Мы будем жить вечно

      — Йиииияяаааа!!!       Утро началось с фейерверка. Они всё-таки заснули, Киру стало жарко, он выпутался из одеяла, а Богдан — конечно же потому, что кровать узкая и иначе для двоих вообще места нет — пришлёпнул мелкого к себе, ещё и подбородком ему макушку прижал. И вот в этот самый подбородок та самая макушка и врезалась — аж челюсть клацнула.       — Ёп твою налево…       А Кирилл ящерицей чухнул по Богдану — куда-то по животу, сплошному синяку от Игнатовой ловушки-растяжки, коленкой в грудину, через плечи и на голову! На спинку кровати, вжавшись острыми лопатками в примыкающую стенку шкафа.       — Крыса там!       — Ты, блин, мне так каждый раз теперь свистопляску устраивать будешь?! Познакомься, кстати, его тоже Кир зовут.       Тёзки, нахохленный воробей на кроватной жердине и грызун в ящике-клетке на столе, обменялись неприязненными взглядами.       — Какого хрена его зовут Кирилл?       Крысюк за стеклянной крышкой тоже недовольно растопырился и цокнул резцами.       Богдан цапнул пацана за шею и скинул с перекладины через себя, назад на кровать. Только острые коленки в штанах вжикнули.       — Свихнулся?!       А Богдан наклонился и поцеловал в губы. Вернее, в выставленные крестом ладони.       — Я предупреждал, чтобы не ругался. За каждый мат — будет поцелуй.       — Фу, гадость! — Кирилл без притворства скривился, обтёр поцелованные лапы. — Крыса откуда?       Богдан помрачнел от перекошенной рожицы.       — Тебе в подарок — крыса для крысы!       Отпихнул и встал. На пробежку они безбожно опоздали, осталось навести утренний шмон на физиономии и топать завтракать. Достал из тумбочки пасту с зубной щёткой и прежде, чем выйти к умывальникам, глянул назад — Кир всё так же сидел на кровати, по-птичьи поджав ноги, и таращился на грызуна. Молча. Уже прогресс.              В столовую они никогда не приходили вместе — вообще на пару были только посещения Таткиной туалетной и вечером домашка — даже за партой одной так и не ссиделись, после шаржей Левши Кирилл в классе вообще шарахался от Богдана, готов был даже урок прогулять, лишь бы с ним не сидеть, потому дожидаться соседа после вожделенной чистки зубов он не стал.       То, что сегодня что-то изменилось, Богдан понял сразу, не сразу понял — что. Столовая, в общем-то не мелкое помещение на сотню ртов (карапузов и дошколят кормили в игровой), сегодня была непривычно тихой. Вернее, гул голосов стих при его появлении. Жужжал только ординаторский дальний стол и куховарня за тонкой фанерной стеной, но там всегда была отдельная вселенная. В натянутой тишине он прошёл к раздаточному окошку, потом к своему столу. На лавке только Дина, сидит и смотрит в тарелку с овсянкой. У Богдана аж глаза защипало от острой кислой вонизмы. Знакомый запах, но они уже давно от него избавились — стол перестал быть ссылкой для отверженцев. И вот опять в углу грустно сереет несчастная ободранная серисса, без половины своих белых звёздочек и вообще листьев, и самозабвенно обванивает Динку. Как будто тёртого хрена на рассоле под нос сунули, даже слезу вышибает.       — А ты что здесь забыла? — Дина не была из тех, кто добровольно подпишется на изгнание, она и от Алика ушла-то, уже когда Сонькина компания набрала оборотов. Он догадывался, что поутру после своего финта не досчитается «друзей», он в принципе не был дураком, чтобы надеяться после проступка остаться в команде. Теперь здесь сидеть и нюхать вонючку в кадке должны были только он и Кир; если честно, это была достойная плата, чтобы никто их с Елагиным больше не дёргал…       Она подняла от тарелки бледное личико и он увидел чёткий отпечаток пятерни на щеке. Губа закушена, в глазах вода.       — А я, кажется, знала, что Алик с тобой там засаду устроил, — тихо сказала она, — поэтому не пошла с нашими.       — Чего? Это же я тебя связал.       — Угу, — она хлюпнула носом. — Я им это говори-ила-а…       Шу-шу-шу от столов. Он обернулся, увидел Яну, Малявиных и Савурко — они сидели вместе в противоположном углу, все смотрели на них. Удивительно, задавил их бунт Алик, а в его сторону хоть бы косой взгляд прилетел — сидит себе спокойно в окружении своих дружков, на Заике очередной бантик газовый поправляет. Яна поймала взгляд Богдана и зло сощурилась, наверняка её ладошка на лице подруги.       Чёрт, хорошие дела наказуемы. Ну что ему стоило плюнуть на Дину и позволить пойти вчера в постройку?       Богдан подсел к ней и ткнул локтем в бок, не сильно, но чувствительно, чтоб прекратила нарастающий плач.       — Не реви. Не поверили и не нужно, — специально громко сказал он, — значит такие вы подруги были. Ей куда дороже настоящая гадина, которая Тотошку довела.       Яна у себя за столом фыркнула и ткнулась в собственную тарелку.       Кирилл пришёл к концу завтрака. Он тоже не сильно удивился тишине и вони у их стола. Он вряд ли вообще заметил — плюхнулся напротив Богдана, рассеянно посасывая стёс на локте.       — Откуда это?       — А? А, это я на луже споткнулся и в косяк влетел. Придурки какие-то по кафелю разлили, у умывальников теперь каток. — И тут же перевёл разговор. — Реще* жуйте, скоро начнётся…       Как в воду глядел — на стол ляпнулась лепёшка из овсянки, большая такая, явно ладонью зачёрпнутая, а не ложкой, и тут же расплескалась по Дине и Богдану — Кирилл отработанным движением закрылся ладонями. Богдан вскинулся глянуть, кто смертник — от соседних столов к дальним на них так и продолжали таращиться. И все с ядовитым выжиданием. От любого могло прилететь. Динка быстро-быстро захлопала ресницами, разгоняя слезы, но глаза предательски покраснели. Промолчала. Надо же, не такая она и кисейная.       — Что, Евсеев, ещё добавочки? — Савурко. Зарубочка на память.       Богдан уже открыл было рот, но под столом Кир больно саданул по колену. И не меняя ни позы, ни взгляда в свою тарелку, тихо предупредил:       — Я сказал — реще. И не отвечайте, такое ещё сильнее злит, а их больше.       …И даже во вторую ссадину, уже на следующий — учебный — день, Богдан по тупости и усталости поверил. Эту ночь он толком не спал — Кир брыкался и возился в своём одеяле, пару раз даже сталкивал его с кровати и гаденько хихикал, сучонок.       — Так тебе и надо, нефиг со мной дрыхнуть! И сегодня я на своей кровати, так что не заливай мне!       — Да, но я тоже привык спать на твоей кровати! Последнее время только на ней и спал. — Даже сам себя в этом почти убедил. И на свою так и не вернулся. Вот на уроке и клевал носом.       Кир на перемене вышел в туалет, а вернулся уже на уроке, с рассечённой бровью. Может, был бы Константиныч, ненавистник опоздавших, он бы устроил армагеддон, и тогда невыспавшийся Богдан оторвал бы от парты башку и обратил внимание на увечье. Но была алгебра, а Людмила Николаевна, как истая математичка, была слишком прагматична и рациональна, чтобы расходовать лишние минуты на всё равно уже опоздавшего. Поставила в журнал отсутствие и всё.       Кирилл прошёл к своей парте и весь урок занимался, никуда не отвлекаясь и не поворачиваясь к Богдану. «Дверью в кабинке зарядили, стоял слишком близко, когда открывалась», — отвертелся поганец, когда Богдан всё же разглядел припухшую бровь к последнему уроку.       И только когда он прихромал на обед, Богдан перестал слушать тупые правдоподобные отмазки, не обращая внимания на брыкания, закатал штанину и обнаружил фиолетовый синяк у парня на лодыжке. По самой кости долбанули.       А тут снова на стол «птичья какашка» прилетела. Манка в носке. Пока в воздухе — цельная, но ляпнулась по столу и опять молочной юшкой разбрызгалась. А носок-то целый. Не новый, а именно целый, уже зашитый. И не раз. Старательно, чтоб ни единой дырочки… У Богдана глаза красной пеленой заволокло — он задрал побуревшему Киру вторую штанину. В носке. Изувеченная без.       — Специально по ноге били?       — Нет. — Врёт и даже не дёргается. Но и в глаза не смотрит.       Богдан подхватил его под мышки и поволок на выход. Дина за спиной спешно делала бутерброды.       Столовая вновь напряжённо молчала, а когда изгнанники вышли, за хлопнувшей дверью снова разлился разъедающий уши и нервы гомон. Шу-шу-шу…              В спальню Кир идти отказался, устроив истерику из-за крысюка.       — Вчера он тебя не сожрал, и сегодня не съест!       — Вчера я про него тупо забыл и потому вернулся! Выкини эту дрянь из спальни!       — Я его уже под кровать убрал! Ты его не видишь!       — Но я знаю, что он там!       — Он там и раньше был. На воле.       — А теперь он всегда под боком.       — А теперь он закрыт и не лазит по кроватям.       — Ты его моим именем назвал!       — Ты как девчонка, — шипел Богдан, а Кир в ответ только фак, и к Дине в спальню.       Самого Богдана подруга не пустила — неприступно выпихала за порог, ещё и дверь за собой на цепочку заперла, победно лыбясь, то ли за позавчерашнее мстит, то ли из вредности с Кириллом разлучает, противная девчонка.       — Без тебя сегодня, Тигр, — и язык показала. Вроде же так только Янка звала.       Как раз к себе и Яна прошла.       — Чего вылупился?       В спальне было пусто, в столовой Соня тоже не сидела, но вряд ли бы его вопросы о ней порадовали Яну.       — Что ж вы Алику стол не забрасываете объедками?       Она сердито скрипнула зубами и залетела к себе, а Богдан, уставший от несправедливости и ненависти, крикнул уже в хлопнувшую дверь:       — Вот и не прикрывайтесь обидой, вам просто нужен кто-то для битья! Тотошка, Динка, Кир — вам всем плевать! Лишь бы сдачи не давали!       — И это ты мне говоришь?! Сам снюхался с уродом, которому за меня Димка руку ломал, вот и получай теперь! — не удержалась и выпалила из-за стенки Яна.       Он со злостью саданул по двери ногой и спустился на свой этаж. Но не к себе. В туалет. К первой от входа кабинке. Самый удобный пост, чтобы незамеченным караулить тех, кто заходит потом.       Ждал он долго, даже ноги затекли. Парни заходили и выходили, а он всё таился и ждал. Успело стемнеть. Он успел использовать кабинку по назначению. Успел поверить, что более тупой засады никто в жизни не придумывал. Успел почти уйти.       В туалет зашёл Стасик-Славик.       Попался.       Богдан вышел из укрытия, закрыл сам туалет изнутри на защёлку, чтобы без свидетелей, и честно дождался, когда засранец сделает свои дела и отопрёт свою кабинку. Дверца открылась, Богдан приветственно вскинул кулак и двинул во впалое пузо. Пациент согнулся, шмякнулся задницей на унитаз, хватая воздух, как вытащенная из воды рыба. Снял ему очки — месть местью, но в интернате это удовольствие редкое и недешёвое, будет потом слепым кротом полгода, пока новые из директора выжмет. Затрещина — ссыкун перевернулся, Богдан зацепил носком кеда по голени и на себя с оттягом, чтобы наверняка раскорячился. Тот ойкнул и послушно опал на четвереньки — коленями по затоптанным плиткам, руками по ободу чаши.       Кирилл был не прав — Богдан не наслаждался и мучить ему не нравилось, но он никогда не сдерживался и лупил в полную силу. Если кому-то хватило ума встать у него на пути, то либо этому кому-то выбивался дух, либо дух пытались вынуть из него — всё честно, всё правильно, иначе смысл? Татарчонок, шаха, потому и бесил, что играл грязно, жалуясь папочке. Да, они часто были вдвоём с братом, ну так и у того были сестра и брат, на класс младше каждый, вполне могли кучкой навалять.       — Я всё сделаю! — истерично взныло от унитаза.       — Понятливый какой, — умилился Богдан. И коленом нажал на подставленную спину, посильнее втаптывая в туалетную грязь.       — Будешь лупить? — загрустила жертва.       — Если бы я хотел тебя просто отлупить, я бы пошёл к тебе в комнату.       Жертва загрустила ещё сильнее.       — Чего ты хочешь?       — Кто вчера и сегодня бил Елагина? Да расслабься, я знаю, что не ты — у тебя кишка тонка, силёнок хватает только кинуть из-за спин мусором или кашей в носке.       Допрашиваемый засопел. Дознаватель не церемонясь нажал ему на затылок. Ушастая голова булькнула в чашу с резко воняющей водой. Сам виноват, что не смыл. Пускай радуется, что только по маленькому приспичило…       Два судорожных трепыхания — рука с затылка ушла, Савурко вынырнул, закашлялся. Мочой и канализацией засмердело до рези в горле.       — То, что я знаю, что не ты его бил, не отменяет того, что ты там был, раз носок с Кирилла стащил. И нервы у меня слабые, не тяни кота за яйца.       И в подтверждение опять башкой в унитаз. Хорошо, Кира рядом нет — уже бы вопил, что Богдан чудовище. Да — чудовище, а здесь другие и не выживают. Либо ты, либо тебя.       — Кто?       — Максимов, Ниженко и мой сосед.       Незнакомые туловища, но хорошо, что не Малявины с Яной, от них, почему-то, было бы вдвойне обиднее. Хотя и от этого недобитка неприятно. С другой стороны, он этого недобитка тоже без дрожи в руках в туалете полоскает.       — И, конечно же, ты на стрёме.       Пацан опять загрустил.       — Покажешь мне их и я тебя отпущу.       Савурко счастливо закивал, едва не макаясь носом добровольно.       — И ещё. Кириллу ни слова. Узнаю, что разболтал — ты у меня в унитазе и напьёшься, и нажрёшься, усёк?       Да, он — чудовище. И всегда таким был. Потому и в этом зверинце прижился…              Май набирал обороты.       Через день пришла «внезапная» новость, что Соня сбежала из детдома. Опять приезжал следователь, опять скалился на Богдана. Конечно же, воспитатели ему донесли, с кем общалась беглянка, и что после её исчезновения Богдан почему-то стал отверженцем в их компании. Но рядом с ним притулились ещё двое, в том числе умненькая, неконфликтная, вся из себя положительная Динуля-лапуля, потому «бульдог» Богдану в задницу клыки не запустил, ушёл от них мрачный и недовольный.       Алик устроил повальные репрессии — вымел все шумихи и дымовухи, поотнимал петарды. Да, не у его дуболомов нычки всплыли, но и не по всем спальням главный метлой прошёл — он точно знал, у кого что припрятано, а значит и шкодить во время Сонькиного «правления» позволял. Пойло, нежно любимое и бережно хранимое многими в укромных местах спален, тоже было безжалостно отобрано и снесено в подвал под замок. После отбоя Игнат всех раскидывал по спальням. Шляться по гостям даже в светлое время суток Алик тоже запретил — узнать, кто сдох, а кто ещё коптит небо, вполне можно на уроках, в душевой, в столовой и на самоподготовке — до черта где можно, короче. И Богдан, как бы того ни желал, отлично понимал, что сам сделал бы точно так же: разогнал во внеурочное время, чтобы в неокрепших умах не зародился бунтарский вирус и не перекинулся на окружающих. А заодно наказал — отнял одно из немногих доступных развлечений — водку; он и сам время от времени мечтал упиться и хоть на чуть-чуть забыться в пьяном веселье. Теперь никто не забывался и серые стены приюта давили на проштрафившихся бунтарей с двойной тяжестью.       Богдана Алик не угнетал, не шпынял, но и назад под крылышко не принял, хотя тот и не пошёл бы. Казалось, Алику просто доставляет удовольствие наблюдать за тем, как остальные сироты с молчаливого благословения своего пастыря давят непокорного. И те, науськанные или просто привычные понимать господина без слов, захлёбывались желчью, лаяли и кусали. Вот только Богдан не был Кириллом и не привык пережидать бурю, зарывшись головой в песок. На физкультуре получил подножку — зарядил обидчику мячом в живот, в тарелке с супом выловил тараканов — подкараулил нового разносчика и запихнул таракашек ему в трусы, пускай бегают. Ударом на удар. Серьгу Богдан так и не вернул, опять довольно скалился в перекошенное лицо недруга.       