Мы будем жить вечно

      Богдан прошёл к столу. Стул ему никто не предложил, он простоял минуту, сверля коротко стриженый затылок человека, сидящего напротив в начальственном кожаном кресле и с остервенением что-то пишущего в ведомости. В кабинете директора он не бывал. Зато бывал в кабинете его доченьки, чтобы теперь глаза не расползлись от дороговизны обстановки. Деревянные панели с фигурным рельефом, золотистый вьюнок-роспись и россыпь мелких светильников-светлячков по потолку, по явно заказному столу инкрустация — вставшая на дыбы лошадь. Больше ни рисунков, ни узоров, ни даже картин — к мягкому цвету дерева примешался тёмный зелёный комнатного плюща. Эта вьющаяся пакость была везде — свисала по стенам, тянула плети к шкафу, облапила люстру, даже по гардине обвилась.       Бесит. Прямо за дверью в коридоре облупилась побелка, а на лестничном окне ещё от зимних морозов треснуло стекло, а здесь маленькое толстосумное царство.       Богдан по собственному почину прошёл к диванчику и сел, приятно скрипнув новенькой кожаной обивкой. Мужчина соизволил глянуть на вошедшего. Знакомый, но не директор — Борис Николаевич накручивал себе нервы с судмедэкспертом и самолично расшугивал ребятню, чтоб не лезли к жуткой спальне. Уроки были сорваны и он опять же накручивался, раздавая пинки сомлевшим преподавателям.       Знакомец прищурился, тоже не фонтанируя восторгом по поводу встречи. Почти четыре месяца прошло с тех пор, как Богдан лишился своей копии и сцепился с навязчивым следователем в больнице. На тёмной голове неприятной личности прибавилось седины, в остальном он остался прежним — такой же бульдожий прикус и колючий взгляд. Имени-фамилии Богдан не запомнил, зато дядька на память не жаловался.       — Опять мы с тобой встретились, Евсеев.       Богдан промолчал, просто сверлил из-под отросшей чёлки. Сегодня их как раз должны были стричь, но вряд ли в переполохе кто-то вспомнит, ответственную за это мероприятие медсеструльку он же самолично откачивал, когда она прибежала на мальчишеский этаж и увидела ещё не снятого удавленника.       — Это ведь ты мальчика нашёл?       Богдан кивнул. Мужчина цокнул языком.       — Ну надо же, опять ты первый до тела добрался.       Богдан молчал.       — И что, опять никаких свидетелей?       Свидетель ругался и брыкался, но ему пришлось остаться в спальне — Богдан силой влил в Кирилла остатки водки и честно просидел полчаса, пока злой задохлик боролся с опьянением и сонливостью. Он бы обязательно что-то сболтнул, а детдомовцы не любят тех, кто играет на два лагеря.       — Ни одного.       — Плохо, Евсеев, — почти искреннее огорчение. — Светлана Семёновна говорила, что у тебя был зуб на Антона, он вроде как пожаловался, что ты его телефон спёр.       — Мы уладили этот вопрос и уже давно забыли.       — М-да? Это потому у него на затылке «удод» выжжено?       — Это не я.       — А кто?       — Его много кто обижал.       — В том числе и ты?       Богдан вспомнил Тотошку, потерявшего сознание в подвале, и Тотошку, выворачиваемого у него на руках от хлеба с гуталином.       — Вера Павловна сказала, твой сосед вечно в синяках ходит.       — Он неуклюжий.       — Это не тот ли Елагин, с которым был твой брат в постройке?       Опять молчок.       — И меня ты придушить хотел.       Богдан знал, что туда разговор и свернёт, но жар злости всё равно бросился в лицо.       — Ты знаешь, что за последние пять лет это первое самоубийство в детском доме?       Ну, по крайней мере понятно, почему медсестра бухнулась в бессознанку — непривычная.       — Я здесь не так долго, чтобы это знать, — не удержался и ответил.       — Да-а, — с непонятным довольным смакованием, — но за твоё недолгое пребывание здесь успели произойти несчастный случай с летальным исходом и самоубийство. Ты удивишься, если я скажу, что за эти же пять лет несчастных случаев со смертью здесь тоже не было?       Богдан снова отмолчался.       — Я в курсе, как в детдоме к ищейкам относятся, сам из этих мест, — неожиданно то ли признался, то ли попытался вызвать на откровенку законник. Если знает, значит и как дела здесь делаются, тоже в курсе — никто ему из брошенок ничего не скажет. Даже то, что Богдана в директорский кабинет приволокли, уже нехорошо. И Алик взглядом спину жёг, и Яна фыркала, а Соня с Диной её успокаивали и заверяли, что не такой Богдан идиот, как выглядит. Взрослым здесь не доверяют, взрослые просто надзиратели, а закон сиротская кодла сама себе устанавливает и сама же судит. Богдана это вполне устраивало, взрослые всё равно не помогут. Ну найдут они виновного, а дальше? Пожурят? В колонию закинут? Алика она не перевоспитает. А вот поднимающаяся по обоим спальным этажам волна вполне могла его даже притопить, и Богдану было глубоко плевать, за что именно его убьют — за Тотошку или брата, лишь бы не коптил одно с ним небо. Толпа наливалась злым гулом, как растревоженный улей, а Богдан со злорадством считал часы до вечера, когда завалится за горизонт солнце, когда расползутся мешающие взрослые, когда приют опять останется сам по себе…       — Я могу идти?       — Ты меня зря врагом считаешь, — всё-таки попытался достучаться следователь.       — Я вас не считаю врагом, — честно ответил Богдан, — я вас считаю взрослым.              Кирилл выпутался из одеяла, прошлёпал по комнате и хмуро замер у косяка.       — Что, в этот раз не назовёшь меня спьяну Егором?       — Ты совсем совесть потерял меня водкой накачивать?!       Богдан поморщился.       — Не ори, и так только шум в коридоре улёгся. Помоги лучше.       Кир автоматически подставил руки и принял на себя тяжесть впадающей в спальню двери.       — Э-это что такое?       — Это наша новая дверь, познакомься. Меня запарил сквозняк в комнате.       Выломанную Аликовыми отморозками им так и не починили. Директора такие мелочи не трогали, комендантши только наорали по очереди и пригрозили закинуть в канализационный колодец на пару часов за порчу имущества, а слесарь за просто так отказался врезать новые петли.       — Где ты её взял?       — Сам как думаешь?       Дверь выскользнула из разжавшихся рук и больно съездила Богдану по спине.       — С ума сошёл, больно же!       — С ума сошёл, верни где взял!       — Вот ещё. Там она уже не нужна, а мы живые и нам холодно.       — Заика живой и ему тоже холодно!       — Заика в ту комнату и шагу не ступит, у него началась истерика, когда Тотошку выносили, он так жутко захлёбывался, что слова выговорить не смог, даже спеть*. Его в другую комнату припишут к кому-нибудь.       — Это не повод брать чужую дверь!       — Если боишься — просто попроси у Тотошки разрешение на эту чёртову деревяшку, помолись, блюдечко с молоком поставь или что там, и успокойся.       — Баптисты не молятся за умерших, а блюдечко — это вообще старообрядское и про домовых.       — Ну так помолись не баптистскими, ты по нашим церквям шлялся, я помню, как молитвы слушал, развесив уши.       — Я больше не запоминаю христианские молитвы, дядю это бесило, а тётя меня потом неделями отхаживала. Я теперь даже слова в песнопении не могу разобрать, сколько ни вслушивался.       Елагин как-то зябко повёл плечами и вдруг показался Богдану маленьким-маленьким. Кажется, Кир и сам сообразил, что ляпнул лишнего, и теперь досадливо прикусывал губы.       — Ну значит дверь у нас будет не отмоленная, — Богдан с силой бацнул её к крепям в косяке, дверь мстительно съехала вниз и отдавила ему пальцы, так что повернулся к собеседнику с перекошенной миной. — Мне пофигу, я в призраков не верю, но если что — моя кровать всегда ждёт тебя и рыдает в разлуке.       Кирилл замахнулся на криво ухмыляющегося соседа.       — Тебе самому не стыдно быть таким материалистом?       — Мне холодно, — честно сказал Богдан, уворачиваясь и ловя Кирилла за руку. Наложил свою ладонь поверх его, сплёл пальцы — пацан занервничал, дёрнулся — и прижал к ручке, вот тут придержать.       — Это не наша дверь, — упрямо пробубнили в ответ, отказываясь помогать её навешивать.       — Уже наша, — так же упрямо пропыхтел Богдан из коридора, устанавливая шаткую конструкцию. Дверь попалась с норовом, то верхние петли соскальзывали, то в нижние не попадала.       — Это мерзко же. Как будто ты у покойника что-то спёр.       — Не спёр, а взял. Как раз на долгую память. Как ты вещи своего отца, — и взглядом показал на знакомый драный свитер, Кирилл мог запросто упаковаться в один рукав, но предпочитал таскать эту мешковину и подворачивать, наплевав на смешки окружающих.       — Откуда ты… Я Егору не рассказывал.       — Догадаться не сложно.       Кир угрюмо шмыгнул носом.       — Всё равно это страшно, дверь оттуда забирать. Там мертвец был!       — Я видел мертвеца и пострашнее, — глухо выдал Богдан.       Кирилл долго молчал, потом подобрался ближе к воюющему с дверью Богдану, даже на пол сел, чтобы быть рядом с ним.       — Я тогда сознание потерял.       — Когда? — не сразу сообразил, потом догадка проштрыкнула мозг, Богдан прекратил возню, но так и остался снаружи комнаты.       — Когда мы разделились с Егором, я его просто из виду потерял — заблудился в дыму, оглянулся, а рядом уже никого. Позвонил тебе, рассказал про пожар и меня по голове что-то ударило. Огонь до того места не дошёл, но я провалялся до ночи, пока в себя приходил. А там уже ты на меня орёшь, что не Егор, и кулаком в живот.       Богдан вспомнил, какой Кирилл тогда пришёл чумазый и бледный, и как жаловался на головную боль, и как потом неделю блевал по углам, наверняка сотрясение схлопотал. Вспомнил себя, половинчатого и сумасшедшего, в одночасье лишившегося опоры, отражения и семьи, словно падающего в пропасть без стен и дна.       Когда-то давно он уже чувствовал нечто подобное: в тринадцать лет, когда они с братом поняли, что мать оставила их. Егор тогда заболел. У него болело горло, глаза, голова, он метался в бреду, ныл и вредничал. Тогда Богдан садился возле своего бесполезного младшего и отвлекал его музыкальный слух, читая то единственное, что поддалось его немузыкальной натуре. А может, просто просил сил хоть у кого-то, чтобы не свихнуться и вытянуть из болота родную душу.       — Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…       — Знаешь, я сам прочитаю молитву. Думаю, он бы оценил.       — Думаю, он бы скорее ругался и зажимал пальцами уши.       Тогда так и было…       — Я не о Тотошке.       — И я не о Тотошке.       Кирилл потянул дверь на себя, помогая вставить в последний паз.              Елагин долго вздыхал и топтался, не решаясь озвучить терзающие его желания. Богдан с садистским наслаждением любовался скорбной фигуркой, но потом на глаза попался телефон и часы на его экране, неумолимо отстукивающие полчаса до отбоя.       — Спать ложись, — бросил он.       Кирилл завздыхал ещё жальче. К вечеру крыса обнаглела и скреблась так, что даже Богдан не решался подойти к кровати Егора.       — В мою.       И пока Кир не напридумывал себе кошмаров, сам завалился на старую кровать парня и завернулся в одеяло.       — А это ничего, что я на твоей сплю?       Богдан повозился в неудобном коконе — одежда под плотно притёртым одеялом перекрутилась и обжала тело, снял бы, да потом впотьмах одеваться не хочется — и сварливо буркнул:       — Если тебе там скучно, я могу составить компанию.       Кир послушно заткнулся и вскоре засопел, плевать, что днём из-за водки выдрыхся. Жаворонок, таких с закатом автоматически в сон клонит, счастливчик. Богдан мрачно уставился в тёмный потолок и принялся ждать.       Через час ночь стала оживать. Коридор заполнился звуками — шорканьями, шёпотом, топотком. В дверь просочилась Динина мордашка.       — Парни?..       — Пс, Кир спит, не буди.       Богдан выпутался из постельного и выскользнул наружу, запоздало порадовавшись новой, не скрипящей, двери — чтобы снять её, навесы пришлось смазать уворованным сливочным маслом из столовского обеда. Народу было немало, хотя и не столько, сколько Богдан рассчитывал увидеть — человек пятнадцать, но все взрослые, мальков младше двенадцати идущая позади всех Соня зорко высматривала, отвешивала затрещины и выкидывала из толпы.       Это было странное безмолвное единение, когда не нужно слов, чтобы знать, что ночью два десятка человек выйдет из своих спален и, не сговариваясь, повернёт к комнате одного единственного, объединившего их крепче кровных уз.       Дверь самой крайней спальни вылетела, обиженно треснув нижней поперечиной. Хозяин по старой памяти сидел на своей кровати и готовил домашку, приветливо кивнул вломившейся вражеской кодле. Он не удивился и не расстроился, только поморщился. Жаждущее крови войско захлебнулось — жертва ждала своих палачей, эффект внезапности испарился дымным облачком.       — Вымывать после себя сами будете, гопота недоделанная, — вместо приветствия сказал Алик.       Его наглость и хладнокровие объяснялись просто: рядом сидели, стояли, смотрели ноутбук его молодцы, все одетые, собранные… готовые. Их было меньше — пятнадцать к десяти, но у Алика не водилось задохликов, а сам он, тонкий и сухопарый, мог скрутить узлом даже громилу Игната.       Новоприбывшие завозились, зашипели, злоба вскипала под самой крышкой.       — Эй, ну и кто вас всех здесь собрал? — змей окинул ходоков глумливым взглядом, но Богдан почувствовал спрятанные в нём лезвия. — Чего языки в задницы позаталкивали? Главный кто, спрашиваю?       — А у нас нету главного! — на передний край вдруг выбралась Дина, знакомо упёрла руки в бока. Алик полюбовался на бывшую подружку, даже как-то повеселел.       — Ух ты, какие бесстрашные. И не ссыкотно ко мне сунуться было?       — А что, всех повесить решил?       Богдан дёрнулся, как от пощёчины — мимо него протолкался придурочный крысёнок.       — Я же тебя спать оставил! — прошипел он ему в ухо, а чтобы недоумок наверняка услышал, наступил Киру на ногу. Тот только передёрнул плечами — поспишь тут, когда такое вокруг творится.       — И тебе доброй ночи, — Кириллу Алик тоже улыбнулся, как старому другу. И перевёл кинжальный взгляд уже на Богдана. — Евсеев, вот только не говори, что ты тоже пришёл мстить за Тотошкину шкуру.       Толпа заворочалась, заволновалась. Имя маленького самоубийцы как ветром подхватило и разметало над ропщущими ребятами.       — Не смей о нём говорить! — Кир попытался выпрыгнуть, Богдан его споро цапнул за шкирку и затолкал за себя. Алик скривился в ухмылке.       — Бросьте, униженные и оскорблённые решили поднять головы? Из-за жалкой шестёрки? Когда это вы стали так дружны, раньше всем плевать было, и на Тотошку в том числе, лишь б собственные задницы спрятать.       — Всё меняется! — запальчивый тявк из-за спин. Кто — непонятно, даже Алик вытянул шею, но не засёк парламентёра.       — Из-за тебя мальчик умер, — Дина. — Как ты вообще можешь так себя вести?       — Мальчик умер из-за себя. Петлю я ему не вязал, а сосал он вообще уже два месяца и не истерил. А вот парней моих точно из вашего лагеря калечат — Игнату ногу ножом пробили, Левше башку камнем из-за угла раскроили, Серому йода в чай налили, горло попекли — только-только из больницы все вернулись. Мышка, шла бы ты от них, меня твои новые друзья напрягают — стая тупых подлых жучек.       Метко подметил: в комнате стояли две стаи — мелких визгливых шавок и таких же беспородных, но клыкастых, Аликовых дворняг. Богдан видел, как они медленно окружили своего вожака, ненавязчиво прикрывая, но и не мешая обзору. Но Алик и без них не сильно дёргался, на вражье воинство он смотрел с гадливым интересом, как на препарируемую жабу.       — Мы не жучки! — Яна, в лице ни кровинки, губы искусанные. — Слышишь? Не рабы, не подстилки!       — Вы — тупые туловища, которых сбили в стадо и пригнали сюда меня бить, — любезно подсказал Алик.       Кто-то швырнул в его сторону припасённым мусором.       — Савурко, придёшь сюда завтра и вылижешь весь пол, если хоть ещё бумажка выпадет из твоих кривых ручек в мою сторону. Убить меня у вас всё равно кишка тонка, а вот жить нам тут всем вместе придётся, не побоишься мимо меня в столовой проходить? И скажите спасибо, что я выбитую дверь в счёт не выставляю.       Стасик-Славик покраснел и затёрся в самый коридор. А вот Кирилл улучил момент, когда все, даже враги, отвлеклись на бывшего доносчика, вылетел из-за Богдана и прыгнул на Алика, только ветром по лицу обдало. Быстрый, юркий, он шмыгнул мимо охраны и навалился на белобрысого.       — Ииии, — заорала какая-то истеричная девица из-за спин и это стало спусковым крючком. Отверженцы ринулись в комнату, напарываясь на защитников. Их было больше, но ребята в спальне крепче, силы сравнялись. Две стаи, два лагеря схлестнулись в короткой злой схватке. Богдан видел, как косого сметают сразу трое из «его стаи», как Соня летит под ноги Игнату, сбивает на пол и сверху на него слажено прыгают Малявины. К стенке отлетела Яна, её облапил похабно облизнувшийся обладатель шрама, а ему на спину прыгает Дина, когда-то белая и пушистая, а теперь лысая, страшная, в безмерных штанинах и такой же мешковине вместо кофты — настоящая гопота. Обхватывает ногами, дерёт пальцами вражеское лицо и визжит, пугая и странным образом подбадривая. Богдан увернулся от чьего-то кулака, перепрыгнул через катающуюся под ногами пару. В самом центре смазанной драки маленьким смерчем взвихрились Алик с Кириллом. Кир так и не научился драться, глупая крыса только и могла, что вцепиться в противника и драть вражеское тело зубами и когтями. Алик удивлённо провёл по разодранной кровоточащей щеке ладонью, перекосился, оторвал от себя глупое существо, с оттягом лизнул от ключицы до виска. Кирилла как током шарахнуло. Богдана — тоже. Он взревел, кинулся на помощь, а Алик глянул на него, облизнулся и отшвырнул в его сторону оглушённого облизыванием Елагина. Тот неуклюже зацепил прикроватную тумбочку, полетел на пол вперемешку с вывалившимся из ящичков мусором.       — Размялись и довольно, — рявкнул Алик и прежде, чем взбешённый Богдан добрался-таки до его шкуры, резко вывернулся на кровати и хлопнул по рубильнику. Комната ухнула в темноту, и следом — в тишину.       — Значит так, — мрачно возвестил погрызенный Киром Алик, — я дал вам время спустить пар. Если не хотите признаваться, чья это светлая идея — припереться сюда, то проваливайте к херам.       Кто-то открыл дверь и в спальню потёк тусклый свет коридорных ламп, намечая контуры присутствующих. Горе-вояки, помятые и местами побитые, стояли вперемешку, кидая друг на друга угрюмые неприязненные взгляды.       — Вот ещё, струсил? — Яна выбралась из-под «шрама», отряхнулась, выволокла из-под парня же растерявшую остатки лоска Дину.       — Детка, рот будешь открывать на уровне ширинки. Мне просто хотелось узнать, кто же замутил весь ваш балаган, не ты случаем?       Яна нахохлилась, но благоразумно заткнулась.       — Ну раз все такие стеснительные, то говорить опять буду я. — Алик встал с кровати, брезгливо перешагнул раскуроченную тумбочку. Предсмертно вякнула какая-то мелкая электроника. Прошёл к дверям. — Решили поднять рыла от земли и стать «людьми»? Отлично, каждый имеет право думать той задницей, которая у него на плечах. Захотели сколотить свою банду? Плевать, у нас не запрещены кружки по интересам. Но будете трогать меня и моих друзей — руки оторву. Договорились? Вы не лезете ко мне, я забиваю на вас. И чтобы это не было пустым трёпом, предлагаю заглянуть ко мне в шкаф.       Народ недоумённо переглядывался, не совсем понимая, что такого полезного может оказаться в чужом шкафу, зачем они вообще сюда пришли и к чему была вся эта потасовка.       Соня просто оказалась ближе всех к шкафу, она потянула створки на себя. Богдана передёрнуло от схожести ситуаций. В шкафу был Заика. Не в петле, слава небесам, но тоже не пышущий счастьем. Свет из коридора как раз наискось падал в комнату, а шкаф стоял впритык к двери и скудного освещения хватало, чтобы разглядеть новое место жительства Заики. Он был жив и одет, но компактно прикручен скотчем-поводком за ногу к такой же перекладине, на которой утром болтался удавленник. На полу было постелено одеяло, в уголке сиротливой стопкой лежал его нехитрый скарб — пара одежонок, резиновые домашние шлёпки, мягкий мячик-тренажёр для развития речи, книжка-раскраска со стёртыми цветными карандашами и явно сделанная вручную фенечка-плетёнка из макраме, похожую Богдан видел на запястье Тотошки. Заика щурился на свет, но молчал. Судя по вздрагивающим плечам — от стресса опять заикался больше, чем мог сказать.       Алик ободряюще похлопал его по макушке.       — Знакомьтесь — мой новый питомец! Не гавкает, не мяукает, к горшку приучен — никаких проблем, в общем. Кажется, он тоже из вашей компашки? Чудненько.       — Ты… — Кир долго подбирал слова, но не вышло, — выпусти его…       Богдан про себя застонал — он по-прежнему не считал себя причастным ни к банде отверженцев, ни к этой войнушке, он просто хотел убрать Алика. Он только выдохнул из-за Кирилла, а тот опять суётся не в своё дело и уже готов защищать очередной коврик для вытирания ног.       — Да вот сейчас. Вера Павловна сама ко мне подошла, долго упрашивала бедного мальчика пустить на постой. Я подумал и согласился. Как раз вас в гости ждал, вот решил в компании подождать.       — Ну ты и уёбок, — честно высказалась Соня. Она, в отличие от Кирилла, всегда могла подобрать слова, особенно матерные.       Алик в ответ зевнул.       — Проваливайте. Мой новый лучший друг останется со мной. Обещаю, ничего ему не сделаю… пока мне ничего не сделают, ок? Считаю до трёх…       Богдан решил, что его всё вполне устраивает, подхватил под мышки Кирилла и первым вышел из этого дурдома.       =====       *Заикающиеся люди поют без запинки.