Мы будем жить вечно

      К постройке Богдан вышел последним. Здесь он прошлый раз оставил пустого полуживого Кира. Сегодня он пришёл сюда за ним же. Жизнь любит злые шутки.       Компания шуганными тенями жалась у чёрного входа, куда приходили давалки. Отсюда можно было втянуться внутрь незаметно и в обход ловушек. Не все, но народу всяко больше, чем у Алика, даже если отмести девчонок. И в этот раз они шли не только с кулаками — камни, дубины, у кого-то из-за пояса хулигански выглядывала рогатка, благо, снарядов под ногами пруд пруди.       Он не врал, что знает этот склеп, но не Алик с парнями показали его, а дикая гонка с пожаром и смертью. Богдан мрачно перебрал в памяти переходы и закутки. Лестниц было две — от колоннады и от чёрного входа, но на втором этаже последняя частично обвалилась. Её целая товарка вела уже до самой верхотуры, но с середины теряла перила, и марши с площадками стояли опасно открытые. Но подняться из вестибюля они не успели.       — Странно это как-то, — подала голос Яна. — Обычно в это время здесь уже девчонки гудели и машина подъезжала.       — Нас испугались, — неуверенно хихикнули из толпы.       — Или ждут именно нас, — Соня всмотрелась в темноту вестибюля. Луна почти долилась до полнолуния и её вполне хватало, чтобы не спотыкаться по щебню и вывернутым из кладки булыжникам. И увидеть людей, вошедших от главного входа перед ними, с чёрного сзади них, с лестницы сбоку. Их было немного больше, чем Богдан рассчитывал. И всё же он не удивился, заметив среди детдомовских рож Семёна, приятеля Андрея. Ну, он примерно так и думал, что без этих ребят белобрысый не обойдётся.       Алик тяготел к театральности, даже облаву обставил с красотой постановочной сцены.       Соня повернулась к Богдану, и по её спокойному насмешливому взгляду он понял, что знала она всё лучше, чем он сам.       — А я вам всем сегодня говорила, что он та ещё сука и под Алика стелется, — сказала она своему окружению, хотя так и не перестала буравить взглядом Богдана. И сплюнула. — Не того в герои назначили.       Ребята заволновались, зашушукались, превратились в разогревающееся осиное гнездо, а она, их матка, стояла и смотрела. Презрительно, осуждающе, с укором. И странной, не укладывающейся в ситуацию, радостью.       — О, я вижу, у вас, наконец, появился Большой Вождь. Ну, привет, — лениво протянул Алик, как будто они все встретились за углом у курилки, а не в его личной штаб-квартире. — Хреново сработал, Евсеев, я вроде только эту шалаву просил привести, а не весь быдлядник. Хотя так даже лучше, пускай видят, за кого гавкали.       Богдан угрюмо ввинтился головой в капюшон, отрезая себя от мира.       Вот она, черта — удар сердца, пока он в стае, и уже следующий, где он сам по себе.       — Предатель, — припечатал кто-то из своих.       Уже не своих.       И шелестом всколыхнулось:       — …обманщик.       — …перебежчик.       Всё равно. Он знал, что так будет. Он должен вытащить Кира, а Соня очень даже заслужила. Только уши горят, как будто их оттягали. И жар в щёки. Всё было куда проще, когда были только он и брат, тогда в его жизни было людей — на пальцах руки пересчитать, и от него уж точно ничего не зависело.       Он глянул на ребят. Большую часть Богдан не знал даже по именам. Да он даже «друзей» из столовой по именам не знал. Ни Малявиных с их одинаковыми повадками, наклонностями и мордахами, ни Савурко, который то ли Стасик, то ли Славик. Даже Яну звали как-то совсем иначе и имя своё она терпеть не могла, раз отзывалась на любое другое — вот и всё, что он о ней знал. Да, с таким набором ему было почти не стыдно предавать этих ребят. Почти.       