Мы будем жить вечно

      В детдом они пришли уже поздно вечером, когда Леонидовне всё-таки пришлось вернуться к своим ученикам и отконвоировать их на центральную площадь, на встречу с параллелью и рок-концертом. Дина тоже туда хотела, но у Богдана, отвыкшего от шумных одноклассников, гудела голова. Да и жаворонок Кирилл сонно зевал, по-детски натирая кулаком глаза до пронзительного аквамарина. Ворота приюта были давно и безнадёжно закрыты, пришлось продираться по зарослям к заборной щели. Богдан пробрался первым, Кирилл пропустил подругу вперёд, а вот Дина как-то неловко вклинилась в дыру и выпала на территорию уже схватившись за ногу и кривясь от боли.       — Ты её толкнул?! — взъярился Богдан, подхватывая девушку.       Кирилл выкарабкался из дырки во двор и растерянно хлопнул ресницами.       — Я вроде не… может, легонько?..       Попытался взять Дину со второго бока.       — Я что, такая бомба, чтобы вдвоём тащить, — жалобно заныла уже Дина. Богдан рассмотрел ногу — стёса нет, может, ударилась просто, но девчонка морщилась и кривилась, пришлось обхватить уже обеими руками и потащить в здание. Кирилл насупившись волокся следом. На втором этаже отстал — Богдан даже не заметил, просто принёс Дину к её двери, обернулся, а они только вдвоём. Подруга тоже это увидела, открыла свою дверь, не слезая с рук. Пришлось донести до кровати.       — Значит, ты теперь пушистый зайка? — она цопнула его за руку, сжала между горячих ладошек. Богдан неудобно застыл в скрюченной ломаной позе.       — Я не пушистый зайка, ты же знаешь.       Руку отвоевать не получилось, стоять становилось всё неудобнее и нелепее. Ещё и гул после гулянки — ноги от усталости подкашиваются, да и Дина, пускай и худышка, но отмахать с ней три этажа дорогого стоит.       — Да, я помню, как вы с Яной у Алика… — невпопад нахмурилась она. — Но ты не сукин сын, каким казался раньше.       — Кир бы с тобой поспорил.       Она надула губки.       — Кир, которому ты отдал сегодня свою пайту?       Рубашку парню истоптали в лохмотья, а комарьё на шашлычный дым прилетело ещё более кровожадное, чем без дыма.       — Кир, которого из-за меня задирает Алик.       — Тебе обязательно про них сейчас говорить? — она капризно дёрнула Богдана на себя, тот не удержался и присел перед девушкой на корточки, придав беседе окончательно интимный момент. Щёки Дине заливал румянец, она неуверенно прикусила губу, но пальчики упрямо стискивали чужие руки. — Слушай, я понимаю, что вела себя как дура — и обзывалась, и била…       — Это ты брось, это за дело было, — он посмотрел на маленькие ладошки — да такие даже если оплеуху закатают, только сами отобьются. — Ты же за друга заступалась.       Попытался отстраниться. Маленькие-маленькие, но если нужно, держали ручки сильнее тисков. Всё это, конечно, замечательно, но совсем не к месту. И Алик уже скалился, и Кир их за парочку принял.       — Нет, я… ты был прав — девчонки западают на плохишей.       И не дав переварить, выпустила его грабли и потянулась лапками к лицу, собираясь взять в ковш ладоней. Острые коготки царапнули по стразине в ухе, Богдан вскинулся развернувшейся пружиной, отбил по рукам и резко выпрямился.       — Ты прости, Кир мне уши нарвал — огнём теперь горят, — он неловко схватился за вправду полыхающую мочку. Ой как всё не к месту, ой как не вовремя. Он едва успевает Кирилла за химок из проблем вытаскивать, он просто не может себе позволить заботиться о ком-то ещё, его не хватит, а Алик обязательно пронюхает, обязательно втравит Дину в какое-нибудь болото.       Дина молча смотрела на него снизу вверх, массируя запястья, которые он с силой отхлопнул от себя.       — Скажи мне, а если бы к тебе потянулся Кир, ты бы тоже так шарахнулся? — неожиданно спокойно, без неловкости и капризных ноток, спросила она и прищурилась. — Хотя сдаётся мне, ты бы надел маску пушистого зайки…       Совсем не хромая, она прошла к двери, вывела гостя и молча защёлкнула за ним задвижку.              