Мы будем жить вечно

      Завтрак Богдан пропустил, сначала ходил к Алику за Кириллом, потом приходил в себя от ночных побоев и тошниловки. Кира нигде не было, Алик издевательски предложил поискать пленника в шкафу. Тогда Богдан чуть не впервые хотел плюнуть и рискнуть связаться со взрослыми, но майские праздники разогнали по домам всех, кто хоть как-то мог помочь. Кухарки их даже в лица не запоминали, нянечки возились с сопливой мелкотой, а завхоза, слесаря или вахтёршу Богдан сам не сильно отличал от мебели. И к Вере Павловне Богдан лучше бы вообще не совался.       — Как занимательно, — злобно прищурилась тётка, — пропал, говоришь? А вчера ты его сам лично у меня из списков в город вычёркивал, и Савурко потом говорил, что вы в спальне ссорились.       — Это не связано. У него был день рождения, я хотел сделать ему сюрприз, он этого не знал, вот и злился. — Богдан даже не сразу вклинился, о чём она. Всего сутки прошли, а как будто вечность назад были шашлыки и смеющийся Кир.       — Сделал сюрприз? — Вера Павловна тяжело глянула неприятными колючими глазами. Большая, рыхлая, обманчиво неповоротливая, эта тётка только на первый взгляд казалась добрее своей товарки из детской колонии, Семёновны, в противовес — костлявой и невысокой. «Слон и Моська» к ним не прицепились исключительно благодаря заслугам Павловны — она тоже не стеснялась распустить руки с воспитанниками, но руку, в отличие от той же Светланы Семёновны, имела куда более тяжёлую, во всех смыслах.       — Сделал, и он был ему даже рад! — запальчиво буркнул Богдан, уже прекрасно понимая, что разговор в тупике и сам он давно и безнадёжно в чёрном списке этой мымры.       — А потом Аля пришёл к вам на праздник и всё испортил? — насмешливо хмыкнула мерзкая баба.       — Человек пропал, ау!       — Во-первых, ещё раз поорёшь — и полетишь остывать в колодец за забором. Во-вторых, «пропал» — это три дня после заявления, может, его Борис Николаевич вообще в город забрал, мало ли, пацану его сиделка нужна или ещё что, говорят, его здорово отделали, а Елагин умеет ухаживать — он неделю в больнице за своей мамкой приглядывал, пока она после аварии доходила. И в-третьих, если это правда и ребёнок пропал, то, куда ты его прикопал, будет узнавать уже следователь. Так что в твоих же интересах, чтобы твой сосед не пропал, ясно? И нечего Алю приплетать, он и без того сейчас выматывается — конец года, ЕГЭ, поступление, выпуск из детдома, у него не хватает сил даже ребят угомонить, вон, дурка по коридорам — стенд подожгли, застеклённый шкаф с выставочными поделками разгромили, паркет возле директорской вскрыли.       …Там ещё по стене неубиваемой половой краской приписали «Боря казёл сасай», из-за чего было решено провести срочные ремонтные работы по всему четвёртому этажу, но об этом Вера Павловна тактично умолчала.       Вот и весь разговор «со взрослыми».              Праздничный день в детском доме мало чем напоминал праздник, хотя, конечно, школу отменили, и вроде как среди недели выходные, ура-ура. На самом деле, Вера Павловна с завхозом пинками повышибали народ из спален, вручили тряпки, вёдра, поскребки и отправили на борьбу с чистотой. Хозяйственным мылом провоняли все коридоры. В прачечную согнали девчонок-младшеклассниц, которые уже умели работать руками, но не догадывались халтурить. Ещё партию отправили на кухню отскребать чаны от копоти. Ещё отряд под руководством слесаря гупал по чердаку, типа законопачивая щели, но Богдан подозревал, что везучие утырки просто гоняют диких голубей вместо того, чтобы пахать наравне с остальными. Сам он не подошёл для чердачной халявы по росту и весу — под крышу набрали невысоких и лёгких.       В такой толкучке никто не заметил исчезновения его павлиноглазой занозы…       — Тигр, кто тебя так отдубасил? Кирилл?       — Думаешь, Кир мог бы меня отдубасить?       — Думаю, ты бы мог ему это позволить.       