Богдан вдруг увидел, как смотрит на него подружка.       — Соня вам тоже лапшу на уши накрутила, — не удержался он, — это она Тотошку заставила повеситься.       — Ага, — не смутилась лысая ведьма, — и зад в тот вечер тоже я ему отполировала.       — Я же говорил, вы просто тупое стадо, — равнодушно заметил Алик, цепко вглядываясь в лица будущего отстойника в своём вернувшемся царстве. И долил кипятка. — Куча баранов, которые ищут пастуха. Один плёткой лупит — не нравится, второй сильный, но срать на них хотел — тоже гад, а третья подарочками подмазала, вот она лучше всех.       — А почему бы и нет?!       Богдан только успел засечь, как сверкнула в лунном свете бутылка из-под водки, закрылся, но больно саданулся локтем, аж нерв током проштрыкнуло. Стекло выдержало. Богдан ядовито отметил, что подлая девка явно рассчитывала и руку перебить, и «розочку» получить. Больно. Но больше обидно, что ступил и позволил трущобному выкормышу подобраться на расстояние удара.       Словно повернуло тумблер, и тишина вскипела движением и криками. Взметнулись прятанные дубины, полетели припасённые снаряды. Детдомовцы двумя волнами схлестнулись между собой, облитые только лунным серебром и настоянным запахом прелых от жары трав, гари, сухой пыли, сладковатой летучей органики и обоюдной злобы. Бахнул в кладку взрывпакет, выгрызая в камне выбоину. Под ногами из каменной крошки петлёй-подсечкой вывернулась арматурина с бетонным грузом на конце — Богдан запутался в ловушке и растянулся по загаженному острыми камнями полу. Удачно — над головой свистнула чёртова бутылка. Пролетела дальше и разбилась, раскрывшись долгожданной розочкой. Быстрее-быстрее — даже не собираясь перетекать назад в человека, так и рванул с пола на всех четырёх, лишь бы первым добраться до опасной игрушки. Лёгкая Соня захлебнулась в болоте из драчунов.       Ухнул невдалеке Игнат от подлого удара коленом в пах. Завизжала с другого конца площадки мелкая Малявина, которую к лестнице волок кто-то похожий на Семёна. За уши, за неимением волос. За ней попытался рвануть брат. Но толпа тут же поглотила его, как изголодавшийся зверь. Не полных сорок человек — многоликое, многоголосое чудовище, но Богдан видел странный рисунок в действиях. Это не была стенка на стенку — одна часть сбивала вторую в плотную кучу. Так вколачивать повиновение легче… Всё равно, всё равно, он уже решил, что ему всё равно. Богдан вывернулся из-под савуркской лёгкой фигурки, отшатнулся от дуболома уже аликовского и бросился к скалящейся осколками бутылке.       — Нехрен такими игрушками баловаться, — Алик появился перед самым носом, ногой отбил уже протянувшуюся к «розочке» руку, поднял сам. Прицелился и выкинул в окно.       — Где Кир?!       Он был уверен — Елагин у Андрея, он даже звонил, но телефон у знакомого был весь день выключен. Но Семён был здесь, значит и его старший друг был где-то в этом месиве. Воздух между группами наэлектризовывался, стухнувшая после Тотошки драка сегодня ночью накручивала обороты.       Алик слеповато щурился — ему явно не хватало освещения. Взгляд его метался по дерущимся, он кого-то искал.       — Где Дина?!       — Чтоб тебя в… и на…. Отдай Кира!       — У вас свидание у канализации назначено.       