Мы будем жить вечно

      Пробуждение оказалось прекрасно. Кир спал рядом. Спиной к Богдану, завалившись к хозяину кровати под бок. Наверняка всю ночь обтирал и менял компрессы, да так и вырубился, не доползши до своего места. Не зря вахту куковал — температуры Богдан больше не чувствовал. В ушах всё ещё шумело, но прошли и ломота в костях, и слабость. Разве что губы сухие, попеченные — только поэтому облизаться хочется, а не потому, что добыча добровольно рядом бок греет.       Богдан какое-то время беспрепятственно рассматривал старые крысиные укусы, выглядывающие из выреза надетой на Кирилла футболки. Синеватое по белому. Не глядя на разгар майского солнца, загар к белой елагинской коже не клеился и отметины цвели по спине, как свеженабитые синяки, отчего опущенные вниз уголки красивых губ казались ещё трагичнее. В дополнение образа заморыша — несглаживаемая худоба. Вообще, Кирилл, пускай и не фанатично изо дня в день, но продолжал бегать и подтягиваться. Он уже не был таким угловатым, как в марте, да и на впалом — когда-то — животе отчётливо прочертился абрис пресса, но руки так и не налились бугорками мышц — всё просто разошлось в жилы. Отец у Кирилла, судя по одежде, был достаточно крупным, но сын либо пошёл в мать, либо сломанные дядькой кости навсегда сделали Елагина тонким, звонким и прозрачным. Он был бы обычным обитателем здешних застенков — упитанных тут в принципе не водилось — если бы не чёртова внешность. Кирилл был красивым. Яна была хорошенькой, Дина симпатичной, даже Заика, будь Алик неладен, оказался милахой. Но всех их нужно было или приодеть, или подкрасить, навести лоск и отретушировать, а Кир, зачуханный, в мешковатом барахле, угрюмый и барахтающийся внизу детдомовской экологической цепочки, оставался ярким и красивым, как упавший в грязь алмаз не превращается в мутную стекляшку. Не затушили его ни издевательства, ни крысиные зубы по спине, ни плохая кормёжка. Белокожий, яркоглазый, он подобно звезде сам вырабатывал свет и отдавал его злому завистливому миру, он был цветным пятном на сером фоне остальной ребятни; даже брюнетистый Богдан, черноволосый, чернобровый, черноглазый, давно слился с общей массой, уродом он, может, и не был, но с первого раза однозначно замечали их только в паре с близнецом, потому что необычно, потому что мир любит необычное. Хотя сейчас тоже замечали — аж шугались, если на пути попадались, хе-хе.       Богдан осторожно протянул руку и скользнул Кириллу под футболку, к животу, прижимая к себе. Может, так бы и лежали, если бы не полез острый позвонок у основания шеи поцеловать. Кир тут же закопошился, проснулся и дёрнулся, ещё и локтем для верности засветил, убивая утреннюю сказку.       — Б-больной, — выругался он, пятернёй стирая с шеи влагу от поцелуя.       — Именно так, — весело согласился Богдан. Попытался по старой памяти сцапать беглеца ногами за руку, но Кирилл раздражённо вывернулся.       — Клянусь, я уйду, как только ты поправишься!       — Не уйдёшь, — Богдан кое-как оторвался от подушки, брезгливо передёрнул плечами, отлипая от простыни, влажной после пота и растирок. Спустил ноги на пол. — Некуда тебе идти. Из Таткиного кабинета я тебя приволоку, а Дина после вчерашнего сама на порог не пустит, она добрая, но гордая — я ей вчера напрямую заявил, что тебя выбрал. И больше от меня драпать некуда.       Кирилл стервозно прищурился.       — Неплохо ты за меня всё расписал, а ничего мне сказать не хочешь?       Богдан притянул его к себе, покаянно ткнулся лбом в живот. В волосы к нему зарылись проворные пальцы.       — Прости меня. Я столько наворотил. Я… я бесился. Ты молчал, хоть бы слезу проронил, ходил, как будто в постройке ничего не случилось, как будто мы все из неё вернулись. У меня просто сорвало тормоза, а ты опять в постройку полез. Ещё и драться попробовал.       Кожу на затылке полоснуло болью. Богдан взвыл. Кир попрыгунчиком отскочил от его кровати, в руках у него осталось по клоку потускневших от хлорированной воды чёрных волос.       — Да манал я твои извинения, извращенец, всё равно ничего не вернёшь! Это всё, что ты хочешь сказать?       Богдан угрюмо чесал поредевшую макушку.       — Ну тогда я скажу. Если я тебе правда нравлюсь, руки ты ко мне тянуть перестанешь.       — Угу.       — И убивать всех вокруг за меня тоже перестанешь.       — Хорошо.       — И даже калечить перестанешь.       — Ладно.       — Станешь тише воды, ниже травы.       — Гав, хозяин.       Кирилл подпрыгнул от неожиданности, а Богдан ещё и язык вывалил, и задом, как будто хвостом, повилял.       — Придурок!       — Гав-гав.       — Клоун, — не выдержал и фыркнул Кирилл. На том и закончили.       Та неделя была самой спокойной за всё время, которое они провели в детском доме. Богдана после зашкалившей температуры никак не отпускала слабость, но отлежался он только в выходные, потом отклеился от кровати и потащился на уроки.       — Если упадёшь посреди коридора, я тебя ещё и добить помогу, — шипел Кир.       Богдан хихикал и наглел дальше: сел за одну с ним парту, в столовой нагло втиснулся между Киром и Диной, чтобы тоже сидеть вместе.       — Зачем ты выпячиваешь, что такой?       — Какой — такой?       — Не как все!       — Потому что я не как все.       — Но тыкать в глаза людям, которые тебя и так ненавидят, этого не нужно! Однажды они догадаются собраться вместе и тогда тебе конец.       Кирилл был прав, но Богдан просто не мог удержаться: присесть рядом, взять тихо за руку, стиснуть колено — чтобы по белой мордашке вспыхнул такой редкий румянец; от злости ли, от смятения, тогда Кир был ещё красивее, ещё ярче. А он просто изголодался по краскам и красоте.       …Последняя неделя мая пришла с дикой духотой. И свободой. Алик, задерганный начавшимися ЕГЭ, отлип. И хотя последний раз именно он припёрся и сказал про разборки у директорской, Богдан к нему благодарностью не проникся.       Детдом готовился к июню: кто-то из чинуш удачно отмывал деньги, а тут День защиты детей очень вовремя подвернулся. Пафоса, прямо сказать, было куда больше, чем вкинуто капитала, но народ ждал с нетерпением — в трёх часах езды от города, подальше от цивилизации, у горных перевалов на россыпи озёр стояла турбаза, старая и полуразрушенная. Озёра были мелкими и по-горному холодными, но детвора рвалась туда куда сильнее, чем в приевшийся цирк и детский театр. Два дня и ночёвка — об этом жужжали и на уроках, и на переменах, и в столовой, и во дворе. Вывезти собирались всех, хотя воспитатели уже рвали волосы на голове и представляли, как будут следить за этим дурдомом. Чтобы утихомирить бурлящие страсти, возле столовой, туалетов и у лестницы было вывешено объявление от администрации: любое нарушение — и нарушитель вместо озёр отправляется жить в колодец.       Вечером перед отъездом Богдан выбрался наружу, к придорожному магазину — за пивом. Горло всё ещё драло, да и температурил каждую ночь. Аптеки под боком не водилось, зато в магазине ушлый продавец даже несовершеннолетнему за доплату мог вынести и пиво, и вино, и водку. Вино он не любил, водкой только протирки делать, и та уже обвоняла все уголки спальни, хорошо, что проверок в мае не было — алкоголем шибало в нос от самого косяка — иначе из карцера бы не выползали. Подогретое пиво тоже гадость преизрядная, но к озёрам Богдан хотел не меньше детдомовских упырей, а купаться больному и наматывать на недолеченную простуду ещё одну, не улыбалось.       