Пристающих к Кириллу типов Богдан размазал. И хотя калеки божились, что попадали с деревьев/лестницы/споткнулись, поверили им только воспитатели — не свернули шеи и ладно. А вот сироты отлично просекли, кто им ломал руки-ноги. Кир долго орал на Богдана, но раскаяния не добился, тем более сосед всё ещё хромал и они совсем забросили пробежки.       — Они получили за дело.       — Идиот, ты один. Это трём ты ещё намылил, а если их будет больше?       — Значит, я один? А мне казалось, рядом со мной как минимум ты.       Кирилл злобно пыхтел, но с ответом не нашёлся. А Богдан тогда разбил костяшки о каштан, спуская злость то ли на него, то ли на себя.       Так и есть, только Богдан и Кирилл. Вдвоём против всех. Дину не трогали. Или слава подружки Алика впечаталась на подкорку, или Алик опять всем винты подкрутил. Хотя к самой Дине не приставал и в столовой она продолжала самоотверженно нюхать вонючку с друзьями, но ей не ставили подножек, не кидали в спину грязью, не резали сумку с книгами и не забивали дверной замок клеем. Её спальня была суверенным государством, на которое не распространялись новые аликовские законы. И Кир ночевал у неё! А утром притаскивался в родные пенаты за сменной одеждой, зубной щёткой и учебниками. Маразм.       — Ты же крысу боишься, — прищуривался Богдан. — Что ж не боишься подходить к столу за манатками?       — Ага, — невпопад соглашался Кирилл, собирался и уходил в столовую или на учёбу, а Богдан и крысюк одинаково угрюмо таращились в его спину.       Крыс откормился, растёкся ртутной каплей, перестал бросаться на стеклянную крышку, когда к нему тянулись человеческие руки, хотя так и не приручился, оставаясь независимой республикой. Предлагать отпустить его на вольные хлеба было бесполезно – наглая тварь быстро сообразила, что тут дармовая жрачка от пуза, и когда его всё-таки выволокли с боем за хвост и со свистом закинули под кровать (убить рука не поднималась, а вытаскивать в коридор нужно было опять в бутылке, куда умный крысюк больше не желал, не покупаясь ни на одну приманку), крысятина ночью самостоятельно припёрлась назад в открытый ящик и сделала вид, что так и было. А Богдан поутру у себя на подушке обнаружил крысиные катышки, никак в отместку, что за хвост раскручивал.       И Богдан очень не сразу сообразил, что бурая мерзость жиреет вовсе не из-за его заслуг. Более того, он в принципе забыл, что тварюшку, даже такую лысехвостую и отвратную, нужно кормить. Но в крысьей халупе сама собой завелась самопальная поилка из маленькой пластиковой бутылочки, на жертвенно-тотошкином блюдце валялись огурцы-сыр-хлеб, даже выловленное из супа мясо — его крыс всегда жрал с особым плотоядным удовольствием, подхрюкивая и недобро поглядывая в сторону Богдана; в общем, все столовские десерты, плюс постоянно самовозникали одуванчики.       — Ты его кормишь! — между уроками возмущённо припёр Кирилла Богдан.       — А ты хотел, чтобы он с голоду помер? Ты его двое суток морил, пока я не проспался и не увидел, как он испарину на стекле в своей клетке лижет!       Богдану на мгновение стало стыдно, потом вскипела злость.       — Тогда что это за цирк, что ты дома не ночуешь, раз так рьяно таскаешься туда, чтобы подкормить эту уродскую крысу?       Кирилл злобно раздул ноздри, отпихнул от себя собеседника и смылся.       Потом Алик вспомнил о долге. И ещё тысячу сверху процентами накинул, урод.       — Может и Кирочка отработать, — ядовито улыбнулся Алик.       — Только тронь его.       — Ну-ну, потерпи меня ещё месяцок, постарайся.       