развязали Елагину язык. Кирилл по-своему расценил затянувшееся молчание.       — Не дёргайся, я себе больше никак жизнь укорачивать не собираюсь, я ту темноту как вспомню — стр-рашно, ууу. Даже страшнее крыс. Ну и глупо это, дарить спокойствие уродам, которые доводят до тупика. Нужно как крыса — развернуться из этого тупика и напасть в ответ. Тотошку вот учу, только он боится очень. Как ты говорил, половая тряпка? Тряпки делают из вещей, а он не успел стать вещью — его всю жизнь били и пугали, он даже не успел форму принять. Он не тряпка. Он просто не умеет по-другому. А я учу.       Кирилл что-то бубнил под нос, гранича между хмелем и сном. Богдан думал. Для Егора Кирилл был красивой фарфоровой куклой, по недоразумению попавшей на свалку. Ни грязь, ни вонь не сделали из куклы мусор — Кирилл не научился материться, не бросил чистить зубы, одежду, даже разлезающуюся старую, бережно, хоть и неумело, штопал и регулярно носил в прачечную, он не сёрбал и не хлебал чай, не шкрёб ложкой, когда зачёрпывал суп, не сутулился. Да, он мог огрызаться, но никогда не лез хамить первым, не умел драться, но и в обиду себя не давал — он жил там, где всё это было ненужно. Для Егора, выросшего пускай и не в приюте, но и не совсем в семье, хлебнувшего всех прелестей беспризорства и безотцовщины, Кирилл был инопланетянином, который шёл по запачканной Земле, не касаясь её грязи. В этот образ не вписывались ни порванная крысами спина, ни порезанные лезвием вены.       — Егор о тебе вообще ничего не знал.       Кирилл повернул голову и с пьяным непониманием ткнул Богдану в страз на ухе.       — А сейчас я, по-твоему, кому рассказываю?       В груди заныло. Он тоже коснулся красного гвоздика. У Егора на левой мочке было единственное отличие с близнецом, по которому парней, пускай и одинаково одетых, распознавали и учителя, и друзья, и даже иногда вспоминающая о сыновьях мать. Родимое пятнышко.       Красное.              Проснулся Богдан привычно на рассвете под допотопный будильник телефона, распинал Кирилла. Трезвый, тот растерял пьяную вольность и опять напоминал обсуждаемую ночью крысу, затаившуюся, но готовую рвать протянутую руку. Они привычно оделись, зашнуровались и вышли в коридор. Утро ещё не пробилось сюда и в сонной тишине они услышали скрип из Тотошкиной комнаты.       — Может, уже встал? Давай с собой возьмём, пускай отвлечётся.       Богдан пожал плечами и толкнул дверь соседей. Пахнуло пылью вперемешку с мочой.       — Ну что, проснулся?       Он не успел перехватить, пока Кир не заглянул следом, только взять за руку и крепче стиснуть, чтобы тот не стёк по косяку или не завопил от страха.       Нутро шкафа было распахнуто, а в нём, на поперечной перекладине, в петле из простыни висела безжизненная лёгкая фигурка. Лобастая голова, худое тельце…       Синюшность уже стекла с мёртвого лица и по коже пропечатывались багровые трупные пятна. Скрип-скрип. Голова безвольно вбок, как у курёнка со свёрнутой шеей. Лёгкий сквозняк из-под рамы, дверца шкафа отъехала назад, жуткая начинка слабо качнулась в петле. Из носа уже подсохшая струйка крови, в уголках рта пена, и губы яркие-яркие. Богдан хотел зажмуриться, отвернуться, но как завороженный смотрел на эти кошмарные вампирские губы, то ли синие, то ли помидорные, но сухие, потресканные. И мёртвые.       Тотошка не умел смеяться. Богдан вдруг очень остро это вспомнил. Это было так дико и не к месту, там неважно и мелко, что орущий от перегрузки мозг вцепился в единственную маленькую мыслишку просто чтобы не свихнуться, не взорваться и не отключиться. Шкаф. Петля. Губы без улыбки. Скрип-скрип. Три человека в комнате, две души и одна оболочка. И покривленный рот, он так и не научится улыбаться. Скрип-скрип. Как будто можно ещё повернуть время вспять, вернуть назад на час, на два, на день, залатать пробоину в пустых песочных часах бестолкового нескладного человечка. Ещё можно успеть, нужно только нащупать в полотне жизни рычажок. Потому что это глупо — молодому телу висеть безжизненным камушком в чёртовом шкафу, когда впереди целая жизнь. Скрип-скрип. Он должен был вырасти из половой тряпки в полноценное помойное ведро! Он должен был уйти в вечность тихим наркоманом или циррозником, или забитым одиноким дедком, или отцом семейства на двадцать человек, чтобы мир забыл о нём сразу после последнего вздоха. Но Тотошка навечно отпечатался в памяти, навечно остался худым забитым мальчиком, и Богдан вдруг понял, что никогда уже не нащупает рычаг и не повернёт время.       Яркие губы кривились в том, что со временем могло бы стать улыбкой.       Скрип-скрип…