Кир не спал, даже больше — сна не было ни в одном глазу. Он сидел на кровати Богдана, подобрав под себя ноги, и рассеянно таращился куда-то сквозь стены. В руке ещё не погас сенсорный экран. А Богдан, наивный, полагал, что этот серафим только шоколадку спёр, ну-ну.       — Ты чего ещё не спишь?       Кирилл перевёл на него стеклянные глаза.       — Тётя звонила.       — Какая? — даже не сразу понял Богдан.       — Моя. Дядина жена.       Богдан весь подобрался. Детдом уже пропитал его своим ядом, чтобы подобно Алику невзлюбить «домашних», хотя он вряд ли вообще когда любил семейных выкормышей…       — Что хотела?       — С днём рождения поздравила. Сказала, раньше не могла дозвониться. Ну да, телефон же я только вернул.       Богдан посмотрел на чёртов телефон. По экрану трещина с подтёкшими радужными пикселями. Он вспомнил ту потасовку, когда Алика пытались прижать после смерти Тотошки — Елагин тогда кинулся на главного и они зацепили тумбочку. Эта пакость наверняка оттуда вывалилась и кто-то успел наступить, пока хозяин не умыкнул игрушку за пазуху.       — Ну поздравила, дальше что?       Кирилл наконец включился, обнаружил Богдана в дурном расположении духа и окрысился сам.       — Поздравила и поздравила, тебе-то какая разница?       — Да так, просто интересно, где эта твоя тётя была вчера, позавчера и месяц назад.       — Где и двадцать лет до этого. Думаешь, дядя только меня прессовал? А сегодня у него приступ был, он в больнице, она пока одна дома, может спокойно меня набрать.       — Ну, двадцать лет даже святые не выдержат колотушки терпеть, так что вряд ли так уж прессовал.       — Они не могут развестись, иначе ей придётся уйти в монастырь, а он больше не сможет священнодействовать.       — Отмазки, причём, тупые, — не поверил в варварскую современность Богдан.       — Сам ты тупой, — обозлился Кир. Богдан плюнул на его праздник, схватил зарвавшегося пацана за шею и от души хлопнул лопатками сначала об стену, а потом об кровать. Однако, малыш крепчает, зимой он бы благополучно отчалил в бессознание, а теперь ещё и зубки скалить посмел, крыса. Как там Дина говорила, что он из-за этой неблагодарной твари «пушистый зайка»? Он из-за него как раз превращается в монстра!       Кирилл натужно захрипел, но рыпаться не стал, только вцепился в душащую руку.       — Знаешь, как я всё вижу? — Богдан сел рядом со своим пленником, руку с горла так и не убрал, но разговор как-то незаметно понёс налёт мирной повседневности. — Твои милые родственнички дали тебе пенделя, когда уладили все дела с наследством и похоронной макулатурой. Может, там и самый лучший в мире дядя главный говнюк, но тётя же могла пойти в участок, когда он тебя избивал. Просто ты им нафиг был не нужен! А теперь дядя в больнице. Приступ, говоришь? Возможно, его вообще парализовало. Конечно, теперь нужна твоя помощь — сранки убирать, на солнышко на горбу перетаскивать. Сиделки плату требуют, а ненаглядного племяшу можно просто забрать из приюта. В который сами же и впороли!       — Она не такая! Ей ещё хуже, чем мне, потому что она удрать не может! У неё денег нет, он её на поводке держит.       — Так это ты для неё пытался деньги нашкрябать в общаке? Думаешь, вы сбежите за тридевять земель и будете жить-поживать да добра наживать?       — Ты себя сам хоть слышишь? Кто говорит о том, чтобы меня забрать? И дядю не парализовало. Он просто напился до чертей и гонял их вокруг алтаря.       Богдан мимо воли прыснул.       — Она всего лишь позвонила поздравить меня!       Кир попытался встать, но даже улыбающийся от дядиной белогорячечности, Богдан жёстко вернул его назад.       — А почему ты тогда сидел такой никакой, когда я зашёл?        Молчит. Чёртова крыса!       Пальцы впились в тонкую шею.       — Кир, почему?       Потому что это «родня»? Потому что, пускай такая, но она всё равно есть? Они даже не знакомы толком, Кирилл всю жизнь жил с отцом и матерью, но он был готов свистнуть немалую кучу денег ради совсем незнакомой тётки. У Богдана с той стороны забора тоже осталась мать, но он был уверен, даже если она рискнёт показаться ему на глаза — он возьмёт камень и запустит в неё, и хорошо если только камень. Почему нужно терпеть кого-то только из-за общей крови? Любовь, преданность, уважение — всё это нужно заслужить.       