Он как раз расплатился и повернул на выход, когда в стеклянные двери влетела запыхавшаяся раскрасневшаяся Дина с разодранными ногами-руками — злая акация грызлась, как верный сторожевой пёс, — повела безумными глазами, вычленила его, подскочила, схватила за руку.       — Привет, — буркнул Богдан, но девчонка даже не услышала.       — Скорее! Они… там… Кирилла!       Она выволокла его на улицу, пыхтя, как ёжик. Богдан тащился следом, не до конца вникая в обрывки Динкиной истерики. Жара давила на мозги, хотелось уже, наконец, ухнуть в воду по самые уши и остудиться.       — Ты же всегда рядом с ним был! Зачем в магазин ушёл?!       Кажется, прыгнул в ледяную воду прямо сейчас.       Ноги спружинили и понесли: через дорогу, по затянутой пылью вытоптанной дорожке, к бетонному детдомовскому забору, заросшему с угла сиренью и бузиной. Дина болталась на руке прицепом, едва успевая перебирать ногами. Мимо-мимо-мимо. Справа на возвышении проклятый недострой, слева старая акация своими цветами воняет. С веток верёвка с петлёй, её по дружному молчаливому согласию никогда не убирали. Богдан взлетел в крону, переступил на котельную крышу, спустил верёвку, Дина неумело потянулась вверх, натыкаясь на все древесные колючки.       — Где они выловили Кира?       — Нигде. К вам в спальню вломились. Увидели, что ты ушёл за территорию.       Богдан не стал дожидаться подруги, только лишние минуты терять. Если сумела уйти за забор и найти его, то и назад заберётся. Пробежал по мосткам, скатился на землю по дымовой трубе и рванул в жилой корпус.       …Двери опять снесли с петель. Не везёт с ними.       В спальне было тихо и разгромлено. Плафон разбомбили, свет в комнату лился только из коридора. Богдан прошёл мимо выпотрошенного шкафа, по постельному, просто из вредности содранному с кроватей, порванному по швам и скинутому под ноги. Валялись рваные-жмаканые белые листы Кирилла, которые тот так бережно лелеял. Со стола смели крысий дворец, тот тоже валялся на полу, разломанный, вспученный фанерным дном, в россыпи сухой травы, стоптанной бутылочки-поилки и в осколках стеклянной крышки. Довредничался хвостатый. Богдан обошёл мёртвый домик, вдруг почувствовав, как подпирает горло сухой ком по приручившейся крысятине.       — Богдан, он тут?!       Влетела Динка, воинственно размахивая отодранным у акации колючим суком. Чуть не шлёпнулась в захламленный пол.       И вдруг кипятком по нервам — шуршание из-под ближней к дверям кровати.       — Кажется, тут. — Богдан шагнул к любимому Кириному схрону, присел. Из темноты подкроватья на него блымнули выразительные павлиновые глазищи. И не успел он обрадоваться находке — рядом блестящие крысиные бусинки, и оплакиваемая минуту назад голохвостая тварь скакнула вперёд и вверх.       — Бляха-муха! — взвился Богдан с пола. Чудом воскресший (лучше бы дальше жарился на сковородке в крысином аду!) крысюк серьгой повис на левом ухе. Тут бы и мочка в лоскуты, но зубы скрипнули по вправленной серьге, а потом Богдан опомнился, схватил паскудину за хвост и оторвал от себя.       — А-а, не убивай его! — Кир выкатился из укрытия, безбоязненно выхватил новоявленного лучшего друга у Богдана. Крыс, не будь дурак, прижухался в ладонях, мигом притворившись белым и пушистым. Уродец хитрожопый. — Мы тебя просто не узнали сразу. Он меня защищал, нас из-под кровати так и не вытащили!       — Кто был? — тут же переключился на более важное Богдан.       — Не видел.       — Врёшь.       — Не видел! Лампочку разбили!       — Но не с закрытыми же ты глазами ждал, пока её разобьют! Кто это был?       — А ты опять пойдёшь им кости ломать?       Крыс беспокойно завозился, реагируя на настроение хозяина. Поёжилась от намечающейся ссоры Дина.       — Слушай, мать Тереза, они в этот раз не только тебя задели, они нам спальню разгромили! — для наглядности Богдан пнул распотрошенное постельное, оно красиво опало, сверкнув затоптанной тканью в слабо долетающем коридорном освещении.       — Это специально! Если ты сейчас взорвёшься и их поколотишь, они пожалуются и тебя не на озеро выпустят, а в сарай! Всем же сказали — никаких происшествий! Включи ты голову!       — Даже матрасы порезали. На чём спать будем?       — У Дины переночуем. — Дина торопливо закивала. — Я даже с тобой на одну кровать лягу, только не дури.       Динка нервно дёрнулась, но в гостеприимстве всё равно не отказала.       Может, Богдан бы и согласился, тем более вычислить потрёпанные крысаком морды можно было и на турбазе. Кирилл повернул к подруге голову и по шее открылось яркое малиновое пятно засоса. Они сюда ввалились не кулаки размять.       Здравомыслие в голове щёлкнуло и погасло. Вычислить потрёпанные крысаком морды можно и в детдоме.       Напрасно орал Кирилл и запальчиво скакала по его плечам страхолюдная цепная крыса. Богдан выхватил у растерянной Дины сук и вышел в коридор. Пинками по дверям, выискивая, выискивая.       Кирилл оказался прав. Всё делалось специально. Покусанных рож было всего две. Но из дверей… не из каждой, но из многих, выходили молчаливые и мрачные обитатели. Как будто специально ждали, когда он появится в коридоре. Почти так же было, когда хотели устроить тёмную Алику. Кирилл оказался чертовски прав: они догадались собраться все вместе, вот только в этот раз не ради Алика.       Их оказалось человек тридцать. Все, кого он бил, многие, кого даже не замечал, им-то чем не угодил?       Коридор узкий, здесь палке не разгуляться, а задавить числом — раз плюнуть. Он рванул сквозь толпу, но даже первый круг не прорвал. Сбили с ног, обжали десятками тел — руками, ногами, отобранным суком. Где-то кричала Дина, вызывая коменданта, её схватили за короткие волосы и приложили об стену, чтоб не орала, а его оторвали от пола и поволокли куда-то вниз. И уже втягиваясь на лестничную площадку, Богдан краем глаза увидел, как Кирилл на другом конце коридора истерично ломится в дверь к Алику.              В себя Богдан пришёл, лёжа на полу в предбаннике. Ну да, здесь места для толпы предостаточно. Осторожно приоткрыл глаза. Над ним склонилась всхлипывающая Динка, перетащила его голову себе на колени и скрючилась в неудобной позе. Богдан на проверку сжал-разжал кулаки, согнул-разогнул руки, обвёл себя по рёбрам. Болело в паре мест, но на грани синяка, а не поломанных костей. Даже голова не звенела. Пятернёй по лицу — крови нет.       — Я человек-терминатор, — попробовал пошутить он, но перепуганная подруга разревелась ещё горше.       — Они тебя не успе-ели-и, — заикаясь от нахлынувшей истерики, наконец выдала она. — Кирилл А-алика позва-ал. С его ребятами-и. Распуга-али.       — Не надо было, — он кое-как отклеился от пола и сел. Нет, всё же немного ногами успели отходить — голова мигом закружилась и тошнота подкатила.       — Они бы тебя уби-или-и!       — Я живучий. Где Кирилл?       Дина замотала головой и залилась слезами.       — Они с Аликом ушли.       И последний гвоздь в крышку гроба.       — К Роме.