Обед из-за недочищенных (но уже загаженных каустиком) кастрюль и казанов, превратился в перекус из компота и бутербродов. Богдан сощурился на ехидно подхрюкнувшую Яну, но обессилено сел рядом на лавку. Дина демонстративно отсела по другую сторону стола. Места сегодня было через одного — кто-то после ударного труда, умноженного на майскую духоту, просто вырубился по спальням. В их углу остались только он, Яна, Дина и Малявины. Славкостасик был в той самой халявной группе с чердака, те ребята наловили голубей и удрали к слесарю в камору драть птичьи тушки и запекать в углях, вот уж когда Богдан искренне позавидовал пронырливому малому, которому обломилось настоящее вкусное мясо, а не недоваренные-пересоленные-пережаренные ежедневные помои. Соня тоже отмазалась от рабского труда — опять подкатила к воспитательницам и вместо отдраивания полов нянькалась в песочнице с дошколятами, с ними же и обедала; уж мелкоту не осмелились «кормить» жалким бутербродом, при виде которого желудок только жалостливее забурчал, требуя заправки тухнущим батарейкам.       Это хорошо, что она так и не попалась Богдану на глаза. Он всё ещё не знал, как реагировать на хитроумную подлую девчонку. И как с ней разобраться, чтобы не опуститься ещё глубже самому.       В общем, в сегодняшнем муравейнике и думать было нечего найти Кирилла.       — Вера Павловна сказала, чтобы ты после обеда стащил вниз разбитый шкаф, — внезапно вспомнила Яна, и настроение ухнуло ещё глубже, теперь вообще без шансов на поиски.       — Это тот, от которого у Игната чуть пупок не развязался???       Яна счастливо кивнула.       — А почему я? У нас куча амбалов и кроме Игната. А я на утренней зарядке седьмой в шеренге.       — Вера Павловна видела, как вы с Кириллом подтягиваетесь на перекладине.       — Мне нужно уйти, — мрачно сказал Богдан.       — Куда?       Говорить про Кира нельзя. Отмазка, отмазка… Что-нибудь такое, чтобы отвадить любопытный курносый носик!       — Крысу словил, хочу клетку сделать.       — Уиии!!! — восторженно взвыл этот непросчитываемый кошмар в юбке. — А можно я с тобой? Я с парнями договорюсь, чтобы шкаф перетащили. Можно, можно???       Твою ж мать…       …Крысу он действительно приволок назад. Побитый, дурной после разговора с Аликом, плывущий от вечерней разрядки с Киром — мозг напоминал оливье, и, чтобы не свихнуться, он вцепился в единственную живую душу под боком, крысиную. Боевая напарница, помятая от стычки и тоже не совсем вменяемая, расползлась по крысоловке и не вякнула, даже когда её принесли назад и закинули на стол. Остаток ночи и утро крыса лежала пыльной тряпкой и из своей тюрьмы так и не удрала.       Богдан не расстроился, если бы голохвостая тварь изгрызла ловушку и испарилась, но когда он вернулся в спальню, крыса так и валялась полусдохшим памятником самой себе. При свете дня она оказалась не такой большой, как когда терроризировала их комнатёнку на вольных хлебах — чуть больше ладони, с мерзким безволосым хвостом, негибким и недлинным. Крысюк, судя по довеску под тем самым хвостом. На очередное щёлканье по бутылке он только устало уставился на мучителя на диво понятливыми глазками, и Богдан как будто в недавнее прошлое ухнул: Кирилл точно так же терпел его тупые издевательства и отмалчивался. Даже шерсть у этой гадины такого же цвета, как патлы Елагина.       — Чтоб ты подавился, — искренне пожелал он, проталкивая за ловящие зубцы крысоловки кусок хлеба.       Крыс с отвращением глянул на своего мучителя и в независимо оттопыренном хвосте человеку померещился фак.       Когда закончился обеденный перерыв, за Богданом заскочила брызжущая энергией Яна. В отличие от прочих девиц, от крысы она не грохнулась в обморок, а счастливо полезла знакомиться.       — Ой какая прелесть. А мне казалось, Кирилл их боится.       Богдан вспомнил, как мелкий боягуз скакал по кроватям и прятался под его одеялом.       — Кирилл их просто обожает, аж до потолка прыгает.       — А как её зовут?       Морда наглая, характер подлый, шерсть, как гречишный мёд.       — Кирилл зовут.       Яна залилась.       — Не знаю я, как клетку сделать, — чтобы отвязаться от девчонки и всё-таки слинять на поиски Кира, попытался отбрехаться Богдан.       Не на ту нарвался.       — Зато я знаю.       И Янка выволокла один из выдвижных ящичков из его родной тумбочки, ссыпала наполнение на пол и потащила опешившего приятеля куда-то по коридорам, через жилой корпус, обходными путями на задний двор, куда как раз сгружали злополучный битый шкаф два старшеклассника.       — Так, это не то… это туда же… — она увлечённо зарылась в битые остатки стеклянных дверок, осторожно перебирая огрызки стекла и примеряя их на остов уворованного ящика. А потом таким же увлечённым пропеллером поскакала в сарайную пристройку. Здесь она пронеслась мелким смерчем, вытащила из-под груды лопат и шлангов древний цинковый тазик со здоровенным пауком в своём ржавом нутре. Его она тоже не испугалась — безбоязненно вытряхнула и пошла ладить шланг к уличной колонке, чтоб наводнить таз.       — Я даже боюсь представить, что мы делаем, — осторожно заметил Богдан.       — Крышку из стекла будем резать. Не совсем клетка и днище фанерное, но если клеёнку стелить и опилками или бумагой притрусить, то Кириллу понравится.       Богдан представил Елагина в опилках и под застеклённой крышкой, и чуть не поседел на лет тридцать раньше положенного.       — Поищи там за мётлами садовые ножницы, их вроде туда позавчера после обрезки роз закидывали.       Ножницы нашлись за канистрой с соляркой, отданной директору владельцем заправки в уплату за какого-то детдомовца, сутки отпахавшего на местной АЗС на подмене.       — Э… ножницами резать?       — Ага. В воде. Если стекло засунуть в воду, оно не крошится, а по надпилу надламывается, здорово, да?       Богдан посмотрел в счастливую мордаху Яны.       — Скажи честно, ты курила что-то, кроме своих сигарет?       — Ну тебя, — надулась подруга. — Это Соня журнал принесла, а там написано было. И с отзывами. Всё прокатит, только бы перчатки ещё нарыть, а то рук жалко.       — Не помню, чтобы Соня самоделкиными увлекалась.       — Зато я увлекаюсь. А Заике она когда-то раскраски нашла — он рисовать любит, оказывается.       — А Тотошка?       — Что?       — Ну, что Тотошка любил?       — Плести из макраме. Она ему достала нитки.       Богдан мрачно скосил глаза на собеседницу. Ему Соня в своё время приносила решебник. Милая заботливая девочка…       Но Яна растолковала тишину по-своему.       — Знаешь, она же тогда пыталась его успокоить, в тот вечер. Она мне рассказывала. Но там столько всего было — и побои, и Алик со своим извращением, и вы его увидели, а потом и мы с Соней. Тотошка просто не выдержал…       Тотошка валялся в ногах всю жизнь и валяться собирался дальше, но он был слабым и управляемым, он был самой настоящей жертвой, которая только и ждёт, чтобы кто-то более сильный повернул его в какую-нибудь сторону. На путь боли, как Алик, в спасение — за Кириллом, к смерти — у Сони. Богдан не был сентиментальным, чтобы вспоминать о мёртвом только хорошее, да и не было ничего хорошего. Но и плохого не было. Тотошка всего лишь изо всех сил барахтался, чтобы не утонуть, как и все в этом дурдоме. Это был его путь, его крест. Он просто неудачно попался на пути жуликоватой амбициозной лисе.       Пока Яна не успела отхватить себе пальцы, отобрал стекло, таз с водой и ножницы. Самопальные перчатки они сделали из углов брезентового мешка, а вместо опилок нагребли высохшей после прополки до состояния сена травы.       Совесть Богдана в преддверии предстоящего вечера мирно похрапывала и просыпаться не спешила.       …За ужином они собрались уже почти полным составом.       — Алик сегодня ночью устраивает сбор в постройке, — тихо сказал Богдан. Восторг по поводу непривычно съедобного салата стих, даже далёкие от подобного Малявины заткнулись и одинаковыми совятами уставились на говорившего.       — Не может такого быть, — уверенно отмёл всезнающий Савурко, — сегодня не выходные.       — Именно потому. — Врать он научился блестяще, хотя практиковался всего несколько последних месяцев. — Наши же ему кислород перекрывают. Прошлые выходные у него накрылись, а среди недели никто не догадается.       — Потому что среди недели глупо, — не выдержала и подключилась Соня.       — Это среди учебной недели глупо, а в праздничную — самый смак. Взрослых в приюте почти нет, а клиентура вся из города, а в городе вы-ход-ной.       — Ну… — Яна задумчиво глянула в окно — на постройку, скрытую деревьями и углом соседнего корпуса. — Там куча ловушек, Игнат фанат, он всякой дряни насовал от растяжек до ям с перекрытием. Нас они оставляли на первом этаже, в подсобке возле чёрного хода, и водили сами, чтобы мы в какую-нибудь дыру не свалились.       — Я знаю ловушки, я же с ними ходил. Проведу.        — Дался вам этот Алик, — Дина с досадой насадила на вилку криво порубанный огурец, мстительно откусила, и Богдану показалось, что так кровожадно она пережёвывает не еду, а Аликову отгрызенную башку. — Предупредим девчонок, как в прошлый раз, или споим — водка же ещё есть, и никто к нему не придёт. Пускай ещё одна сходка накроется, а там, глядишь, весь «бизнес» к чертям полетит.       — А если этот хмырь пойдёт по девчонкам, которые «не пришли»? — ещё не хватало, чтоб они все тут сели у реки ждать проплывающий труп врага. Алик хотел встречи? Алик её получит. Но Алик же не говорил, что желает встретиться один на один, сам же тоже с бандой явится. Вот пускай стенка на стенку и лупятся, чем больше друг друга покалечат — тем меньше Богдану проблем.       — А ты откуда вообще узнал? — Соня.       — Подслушал, а что?       — Просто интересно, с чего вдруг сейчас так рвёшься? Раньше ты не особо горел патриотизмом. Когда Алик запер Заику в шкафу, ты вообще первый ушёл. Я вот думаю, если бы не ты, остальные тоже бы хвост не поджали.       Богдан прищурился в ответ и не удержался от шпильки:       — Ну не всем же быть такими безгрешными, как ты.       Соня, которую даже перепалка не отвлекла от еды, вдруг пронесла вилку мимо рта.       — Что ты имеешь в виду? — сухо уточнила она.       — Да ничего. Ты у нас заботливая мамочка, а я только кулаками махать умею.       — Вот если только кулаками, то и задвинься.       — Куда уж мне, я ни книги, ни шерстяные нитки доставать не умею, — не удержался и плюнул ядом Богдан.       Ребята вокруг замерли, недоумённо таращась на спорщиков.       — Когда идём? — перебивая намечающийся апокалипсис, вклинилась Яна.       …После ужина Богдан вернулся к себе, порвал на лоскуты футболку и тихо прошвырнулся в школьный корпус — к туалетам. Заткнул тряпками дыры по раковинам умывальников и пустил воду, а чтобы его подвиг наверняка засекли, включил свет. Пускай взрослые разбираются с туалетным болотом здесь, чем суют нос по спальням в жилом отделении.       Потом пошёл на второй этаж, к девочкам. Не к Соне с Яной, как договорились за последний час почти двадцать человек — стукнулся в противоположную дверь.       Дина как раз носилась по спальне. По кровати валялись несколько штанов — от обрезанных выше колен джинсов до спортивок, тут же смятой грудой лежали маечки-футболочки-топики. В руках хозяйки был один босоножек и один шлёпок со стразами. Всё же, не глядя на бунтующую душу, Дина была наивной ванилькой и любовь к красоте не стухла даже после стрижки налысо и серых мешковатых тряпок.       — Не знаю, что надеть, — пожаловалась она Богдану. В глаза ему подруга ещё не отваживалась смотреть, отлично помня вчерашний разговор в этой самой комнате, но тяга к приключениям перевесила.       — Что-то тёмное, с длинными рукавами и такие же штаны, чтобы не стесняли движений. Но ты всё равно не идёшь.       — Что? Это ещё с какого перепугу?       — Это не прогулка и не свидание, понимаешь?       — Ну да. Наши собрались накостылять Аликовым. — Дина, внимательная девочка, убрала и шорты, и топики, и босоножки. Не стесняясь, а, может, и специально демонстративно, стянула своё бесформенное рубище, натянула футболку, олимпийку, спортивки и достала кроссы.       — Ты же за ужином не горела идти и драться.       — Я хочу с вами! Ааааа, ты что делаеееееешшшшшшь?       Богдан не стал тратить время на препирательства, скрутил девушку, осторожно завернул руки за спину. Лицом ткнул в подушку, чтоб не горланила на весь этаж. Шнурок вытащил из её же спортивок, натянул рукава кофты, чтоб не изрезать тонкую девичью кожу, и обшнуровал запястья. Дина закрутилась, завихлялась, она наверняка старалась вывернуться, но получалось как-то танцевально и скорее эротично. И вот эта золушка собралась идти на разборки?       — Ты скоти-ина, — проныла она в подушку, когда Богдан встал на выход. — Тебе же на меня плевать, почему ты тогда за меня волнуешься?       Он погладил плачущую приятельницу по обрастающей серой макушке.       Как же он не хотел вешать на себя кого-то после смерти близнеца. Видать, это крест у Богдана такой.       — Лучше радуйся, что плевать. Тех, кого я люблю, у меня отбирают…