Ад и все его демоны! Алик действительно вытащил Кирилла за периметр. Но не к Андрею на присмотр. Богдан, конечно, знал, что у этого выродка резьба в голове сорвана, но он всё равно не сразу понял, что ему сказали. А потом вспомнил местный отрезвитель, канализационный колодец за забором — узкая камера с водой по полу, ни сесть, ни лечь, ни отодвинуть чугунную крышку люка.       — Ты сдурел его там сутки держать?!       — Чем больше здесь гавкаешь — тем дольше он там торчит. Дина где?       — Связал и в спальне оставил.       И прежде, чем огрёб за содеянное, рванул через вестибюль к ближайшему входу — второстепенному. Что-то въедливо стрекотнуло над самой головой — и ловушка-растяжка, очень похожая на грабли, запускавшая внутрь, при выходе сорвалась по дуге и приложила в живот зубастой поперечиной, так, что искры из глаз посыпались. Чёртова вьетнамская ловушка, а ведь он ещё в марте видел, как Игнат её разряжает-взводит.       Ну, можно считать, за подставу он расплатился. Кое-как поднялся и, шатаясь, выпал наружу через безопасный, уже, проход.       Колодец притёрся к забору. Хотя, судя по тому, как углом вытянулись к люку бетонные плиты, это забор подтянули к нему. От скоб в чугунном люке к крюку, вмонтированному в столб, протянулась верёвка, с её помощью, как рычагом, даже в одну пару рук спокойно отворачивалась тяжеленная крышка, которую по-простому откатывало бы человека три-четыре.       Но тюрьма уже была вскрыта и пуста. Возле неё опирался на плиту, дуя на стёртые ладони, Андрей.       — О, я так и знал, что придёшь за этим мелким. Ух и вертлявый…       — Ты что здесь делаешь?       — Не люблю разборки, — признался знакомый, — и Алик сболтнул про твоего этого мальчика, я помню, как меня в этой яме самого мариновали, брр. Пока люк сдвигал, чуть пупок не надорвал, а он выбрался и дёрнул к зданию, даже спасибо не сказал. Вы с ним разминулись.       Богдан обернулся за указывающей рукой Андрея. И в этот момент в постройке что-то вспыхнуло. Пронеслось огненной чертой от колоннады до чёрного выхода, пыхнуло и втянулось куда-то внутрь, заиграло заревом до второго этажа.       — …ять, эти дебилы солярку из сарая угнали… — выдохнул парень. — Она теперь до утра гореть будет. А у меня телефон сдох — в пожарку не позвоню.       Вот чем летучим и сладковатым тянуло внутри. В голове калёным железом выжгло логическую цепочку «огонь — постройка — Кирилл в постройке». Отбитое нутро скрутилось в болючий тугой узел. Постройка. Пожар. Сначала брат. Теперь эта бестия. Богдан рванул туда, даже не успев довертеть в мозгах все ужасы. Андрей следом. Проломились сквозь кусты, вверх на пригорок, к колоннаде главного хода. Прошлый пожар выжег большую часть деревянного, но тогда была зима — снег и сырость, а сейчас всё вокруг забила трава сухого жаркого мая.       Пламя диким зверем пыхнуло в новоприбывших. Не стена огня, как сдуру показалось Богдану, но огонь всё равно выкурил драчунов с первого этажа, и если они не видели беглецов на пути, значит ловушка сработала на совесть — загнала ребят на верхние этажи. Игнат действительно оказался психом, раз навертел такого.       Андрей едва умудрился ухватить Богдана за шиворот.       — Куда, идиот?       Но тот не успел послать в ответ и поскакать за пропавшим Елагиным — Андрей указал на небольшой кусок пространства у стены, куда не долетела солярка и где можно было пробраться к лестнице.       — В рукав дыши, гар едучий, — предупредил Богдан и первым двинул вперёд.       — Откуда знаешь?       …— Егор! Глаза открой!       Открывает. Пожар и строительная пыль выпили силы, даже дышать невозможно. Богдан, запыхавшийся, изгвазданный сажей, с разбитым после последнего общения подбородком, глаза — чёрный космос из расширенных до предела зрачков.       — Т-ты откуда здесь?       — Очнулся? В кенгуруху дыши, здесь дымно.       Подхватывает младшего и волочёт куда-то вниз по лестнице, вглубь переходов. Чад режет глаза и глотку, лёгкие пекут. Огонь и темнота, усталость и страх, рука в руке. Егор впивается в ладонь до кровавых полосок под ногтями, Богдан же спокоен. Он пришёл, он нашёл, он старший, он — защита и спасение, он всегда такой — качаясь на турниках, слушая игру брата на гитаре, над пустой кастрюлей, над постелью больного. И Егор тоже успокаивается.       — Вниз нельзя, там огонь стеной, — чуть не в ухо орёт Богдан, и сам закрывает одурманенному близнецу лицо рукавом. Кашляет, ведёт дурным взглядом. — Вот, сюда. Продышимся хоть. Заодно в другой корпус переберёмся, как раз впритирку.       И тянет к недалёкому окну…       — Да уж знаю…       Шум долетал с самого верха, но напарники выскочили на втором. Здесь огня уже не было — западня расплескалась на первом, шуганула и своё предназначение выполнила, лишь бы ветром за каменные стены не вынесло на сушняк и сирень.       — Я влево, ты вправо, — правильно понял Андрей, и первым шмыгнул в свой отвилок на поиски Кирилла. Легко перепрыгнул кучу битого кирпича, обошёл пробоину от разъехавшихся плит и скрылся за углом. Богдан обшарил свой участок — обтесался о торец валяющегося раскрошенного блока, оступился на гипсокартоне, двинулся ушибленным плечом в косяке. Пожеванный потасовкой, он отчётливо чувствовал, как садятся его батарейки.       Третий этаж. В животе ком, в глазах темнота. Андрей опять разделил периметр. Неудачно разделил — Богдан в свою сторону на подкошенных ногах проковылял, да так у окна, рядом с заваленным барахлом схроном и свалился на четвереньки.       — Евсеев, ты чего? — Андрей нашёл его, выплёвывающего из нутра уже даже не желчь — вязкую тягучую слюну. Понятливо поднял и перевесил на себя. — Салярного чада надышался?       Богдан отвёл глаза от окна, из которого на него в кошмарах улыбался близнец.       — Угу…              С верхнего этажа взвился вопль Игната, надломным трескучим эхом, словно вспоровшим ткань пространства и раздробившимся от стен-комнат-перекрытий отголосками. Сам Андрей присел.       — Сукибляди, что вообще творят!..       Он смыкнул Богдана и поволок за собой. Богдан вырвался и потянул в другую сторону.       — Ты куда? Лестница там.       — Тут тоже есть, и она ближе, — Андрей махнул совсем в другую сторону.       — Она обвалилась.       — Только один марш — со второго на третий этаж, и не обвалился, а при такелаже сразу на ребро лёг, так и не выправили, стройка тогда уже глохла.       Лестница действительно оказалась целой и даже с перилами, видать, пользовались редко — значит, и гадили ей реже.       Четвёртый. Опять хлёсты ветра в уши. Опять открытая площадка с едва намеченными стенами. Опять закуклившиеся в темноту уже за балкой-мостиком отстроенные комнатёнки. С неба бледным фосфором лилась Луна. А за балкой, за площадкой, в достроенных переходах — там, где дрались когда-то Богдан с Кириллом — сбились в кучу молчаливые замершие тени, его недавние сподвижники и враги. Здесь тоже был огонь, но одомашненный — насосавшиеся соляркой кирпичи, двухчасовые бесперебойные факелы. В них не было нужды, но они отделяли от основной массы главных, чтобы нельзя было скрыться от глаз своих подданных. Да, Алик обожал театральность.       