Мы будем жить вечно

      — Пусти! Пусти меня!!!       — Умом тронулся, что ли? Валим отсюда.       — Там помощь нужна! Он же её убьёт!       — Только покалечит, там же туча свидетелей.       Кирилл бесславно болтанулся в его руках.       — Ты такой же, — заорал он, — такой же ублюдок, как и Алик! Всё силой, всё через кулаки!       — А ничего, что я тебя спасал?! — Богдан удобнее перехватил сопротивляющееся тельце — спускались по лестнице они рывками, то и дело дёргаясь к открытому краю. Этажи пустоты вниз и холодные облизывания ветра по коже нервировали не так, как невменяемый задохлик в руках. — Между прочим, в этот раз я пришёл не один, раз ты так кочевряжился вчера в подвале!       — Это совсем не то! Ты хоть понимаешь, что наделал? — прошипел Кирилл.       Быстрее вниз, чуть не кубарем через выщербленные ступеньки, не запутаться в ногах, прижать дурака. Нужно бы вообще придушить, чтоб не горланил, но в голове вопли и хруст раздавленных костей — пускай лучше Кир орёт. Но с лестницы они убрались — в перебранке чуть не полетели вниз, и Богдан плюнул на нелюбовь к третьему этажу и вышел на нём, лишь бы не пихаться-драться-бодаться с очумевшим зверёнышем на пролётах без страховки.       — Помог одному стервятнику сожрать другого, вот что наделал.       — Идиот! Ты всех свёл и подставил, ты теперь отверженный, чужой. И убери с меня свои грабли!       — Я и так плохо вписывался в компанию. И я проверяю, есть у тебя ушибы или всё в порядке.       — Всё в порядке! Это не то! Теперь ты один.       — Кир…       — …и они все против тебя! В классе, в столовой, в душевой, даже в туалете.       — Кирилл, блин…       — …они будут натягивать тебе на голову презервативы, обливать золотым дождичком, выгуливать по классу на четвереньках, натянув на голову девчачьи трусы. И ржать! Тупое быдло.       — Вот почему ты так защищал Тотошку?..       Кирилл сдулся, как старый сморщенный шарик, даже складки по лбу прорезались старческими морщинами.       — Люди не любят, когда другие люди от них отличаются, — рассматривая свою обувь, всё-таки ответил парень.       Да, Кирилл признавался, что у него не было друзей, но не настолько же…       — Почему ты не рассказал родителям?       — Рассказал, — он с силой прикусил губу. — В тот день у меня не хватило сил и я позвонил и разнылся, чтобы они приехали за мной. Они и поехали…       А потом авария и две могилы. Нет. Авария, похороны, неделя в палате умирающей матери и снова похороны. Не удивительно, что он лучше сдохнет, чем ещё раз позовёт на помощь.       Кирилл молчал. Такой тонкий, одинокий, поломанный, несчастный. Богдан почти увидел струйку крови с прокушенной губы. Протянул руку к красивому видению…       Клац — зубы по ладони. Вот же кр-р-ыса!!!       А Кирилл, интеллигентный, воспитанный, неразговорчивый ангелок, сощурился и добил:       — Я тебе рассказал, не чтобы ты тут слёзы из-за меня лил, дубина, а чтобы мозги врубил! Нахуй, ёбаный в рот, нужно было, блять, сводить этих уебанов?       Ти-ши-на.       И пока Богдан примерзал к полу, пакостно ухмыльнулся, развернулся и дунул мимо собеседника, к лестнице, на четвёртый.       Там всё ещё было шумно и людно.       — Стой, сукин кот!       Пацан шлёпнулся на ступеньки всеми четырьмя конечностями, чуть не вылетев с них в шахту без дна и стен, и погрёб наверх на четвереньках. Богдан цопнул за лодыжку, мрачно потянул на себя.       — Ах ты маленькая гнусь, стоять, кому сказал!       Кир зашипел диким кошаком, но Богдан был больше и сильнее, а ещё у него тело не затекло от канализации; так что повалил, дёрнул и поволок подальше от пролёта, как сцапал — за ногу. Назад, назад, назад. По колючей кирпичной крошке, в коридорчик. Кирилл сопел, сопротивлялся, но спешно перебирал лапами, чтобы не свалиться носом в щебень.       — Отпусти, ну ты!       Отпустил. Поднял за ворот футболки. В стенку. Чуть выше уровня пола. Чтобы глаза в глаза.       — Ещё раз ругнёшься — пожалеешь.       — Что, тоже будешь втирать, что бородавки на языке вылезут? — запальчивый вяк.       Богдан не удержался и облизнулся. Они были слишком близко, а луна, пускай и сквозь окна, но светила достаточно ярко, перевалив уже ближе к рассвету — виден был и злой прищур на бледнопоганистой мордахе, и недовольная линия губ, и даже горсть веснушек по носу.       — Нет, но меня, оказывается, жутко заводят ругательства…       Всю браваду с мелкого смыло.       — Ну всё, пошутили и хватит, — он оттёр от себя навалившееся тело, сполз по шероховатому камню спиной, безбожно задрав широкую футболку.       — Откуда эта тряпка? — неожиданно до Богдана дошло, что вчера на защитнике сирых и убогих была либо стоптанная у шашлыков отцовская рубашка, либо выкинутая в туалете пайта.       Кирилл недоумённо глянул на свою одежду.       — Алик вчера дал, чтоб я в ледышку не смёрзся.       — И ты взял?!       — Ёлки-палки, а я должен был промёрзнуть до вечной мерзлоты?       — Что ж ты его, такого чудесного, теперь прибить хочешь?       И тут же пожалел, что вообще полез в эту скользкую тему. Кирилл как-то ломано погладил красную каплю в его ухе — замену красной метки Егора.       — А ты уже не хочешь? — тихо и устало кривящимися губами. Прекрасными в своей асимметрии, бледными мальчишечьими злыми губами; длинная верхняя, короткая нижняя — извечный грустный Пьеро. Егор был поведён на этих губах. Егор из-за этих губ врезал Богдану. Егор спокойно называл Кира Киром. Для Егора Кирилл был настоящим домашним сыночком, без крыс и школьных издевательств. Егору Кир позволил себя поцеловать, а теперь строит из себя чёртового святошу! Это с такими развратно приоткрытыми губами!..       Пальцы в гречишном меду волос.       Глаза в глаза.       Сумасшедшими в испуганные.       Кириллу тоже хватило луны, чтобы прочитать переклинившего собеседника, он влип в стенку. Богдан мягко сжал в ладонях его лицо.       Склонился.       — Я не хочу…       И всё равно коснулся напряжённо закушенного рта.       Подбородком.       Щекой.       Через переносицу.       Между бровей.       Со лба по векам.       Вниз на скулы.       Его губами обцеловал себе всё лицо, а Кир стоял и молчал, боясь попасться в ловушку поцелуя, только вцепился пальцами в плечи переигравшего его человека. В ушах грохотало, отрезая от построечного хлама, мыслей, всего мира. Только сердце в рёбра. Своё — и такой же дикий перестук рядом.       Губы к губам.       Без движения, без проникновения, просто вместе. Мягко, осторожно. Обветренная кожица щекочет. Так и хочется размягчить дыханием, взять немножко глубже. Он чуть разжал чужие своими…       — Я же сказал — не хочу, — Кирилл отвернулся, разрывая поцелуй.       — Это из-за Егора? — Богдан послушно тюкнулся разгорячённым лбом ему в плечо, не принуждая, но и не отстраняясь. Руки тоже не убрал.       — Это потому что ты — парень!       — Егор тоже парень и ему ты позволил.       — Не позволил!       — Позволил!!! Вы дежурили в классе после уроков и вы носились между партами, перебрасываясь бумажками. Он словил тебя. Ты не оттолкнул. Я тебе сколько повторять буду? Я. Знаю. Всё.       — Да вы правда сумасшедшие! Братья-извращенцы!       — Так кто он тебе? Друг? Любимый? Лох для защиты? Кто?!       Кирилл злобно сощурился, но слов так и не подобрал.       — …Я этого уже не узнаю.       И сам уткнулся лбом в Богдана.              Первый раз Кирилл выключился в спальне Дины, пока Богдан метался по комнате, выискивая чего-нибудь режущее, чтобы вскрыть затянувшиеся верёвочные узлы. Подруга увидела их на пороге — и слёзы хлынули, как из Ниагары, как будто она не ревела от обиды и злости весь вечер и часть ночи.       — Уууу, зачем пришли-и-и?       — Тебя развязать, — честно сказал Богдан, от чего обиженная Дина окончательно ушла в слезоразлив.       — Ты это брось, из-за этого ушлёпка реветь, — увещевал паразит.       — Кир, радость моя, помнишь, что я говорил про твои ругательства сегодня в постройке?       Кир вспомнил и действительно предпочёл фильтровать звук.       — Этот су… нехороший человек в принципе не умеет нежничать, — растирая приятельнице затёкшие запястья. А она ревела, захлёбываясь и подвывая.       Богдан прищучил его за шею, Кирилл изобразил лапушку и заткнулся вообще. Зато Дина пригляделась к той самой шее, обнаружила на ней синяки от вчерашнего страстного удушения — близняшки таких же пальчиков на шее уже Богдана — и, догадливая, опять утонула в слезах.       Где-то тогда Кир и отрубился, обессиленный двумя сутками без сна и двумя потасовками. Но в коридоре сине-зелёные гляделки открылись.       — Пошли к Татке.       — Сдурел? Ночь глухая.       — Я воняю, как протухший бомж.       — Стесняюсь спросить, откуда ты вообще в курсе, как воняют протухшие бомжи.       Но чистоплюй гордо проигнорировал и в кабинете психолога выключился во второй раз. За запертой дверью туалетной, потому что внезапно превратился в стесняшку и при свидетеле оголяться, хитрая казявка, отказался.       