Богдан и Егор были близнецами, но вместе их держало не это и даже не разваливающаяся от трещин, продуваемая всеми ветрами квартира в старом секторе, по которому мимо припаркованной гранты спокойно могла прошагать удравшая из недалеких полей корова. Они были вместе из-за овечьего одеяла, которое Егор выменял у соседки на мамину бижутерию и обколол все пальцы, сшивая подранное молью; под ним они на пару дрожали зимними ночами, когда ЖЭК на неделю объявил забастовку, а свет им тогда отрезали за неуплату. Они были вместе из-за сгоревшей кастрюли, из которой по науськиванию Богдана «на слабо» вычёрпывали и ели пригоревшие разлезшиеся в кашу макароны, и Егор только на следующий день понял, что дома в тот вечер ничего не оставалось, кроме воды. Они были вместе из-за ночного костра под частыми звёздами, в чьё выгоревшее нутро зарывали уворованную с осенних полей картошку и выгребали потом голыми пальцами, чумазые, но счастливые, обжигались, сдирали печёную кожицу и кормили друг друга наполовину разлезшимися, наполовину сырыми клубнями. Они были вместе, когда они никому не были нужны, ни матери, ни вообще взрослым, никому в целом мире. О них вспомнили, только когда местный авторитет, любовник школьной заучихи, решил поставить очередной магазин, по последней моде не раскошеливаясь на выбивание участка, оплату налогов, отстрой здания с нуля, а по-простому — переоборудовав какую-нибудь квартирку. И присмотрел их задрипанку, как раз и этаж первый, и хозяйка так удачно пропала, а сопляки, что трущобные котята — в мешок и вывезти в детдом, спасибо, в том мешке не утопили…       — Если тётя тебя заберёт, уйдёшь?       Кирилл еле-еле прокатил по пережатому горлу воздух, но упрямо не испугался могильного блеска в глазах собеседника.       — А что, по-твоему, лучше остаться в этом кошмаре? И не сверли во мне дыру. Ты правда думаешь, что кто-то здесь по доброй воле захочет быть?       Богдан полгода назад согласился.       — А если я твоей семейке расскажу, что ты мне задницу подставил? — он вдруг даже руки разжал и так на душе сделалось легко и весело. А ведь правда может! Пьяный-драный, но родич у Кирилла священнослужитель, у них мужеложство грех почище самоубийства. И тётка, курица зашуганная, недалеко уехала. Богдан аж засмеялся такой короткой, но яркой мысли. Кирилла перекосило. Он мог сколько угодно отбрыкиваться, но этот чёртов звонок был не просто поздравительной песней, это был тоненький лучик, надежда, что его заберут. К ловящему по церкви чертей дядьке? В загаженный крысятиной гараж? Там Богдан его не защитит. — И ведь тебе понравилось… Помнишь, у Татки?       — Аааа! Ненавижу! Ненавижу тебя, гадина!!!       Кирилл подорвался с кровати, вцепился в Богдана и они шлёпнулись на пол, да так и покатились, свившись руками и ногами. Сначала он давился злобой, потом проворно перекатился по Богдану, оседлал и набросился с кулаками. Тот молча перехватил руки по запястьям. Кир, может, и подкачал силу, но проворности в нём так и не наклюнулось.       — Только посмей кому-то сказать!       — Да ладно, пол-детдома в курсе.       Кирилл, не высвободив рук, размахнулся и двинул в Богдана головой. Тот, не ожидая такого подвоха от «домашнего» ребёнка, задохнулся и выпустил запястья.       — Я тебе уже говорил, отвали от меня! Знаешь, о чём ещё полдетдома в курсе? О ваших лапаньях с Динкой! В столовой вместе, на шашлыки вместе, в спальню — на руках! Вот и таскайся с ней, а меня в покое оставь! Меня не нужно… там… туда…       — …сексом с тобой заниматься? — подсказал Богдан.       Он из-под Кира так и не выбрался, он лежал и с мрачным удовольствием смотрел на взбеленившегося пацана. Думал, тот прикусит язык, когда заметит, как расселся по Богдану, но Кирилл рассерженным дьяволёнком вгрызся пальцами-когтями уже в шею обидчику.       — Это всё из-за тебя!       — Ага. И твой стояк тоже из-за меня, я смотрю, — и прежде, чем подскочивший парень слетел с него, обхватил за вздрагивающие плечи и притянул на себя. Эйфория от дня рождения, упоение перебранкой, пыл драки схлынули вместе с силами, он наполовину расстелился на Богдане, удерживаемый на весу только своими же руками. Руки в шею — руки по пояснице. Кир по Богдану — Богдан по полу. И тот самый стояк, Богдан его всей кожей почувствовал — жаркими мурашками сыпануло, невзирая на холодящий сквозь футболку линолеум, по которому его раскатало.       — Из-за тебя, из-за тебя… — как заведённый шептал упрямый крысёнок. В глазах ступор со страхом, океан и павлиньи перья. Пальцы судорожно, но едва-едва сдавливали Богдану горло. — Из-за тебя со мной теперь такое… по утрам… от прикосновений… во сне… Это мерзко! Я сам себе противен! И все на меня смотрят, они как будто знают! Я неправильный, я правда неправильный! И ты ухмыляешься! Ты это со мной сделал! Я не виноват!!!       Богдан сам подался вверх остудить о похолодевшего мальчишку вскипевшие мысли. Лбом в худенькие ключицы. Губами в нарисованную на пайте пуму. Пайта Богдана Кириллу была велика, и лейбл, задуманный создателями над сердцем, съехал по груди.       — Псих чёртов… — Кир хотел оторвать его от себя, но только неумело давил по горлу, боясь отлепиться руками и вообще упасть на присосавшегося к соску Евсеева. А Богдан, задохнувшийся от такого признания, из-за недостатка кислорода совсем улетел с катушек — обжал тонкую талию, прижал зубами затвердевшее навершие. Губы жадно прихватили чёрную ткань, вверх-вверх, к широкой горловине, к плечам из неё, к ключицам, к яремной впадинке. Дальше дотянуться не давал Кир, превратившись в ледяную статую.       — И я, — хрипло признался Богдан, прикусил сквозь пайту, но проклятый девственник (и даже весь предыдущий сексуальный опыт не избавит этого зажатого кошмарика от девственности в мозгах) только сильнее закляк. Взгляд шалый, пуганый. — Дай руку.       Конвульсивное дёргание и расползшиеся от ужаса до размеров чёрной дыры зрачки. Как он умудрился дожить до приюта, пережить в приюте и остаться настолько невинным?       Наверное, Кирилл бы всё же удрал, но он удачно сполз бёдрами по Богдану и почувствовал без всяких рук. Его ладони на горле стали холодными и скользкими. От пота. От испуга. От желания. От пьянящего инстинкта и включившейся природы.       Наполовину ослепнув от удушья, Богдан на ощупь расстегнул ему ширинку, поелозил под своим неумелым брёвнышком и освободил собственный член.       — Неправильно… неправильно, — как игрушка с заводиком, бормотали красивые до одури губы.       Только телу было плевать на неправильность. Оно было молодо, здорово, оно хотело жить и вечность радоваться этой жизни. И жизнь бурлила, выходя дикими токами, испариной и смазкой. Плевать, что распаляют такие же руки, а под брюками, по тонкой чувствительной мошонке бродят пальцы парня, вышибая дух и искры из-под век.       Только бы Кир не увидел, как колотит Богдана, как дрожат его руки, забирающие оба органа в ковш ладоней, как он сам прогибается кошкой под замершую ледышку, чтобы обтереться стволом об ствол, как осторожно касаются влажной кожицы пальцы. Перебором по венкам-струнам — музыка в уши рваным пульсом и хриплыми выдохами.       Сейчас всё было иначе. Богдан не хотел боли, не хотел досадить и назло он тоже не хотел. Он просто хотел. Кирилла. И он знал — Кирилл, пускай и протестующе душащий его, тоже хочет. Надоело злиться на него, ненавидеть его. Он как будто маску сорвал. И от этого бросало в пропасть и размазывало по вселенной.       Туда-сюда, выдох-вдох. Кирилл скорчился, сжался, по лицу его, непривыкшему, метались десятки, сотни эмоций — ненависть, ужас, страх, непонимание, недоверие, неприятие, любопытство, желание, страсть, удовольствие, восторг. И как в омут с головой — опять отрезвление, понимание, ненависть, ужас, недоверие, желание… Богдана самого как будто контузило; сквозь жаркие наяривания он потянулся к этому ясноглазому серафиму, он хотел выпить его, поглотить, хотя бы просто отведать его треклятых губ, пленивших уже чёрт-те когда, ненавистных и желанных, чёртовых блядских губ! А Кир словно докручивая остатки вменяемости, открыл пересохший рот и выдохнул-выжал стон. Из себя. Из поехавшего следом Богдана. Вдох-выдох. И сам, блядь невинная, оторвал одну лапку от Богдановой шеи и подхватил волну рукоблудства. Вверх и вниз. Рука в руке. Головкой об головку.       