Может, детдомовцев и сбили в собачью свору, но никто не истерил и не подбадривал дерущихся воплями. Да и не дрался никто. Соня лежала лицом в щебёнку, Алик сидел сверху, рядом всем на обозрение прислонился к кладке бледный окровавленный Игнат. По его боку ползло багровое пятно, а рядом суетилась Янка, не зная, как подступиться к жрущему плоть десертному ножу, тому самому, приснопамятному, уже калечившему Игнату ногу и сгинувшему в душевой суматохе.        Андрей протолкался к раненому, осмотрел.       — Порядок. Нож тупой — только шкура задета.       — Вот вам и милая девочка, — сыто проурчал Алик.       — Я не его хотела!       — Да плевать, Игнату просто повезло, что он сам по себе большой. Главное, что все поняли, какую змею пригрели.       — Типа ты такой ангел!       Алик не сдерживаясь долбанул кулаком ей в бок. Туда же, где была рана у прикрывшего Алика друга.       — Ну ты мне ещё Тотошку приплети, — мрачно предложил он.       — А что, не ты его довёл?!       Ещё удар. Соня упрямо не выла.       — Я его мог хоть узлом вязать, он был резиновым — куда ткнёшь, туда и прогнётся, я не идиот гробить себе жизнь в тюряге за чужую могилу, — без тени сожаления сплюнул Алик, и проклюнувшаяся к нему благодарность за Тотошку тут же сгинула. Он не справедливости хотел — просто отмыть собственную совесть. — Ну. Не слышу.       — Из-за тебя повесился!..       Алик молча взял один из незажжённых кирпичей, размахнулся и долбанул Соне по пальцам. Богдан мог поклясться, что услышал, как трещат тоненькие девчоночьи косточки. Соня закричала.       — Правду. Хочу, чтобы всё твоё стадо услышало, что на самом деле тебе на них срать.       — И тебе тоже…       Ещё взмах. Ещё по пальцам. Хруст и вопль.       И ни шороха от толпы. Все дети такие злые или эти, кинутые и забытые родителями, ненавидят особенно жестоко? Свора, ещё час назад грызшая за свою правду главных детдомовских чертей, стояла внимательная и недвижимая, пластуя собственную предводительницу молчанием. Прав был Алик — стадо без пастуха, кто сильнее, тот и погонит дальше, волчьему миру — волчьи законы.       — Почему Тотошка повесился?       Удар кирпичом. Кирпич в алом, кожа в рыжем. Всхлип и стон.       — …тому что я сказала…       — Что сказала?       — Что теперь он опущенный и это видели Евсеев с Елагиным. — И под нарастающий гул вскинулась и упрямо выкрикнула: — ПОТОМУ ЧТО ЭТО ТЫ ЕГО ОПУСТИЛ!!!       — Ах ты потаскуха! Мало тебя твои подвальные дружки ножами обрисовали, ещё у меня решила говна налить! Или ты думала, если лысая — не трахну, и вообще раз девка — я тебя пожалею? Ты — девка, ты меня по природе слабее, вот и запомни это.       Замах — удар, замах — удар. Без жалости, без раздумий, без удовольствия. Но удовлетворённо. Кожа на запястье слезла до мяса кровавыми лоскутами. Здесь все стояли ободранные и подбитые, но только сейчас в нос ударил запах крови, тяжёлый, ржавый, тошнотворно сладковатый. Счастье, что Богдана уже вырвало. Ещё бы уши заложило…       — Ма…ма…ма…       Слишком не детдомовское.       Он автоматом повернул голову, обнаружил за спиной белого, как полотно, заикающегося Кирилла. Тот пробивался сквозь плотно сомкнутые ряды — к центру. Глаза шалые, зубы клацают, изгвазданный грязью, пылью и копотью — чёртик с левого плеча, тот самый, который вечно толкает Богдана на дурость.       Это ходячее несчастье даже успело подлететь к горящим факелам и пнуть один из них ногой, а потом Богдан наконец отмер, схватил за шкирку и ринулся подальше от этого ночного кошмара.       А в ушах въедливый свист кирпича и окрашенный кровью дикий крик под аккомпанемент ломающихся костей.