Белобрысый только пошло и тошнотворно облизывает губы. Месяц. Ещё целый месяц. Ещё только месяц…       После этого Кирилл пропал с уроков, а уже вечером Богдан вытряс из Савурко, где может быть крысёнок, тот видел, как его затаскивали в сарай. Нашёлся. Небитый, но без одежды. Не ругался, не огрызался, но к ним в спальню не вернулся и ходить вместе с Богданом в столовую и на уроки отказался. Осёл упрямый.       «Либо платишь ты, либо расплачивается он», — передал Заика записку от ублюдка.       Богдан поскрипел зубами, но выцепил малявок Малявиных и они, пускай и не совсем добровольно, отвели его к вино-водочному — чуть ли не единственному месту, где жаловали вольнонаёмников. Платили не сказать чтобы заоблачно, но несовершеннолетнему детдомовцу лучшего всё равно не сыскать. Двойняшек здесь знали, потому и его приняли без лишней волокиты. Мелкие ему нравились, то ли из-за одинаковых, как у них с братом, рожиц, то ли из-за такого же одного-на-двоих мира — им тоже было плевать на окружающих, на Богдана они, в отличие от остальных, не срывались, и уходить с ним в город скорее боялись из-за его зловещей славы, чем не хотели якшаться с предателем. Ему даже иногда казалось, что если их спросить: «Как вы относитесь к Евсееву?», они дружно хлопнут бесцветными ресницами и спросят: «А кто это?». Как он сам.       На заводе он в первый же день сорвал спину. Ящики с бутылками весили не хило и от резких рывков от земли — на себя — к плечу непривычные мышцы крутило судорогами и болючим жаром. После работы он завалился спать, проспал завтрак и часть уроков, с последнего тоже пришлось уйти, чтобы успеть к своей смене на заводе. Вернулся и опять носом в подушку.       В голове туман и звон. По плечам холодные ладошки. На полу откупоренная бутылка водки.       — Я уже сдох и это мои поминки?       — Ты живучий гад и это твоя растирка.       Богдан попытался перевернуться, но огрёб по хребту и затих. Кирилл налил в ладонь, развёл чашами и пришлёпнул по ноющей коже. Мягко подушечками по телу вдоль позвонков, по натянутому комку мышц.       — Ты пришёл покормить Кира?       — Если ты будешь настаивать, что он Кир, я переименую его в Богдана!       Пальцы расставились, пришлёпнулись сразу пятернёй и поползли-погладили вверх, к лопаткам, зализывая растревоженные мускулы. И снова волной вниз, к пояснице, собирая разряды боли и затирая ладонью.       — Где тебя так отметелили?       — Ещё не родился тот, кто бы меня так отметелил.       — Не заливай мне, я видел твой живот — там же сплошной синяк.       От игнатовой ловушки. Уже не так страшно, как выглядит, теперь только чернила под кожей. В первые сутки вообще дышать не мог, ещё и этот стрекозлёнок локтями из одеяла пихался, не разглядев под футболкой увечий. И во вторую ночь, когда Богдан опять его тискал, лупился под дых.       Богдан всё же перевернулся, сместив зализывающие боль руки со спины себе на грудь. Кир сердито цыкнул и подорвался с кровати.       Успел перехватить его за запястье, зажал ладонь своими. Чуть не взвыл: под пальцами крестовина вырезанного им клейма. Кирилл побледнел, задёргался.       — Ты меня боишься?       Богдан смотрел на Кирилла, костлявого хилого Кирилла, неразговорчивого и недоверчивого, бывшую тряпку, бывшего самоубийцу, бывшего ненавистника. Сундучок с секретом. Куклу с крысиной начинкой. Что в нём нашёл Егор?! Почему в комнате пусто без него, а не без брата? Скоро Алик смоется из приюта, а вместо того, чтобы думать, как скрутить белобрысую гниду, мозги плавятся потому, что эта глазастая сволочь прячется от него по углам.       — Если пообещаю, что не трону тебя, вернёшься?       Долго молчал. Потом ответно сжал пахнущие водкой пальцы.       — Если пообещаешь, что перестанешь звать крысу моим именем.       Улыбка. Дикая, неприрученная. И забытая, затёртая на одной щеке ямочка.       Май набирал обороты…       =====       * Сноска во имя сохранения моих нервов. Я в курсе, как пишется слово «резче». Здесь — сленг, здесь именно «реще». [Злобный автор]