Богдан сам был слишком сонным, чтобы ругаться, потому просто поставил на память зарубочку, стащил со стола какую-то цветную распечатку, подвёл под дверь и выдавил на неё серёжкой ключ с той стороны скважины. Гвоздик вдел, сонное тельце обтёр Аликовой футболкой, ею же старательно вымокал лужицы из умывальника по полу, все углы затёр, собирая побольше грязи на ткань, после чего удовлетворённо выкинул отработанные отрёпки в мусорку и выволок пацана в коридор. Даже запертая на ключ снаружи, изнутри дверь психологички спокойно отпиралась с защёлки. Правда, потом кабинет стоял открытым, и Татка вполне могла попалить, что кто-то здесь квартирует без её ведома, но будить Елагина и заставлять его, полуневменяемого, тащиться на второй этаж по пожарке Богдан не решился.       Уже дотащив свою ношу до спальни, сгрузив на кровать и выключив свет, Богдан понял, что проклят — мелкий гремлин опять проснулся; от недосыпа организм окончательно свихнулся и спать отказался вообще.       — Куда?! — Богдан вмотал его в одеяло, как гусеницу, и прихлопнул по заднице.       — Я ещё зубы не почистил!       — Не выпадут твои клычата за вечер без чистки.       — За два! Я со вчерашнего!.. Што ты телаеф?!       — Ищу гнилые…       Зубы Кирилла клацнули — Богдан, ученый-переученый опытом с кусачим ротиком, успел отдёрнуть пальцы от губ. Разозлился, отвернул гусеницу носом в стенку и всё-таки попробовал заснуть. Кир недовольно засопел, закопошился.       — Ну что ты там возишься?       — Ты ничего не попутал?       — ?       — Свали с моей кровати!       — Э… это моя кровать.       — Но обычно сплю на ней я.       Надо же, устал, как сволочь, и по вбитой привычке прошёл на давнее место.       — Вот и спи, я тебе не мешаю.       — Нет, мешаешь! Свали!       — Кир, ещё немного так поизвиваешься, и я вспомню, чем мы сегодня занимались в развалюхе. Я не железный — ты в курсе.       Кир испуганно прижухался, только сердчишко через одеяло тук-тук — Богдану в руку отдаётся, и током по родным венам к собственному. Богдан полежал, полюбовался острым позвонком на открытой шее. Наверное, в предрассветном сумраке всё же попутал сон с явью. Подался вперёд и прижался губами.       Кирилл вжался в стену, пытаясь вышкребстись из одеяльного кокона, а на него ещё и ногу закинули, обжали уже совсем недурашливо.       — Орать буду, — предупредил мелкий.       — А если бы Егор поцеловал?       — Да! Я бы ему позволил! — к радости мучителя взорвалась жертва. — Доволен?       Богдан молчал. Затих и Кирилл.       Луна цеплялась за краешек окна, за окном потихоньку расползалась густая серь — до пробежки час, до побудки два. И хочется спать, и если заснёшь — проснёшься только ещё сильнее разбитым. Сумасшедшая ночь.       — О нём думаешь?       Тишина. Кирилл осторожно прокрутился в одеяле, но не выкарабкался, а просто повернулся лицом. Богдан даже для притворства не закрыл глаз.       — Расскажи про него что-нибудь.       Наверное, он хотел услышать, какой Егор хороший и благородный. Ха-ха.       — Знаешь, нам тогда по двенадцать было. У мамки хахаль появился — татарин. Семейный, с выводком. И все его бздырёныши в нашей школе, старший — наш одноклассник. Ух Егор его ненавидел. Они когда дрались — пацан всегда говнил бате, тот цапался с нашей мамашей и она устраивала дома взбучки. Всегда на Егора наезжала — они с татарчонком лупились до кровавых соплей. — Он улыбнулся, глядя сквозь Кирилла, стены и время. — Мамка орёт, ищет по квартире ремни, а я их уже куда-то спрятал. И скакалку. И шнур от вентилятора. В общем, она его ни разу не била не потому, что такая хорошая, а потому что я не дал.       — Мне кажется, ты не про Егора рассказываешь, а про себя хвастаешься.       Богдан хохотнул, ожил, дальше подбирать слова и мысли стало легче.       — Мы этого говнюка как-то подстерегли. Егор у класски из сумки спёр помаду, ну мы и извозили этому дрыщу губёшки. А чтоб его, такого красивого, наверняка запомнили и он не пошёл шестерить папочке, я его в женский туалет запихал. Как раз большая перемена была, там куча девчонок торчала. Аншлаг.       Кирилл, не глядя на то, что ему самому в школе досталось, смешливо фыркнул.       — Не помогло, кстати. Он всё равно бате стукнул на нас, размазня. В тот раз мы от мамки оба удирали — Егора я успел запихнуть на чердак, а мне она так уши оттягала, думал — до земли отвиснут.       — Так тебе и надо!       — Ой, а ещё как-то Егор в лепёшку коровью вляпался.       — Ха!..       — А я потом все ковры в квартире чистил. Этот лох был босиком и проскакать к ванне на одной ноге не догадался. Воняло коровьими какашками потом два дня.       — Ха-ха-ха!       — Угу. А однажды мы вдвоём…