Взрыв в мозгах.       Двойной взрыв в ладонях.       Конец света. Конец мыслей. Конец сил… В голове было восхитительно пусто, внизу тоже.       Кирилл выжатой оболочкой сполз на линолеум. Богдан неиспачканной рукой попытался подтянуть его к себе, но крыска злобно отдёрнула локоть и принялась лихорадочно заправляться. Только и оставалось, что печально поморщиться от боли в покалеченной шее — мало того, что придушил, так напоследок опять рванул коготками, оставив кровоточащие метины над будущими синяками.       Запахом секса шибало так, что голова кружилась, и Богдан всё ещё хватал воздух ртом, не в силах отдышаться от безумной скачки. Но мандраж проходил, разлетались из опустевшего живота бабочки, начинали ныть отбитые лопатки, да и затылком он знатно хряпнулся, когда на пол слетели, может, потому и коротнуло…       — Хватит убиваться, сам не меньше меня хотел, — не выдержал скорбной фигуры над душой Богдан.       — Хотел? — мигом взъярился Кирилл и даже наконец повернул пышущую праведным гневом мордашку. — Я не хотел лапать тебя там… там… — он перевёл взгляд «туда», обнаружил всё ещё не застёгнутую ширинку и впервые на памяти Богдана залился краской до корней волос. Тот не выдержал и заржал. Кирилла вообще перекосило. — Это был такой вечер! Такой… у меня в жизни такого не было, чтобы столько ребят и никто не сторонился, и меня как на качелях, а ты… ты всё испортил!       — Здрасте, чем?       Кир злобно замахнулся, но Богдан привычно перехватил его неумелую руку, да так и не отпустил. Ладошка была прохладной и Богдан попытался приложить её к подранной шее вместо компресса. Не получилось, но и освободиться Киру не удалось, они так и остались лежать-стоять, сцепленные руками. У мелкого задохлика пар чуть не из ушей пошёл. Богдан только внутренне ухмыльнулся, ему понравилось доводить Кира… любыми способами.       — Напоминаю, дрочили мы на пару, вот и не страдай теперь.       — А что, плясать, что я с парнем такое вытворял?       — Ты ещё погромче поори, мало ли, вдруг не все услышали.       Кир испуганно замолк, Богдан хихикнул — вся их свистопляска пришлась на время купальни и этаж был пуст.       — Ты вообще стыд потерял, — Елагин это тоже быстро вспомнил и опять зашипел сердитой кошкой. — Перед Егором не совестно?       — За то, что я с парнем?       — За то, что ты со мной.       Богдан Егору простил забытый день рождения. Егор Богдану простил добровольную сдачу в детдом.       — Он бы меня простил. Мы всё друг другу прощали.       — Даже то, что на одного меня облизываться умудрились?       Издеваться вдруг резко перехотелось. Кирилл отлично знал его больные места и безжалостно лупил в них.       …— Ни в какую постройку ты не пойдёшь, там опасно.       — А Кир говорит, что ты бесишься просто потому, что с собой не зовём.       — Ты меня на этого заморыша променял?!       — Успокойся, тебя я всё равно люблю больше.       — Язык придержи, придурок. Тут такие шутки не понимают, а я не нанимался всю жизнь твою шкуру спасать.       — Ты нас в этот клоповник засунул, вот я и развлекаюсь, как могу.       — По-твоему, это весело — к пацану в трусы лезть?       — Уж точно ни хрена не грустно. А целовать его — вообще мёд. Ты губы его видел?       — Он тебе совсем мозги прочистил вашими зажиманиями? Сдаётся мне, я теперь знаю, как к ним в секту попадают. Ну надо же, а с виду такой ангелочек.       Егор ударил без замаха, так, что даже натренированный Богдан не увернулся. Старший отлетел к стене, медленно провёл рукой по разбитому в кровь подбородку. Младший сжал кулаки и глухо оскалился, нисколько не раскаиваясь в содеянном       — Кажется, тебя действительно больше не нужно защищать…       Когда Богдан вернулся в реальность, Кирилл уже удрал к умывальникам отмываться от запаха, которым они на пару заполнили спальню.